Корни русской идеи

Дубом оказывается местная достопримечательность, которая является для жителей Города, своего рода, местом паломничества, а в дохристианские времена он считался священным. По традиции, сорвавший ветвь с дуба становился вождем племени. Тут же Чугунов как о само себе разумеющейся традиции говорит о том, что вождя кто-нибудь рано или поздно убивал и занимал его место. В цивилизованные времена обычай потерял свое значение, однако Дмитрий Донской и Иван IV якобы бывшие в этих местах (возврат к теме лживого краеведения) срывали ветки с этого дуба. Возникает вопрос: действительно ли наступили эти самые цивилизационные времена? И не напоминает ли этот обычай ту самую традицию нового генсека каждый раз «исправлять» за предшественником государственный курс?

Сама аллегория дуба читается без труда. Дерево ассоциируется с мудростью, древностью и величием. Что это, если не символ России, символ русской идеи? Авторы неслучайно указывают возраст дуба: 1200 лет с точностью до века совпадает с возрастом российского государства. И в контексте данной интерпретации происходящее на экране выглядит по-настоящему пугающе:

– Ой, а можно веточку на память! – просит девушка.

– Чего нельзя того нельзя, – качает головой Чугунов.

– Ой, ну самую маленькую! – продолжает клянчить девушка у героя Щербакова.

– Пусть сорвет, – отвечает тот.

– Ну уж если горисполком разрешает…

Чугунов, улыбаясь, тянет за ветку, но вместе с ней на землю рушится целая ветвь. Примечательно, что дерево охраняемое государством (об этом было сказано в историческом экскурсе Чугунова) страдает вследствие указаний представителя этой же власти. Разве нельзя это назвать иначе, как предательством?

Но это предательство со стороны сильнейших. Остальные же герои картины предпочитают отмалчиваться и танцевать, но это повсеместное бездействие еще страшнее бездействия властей в фильме. Пренебрежение исторической памятью приводит к буквальному отмиранию корней дерева-России. Диагноз ставится тут же, на экране:

– Совсем сгнил.

– Потому что поливать надо.

Видимо, жители Города были слишком заняты продвижением демократии, раз забыли про уход за деревом, считавшимся когда-то священным.

Тоже странность: зачем поливать дерево, питающееся дождевой водой? Надо полагать, реплики, противоречащие некоторой житейской логике, были необходимы только для продолжения идеи, высказанной ранее: если не сохранять веру исконным традициям и заложенным основам культуры, основы рано или поздно начнут гнить.

– Ну раз уж отвалилось, берите все, – произносит, почти констатирует, горисполком.

Не напоминает ли эта фраза не безызвестные слова, которые прозвучат только через год: «берите столько суверенитета, сколько сможете проглотить»? И тут же найдутся предлоги для того, чтобы ухватить побольше от символа отмирания русских корней – для брата, для прочих родственников, перед которыми можно будет похвастаться трофеем, заработанным собственной глупостью и безразличием. И в узнавании этого образа кроится настоящий страх.

– Бегите, – говорит прокурор Варакину. И не дожидаясь ответа на вопрос «Куда?», герой срывается с места. Прочь отсюда, из этого Города, но куда? Хотелось бы верить, что к той самой России, которая еще осталась незапятнанной и по-своему сказочной, которую достаточно обозначить лодкой, рассекающей гладь утренней реки.

Удивительно, что такой трактовки нет в других источниках, посвященных анализу фильма. Зато в статье Беззубцева-Кондакова отмечался характер финального поступка героя: «Как любой советский человек, Варакин отлично знал, что главные решения в его жизни принимаются властью, а следование этим решениям как раз и является проявлением личной свободы гражданина, который по доброй воле осознает правильность и мудрость политики партии и правительства. <…> И даже попытку бегства он совершает, только когда прокурор города говорит ему: “Бегите!” По-другому нельзя, ведь инженер Варакин — дисциплинированный советский человек».[44]

Лодка отплывает от берега и, кажется, ей ничего не угрожает, когда зритель все еще вспоминает пророческие слова мальчика. Но звучит «Ночь светла…», и Варакин отплывает от берега и ничего ей пока не угрожает. Смотритель в это время выключает в музее свет – музейные лжедостопримечательности как будто уже становятся не нужны. В конце концов, история – это не только и не столько музейные экспонаты, сколько то, что современный человек, взращенный на знаниях этой истории, представляет из себя.

Хотелось бы верить, что герою все-таки удастся доплыть до того берега, где еще остается разум и надежда на будущее, лишенное идолопоклонничества и абсурдной глупости. И в этом будущем нет никакой идеологии: ни коммунистической, ни либеральной (при том, что Карен Шахназаров не скрывает своих коммунистических взглядов).[45] Идея – не идеология: ее нельзя навязать, но ее нужно чтить.