Результаты. Изучение стенограмм выявляет следующее.

Изучение стенограмм выявляет следующее.

А. Прохождение через стадию обмена вопросами—ответами. Ни­кто из испытуемых не испытывал трудностей ни когда задавал десять вопросов, ни когда обобщал и оценивал совет.

Б. Ответы были восприняты как ответы-на-свои-вопросы.

1. Как правило, испытуемые воспринимали ответы как ответы-на- свои-вопросы». Перцептивно ответы экспериментатора были мотивированы вопросами.

2. Испытуемые непосредственно видели, «что консультант имел в виду». Они «на лету» схватывали то, о чем он говорил, т. е. что он имел в виду, а не то, что выражал словами.

3. Как правило, испытуемые признавали — во время диалога и во время постэкспериментального интервью, — что ответы были советами по поводу обсуждавшейся проблемы и что этот совет как способ решения проблемы нужно было найти в ответах.

4. Все испытуемые говорили о том, что «получили совет», они вы­ражали свою признательность за этот «совет» и подвергали «со­вет» критике.

В. Не было запрограммированных вопросов; последующий вопрос был мотивирован ретроспективно-проспективными возможностями на­стоящей ситуации, которая изменялась после каждой пары «вопрос- ответ».

1. Никто из испытуемых не задавал заранее запрограммирован­ных вопросов.

2. Настоящие ответы изменяли смысл предыдущих пар вопрос- ответ.

3. Судя по всему, во время обмена вопросами и ответами действо­вало предположение, что ответ должен быть получен и что если ответ не был очевидным, помочь понять его смысл мог актив­ный поиск, одна часть которого включала формулирование та­кого вопроса, который должен был помочь выяснить, что имен­но консультант имел в виду.

4. Много усилий было потрачено на то, чтобы понять смысл, вло­женный в ответ, но не очевидный в момент его получения.

5. Текущий ответ-на-вопрос мотивировал последующий набор возможностей, из которых отбирался очередной вопрос. Следу­ющий вопрос возникал в качестве продукта размышлений над предшествующим течением разговора и над предположенной основополагающей проблемой как темой, отличительные при­знаки которой подтверждались и расширялись с каждым обме­ном вопрос—ответ. Отличительные признаки основополага­ющей «проблемы» досконально разрабатывались в результате обмена. Смысл проблемы последовательно приспосабливался к каждому текущему ответу, в то время как ответ мотивировал свежие аспекты основополагающей проблемы.

6. Основополагающий паттерн был разработан и составлен за вре­мя обмена вопросами—ответами и приспособлен к каждому те­кущему ответу таким образом, чтобы поддерживать «направле­ние совета», разработать то, что «действительно уже прозвуча­ло как совет» раньше, и мотивировать новые возможности как возникающие отличительные признаки проблемы.

Г. Ответы в поисках вопросов.

1. В ходе обмена вопрос—ответ испытуемые иногда начинали с от­клика, аналогичного ответу, и изменяли предшествующий смысл

своих вопросов так, чтобы приспособить его к отклику как к от­вету на ретроспективно исправленный вопрос.

2. Идентичные выражения было возможны при ответах на не­сколько разных вопросов одновременно и при составлении от­вета на сложный вопрос, который в терминах строгой логики утверждения, требующего доказательств, не предполагал отве­та «да» или «нет» либо только «да» или «нет».

3. Аналогичные выражения были использованы для ответа на не­сколько разных вопросов, разделенных во времени. Испыту­емые назвали это «пролить новый свет» на прошлое.

4. В настоящих ответах были заложены ответы на будущие во­просы, которые никогда не были заданы.

Д. Обращение с неполными, неподходящими и противоречивыми от­ветами.

1. В тех случаях, когда ответы не удовлетворяли испытуемых или были неполными, они предпочитали ждать следующих ответов, чтобы решить, какой смысл был заложен в предыдущих ответах.

2. Неполные ответы воспринимались испытуемыми как неполные из-за «недостатков» этого метода оказания помощи консультан­том.

3. Неподходящие ответы были таковыми по «причине». Если при­чина была найдена, на ее основе принималось решение о смыс­ле ответа. Если в ответе был «здравый смысл», то это было ско­рее всего то, что отвечавший «посоветовал».

4. Если ответы оказывались несообразными или противоречивы­ми, испытуемые не останавливались, а находили, что за это вре­мя «советчик» узнал больше, что он решил изменить свое мне­ние, что он недостаточно знаком со сложностями проблемы или что виноват плохо сформулированный вопрос и его нужно пе­реформулировать.

5. Несообразные ответы приписывалась знаниям и намерениям «советчика».

6. Противоречия требовали, чтобы испытуемый выбирал насто­ящий вопрос, на который отвечал этот ответ, что они делали, снабжая вопрос дополнительным смыслом, который соответ­ствовал смыслу, стоявшему «за» тем, что советовал консультант.

7. В случаях противоречивых ответов много усилий прилагалось к рассмотрению возможного намерения ответа для того, чтобы освободить его от противоречия или бессмысленности, а отве­чавшего — от ненадежности.

8. Число испытуемых, принимавших во внимание возможность обмана, превышало число тех, кто проверял ее. Все подозри­тельные испытуемые неохотно действовали, предполагая, что их обманывают. Подозрения исчезали, если в ответах консуль­танта был «здравый смысл». С наибольшей вероятностью это происходило тогда, когда ответы соответствовали предыдущим мыслям испытуемого о проблеме и тем решениям, которые он считал предпочтительными.

9. Подозрения превращали ответ в событие «всего лишь речевой деятельности», внешне лишь случайно совпадающее с задан­ным вопросом. Испытуемым было трудно поддерживать эту структуру и управлять ею. Многие испытуемые «так или ина­че» находили в ответах смысл.

10. Становясь подозрительными, испытуемые одновременно, хотя и временно, отказывались продолжать диалог.

Е. «Поиск» паттерна и его восприятие.

1. Забота о паттерне и его поиск присутствовали во всех случаях. Паттерн, однако, воспринимался с самого начала. Вероятнее всего, паттерн видели при первой очевидности «совета».

2. Испытуемым было очень трудно понять скрытый смысл произ­вольности высказываний. Предопределенное высказывание воспринималось как уловка отвечавшего, а не как высказыва­ние, решение о котором было принято заранее и которое прозву­чало независимо от вопроса испытуемого и его интересов.

3. Когда испытуемые задумывались о возможности обмана, выра­жение, использованное советчиком, подтверждало паттерн об­мана, а не паттерн совета. Таким образом, связь высказывания с лежащим в основе паттерном как его обоснованием оставалась неизменной.

Ж. Ответам был приписан сценический источник.

1. Испытуемые приписывали ответу консультанта ту мысль, ко­торая была сформулирована в их вопросах. Например, когда

испытуемый спрашивал: «Должен ли я ходить заниматься в университет каждый день после ужина?» и слышал «Нет», он так комментировал этот ответ: «Он сказал, что мне не нужно хо­дить в университет заниматься». Это было присуще практиче­ски всем.

2. Все испытуемые удивлялись, когда выяснялось, что они сами внесли большой вклад в «совет, который получили от совет­чика».

3. Узнав про обман, испытуемые сильно огорчились. В большин­стве случаев они пересматривали свое мнение о процедуре и подчеркивали неадекватность целям экспериментатора (в каче­стве таковой они все еще считали изучение средств, с помощью которых дают советы).

3. Неопределенность каждой данной ситуации будущих возможно­стей оставалась независимой от прояснения, которое вносили обмены вопросами и ответами.

1. Существовала неопределенность: а) в статусе выражения как ответа; б) в его статусе как ответа-на-вопрос; в) в его статусе как подтверждения совета в том, что касается основополагающего паттерна; г) в основополагающей проблеме. В то время как после обмена вопросами и ответами выражения представляли «совет относительно проблемы», их функция как совета также конкретизировала всю схему проблематичных возможностей таким образом, что суммарный эффект заключался в трансфор­мации ситуации испытуемого, в которой неопределенность ее горизонтов оставалась неизменной, а «проблемы так и остава­лись без ответов».

2. Будучи членами коллектива, испытуемые консультировались с институционализированными характеристиками общности как со схемой интерпретации.

3. Принимая решение о разумном и правомочном характере сове­та, полученного от советчика, испытуемые делали конкретные ссылки на различные социальные структуры. Однако подобные ссылки не были сделаны ни на одну социальную структуру. Ис­пытуемые придерживались следующего мнения: если советчи­ку полагалось знать и если он демонстрировал испытуемому, что он знает, о чем говорит, и если испытуемому нужно было

серьезно обдумать описание его обстоятельств, полученное от советчика как основание для своих дальнейших размышлений и для управления этими обстоятельствами, испытуемый не по­зволял советчику и сам не проявлял желания использовать ка­кую бы то ни было социальную структуру. Ссылки, которы­ми испытуемый пользовался, были ссылками на социальные структуры, рассматриваемые им как реально или потенциаль­но известные обоим — и ему и советчику. Причем это относи­лось не к любым социальным структурам, известным и тому и другому, а только к нормативно валидизированным социальным структурам, воспринимавшимся испытуемым как условия, которым должны удовлетворять его решения в том, что касает­ся его собственного здравого и реалистичного понимания его обстоятельств и «хорошего» характера совета советчика. Эти со­циальные структуры состояли из нормативных отличительных признаков социальной системы, видимой изнутри, которые для испытуемого были определяющими для его членства в разных коллективах.

4. До случаев использования правил для выбора между фактом и не фактом испытуемые давали мало указаний на то, какими были те нормативные структуры, к которым могли бы иметь отношение их интерпретации. Правила подтверждения этих определенных нормативных порядков судя по всему вступали в игру только после того, как набор нормативных отличитель­ных признаков был мотивирован как релевантный его интер- претивным задачам, а затем как функция того факта, что дей­ствия, связанные с интерпретацией, идут полным ходом.

5. Испытуемые предполагали, что известные всем отличительные признаки коллектива есть совокупность основанных на здравом смысле знаний, которые есть них. Они использовали эти пред­положенные паттерны для приписывания тому, что они слыша­ли от советчика, и его статусу подтвержденного свидетельства определенных нормативных отличительных признаков коллек­тивного характера эксперимента, семьи, учебного заведения, дома, работы, на которые были направлены интересы испытуе­мого. Эти свидетельства и отличительные признаки общности опирались друг на друга, они взаимно разрабатывали друг дру­га и расширяли свои возможности.

И. Решение о правомочности было идентично приписыванию сове­ту его воспринимаемого здравого смысла.

Через ретроспективно-перспективный обзор испытуемые оправ­дывали «разумный» смысл и санкционируемый статус совета как ос­нование для управления своими делами. «Разумный» характер сове­та состоял в его совместимости с нормативными порядками соци­альных структур, которые, как полагали, разделялись и испытуемым и советчиком и были известны им обоим. Стоявшая перед испыту­емым задача принятия решения об обоснованном характере того, что ему посоветовали, была идентична задаче приписывания тому, что предложил консультант: а) его статуса как примера в классе событий; б) вероятности его проявления; в) его сравнимости с прошлыми и бу­дущими событиями; г) условий его проявления; д) его места в наборе отношений «средство—цель»; е) его необходимости согласно естест­венному (т. е, моральному) порядку. Испытуемые приписывали эти ценности — типичность, вероятность, сравнимость, каузальную текс­туру, техническую эффективность и моральную необходимость, — ис­пользуя в качестве схемы интерпретации институционализированные отличительные признаки коллектива. Таким образом, стоявшая перед испытуемым задача решить, является ли совет консультанта «исти­ной», была идентична задаче приписывания сказанному консультан­том его ценностей, воспринимаемых нормально.

К. Воспринимаемые нормально ценности не столько «приписыва­лись.», сколько управлялись.

Через работу документирования, т. е. через поиск и определение паттерна, через отношение к ответам консультанта как к мотивирован­ным смыслом, заложенным в вопросах, через ожидание последующих ответов для прояснения смысла предыдущих, через нахождение отве­тов на незаданные вопросы воспринимаемые нормально ценности со­вета устанавливались, тестировались, заново пересматривались, со­хранялись и восстанавливались. Короче говоря, управлялись. Поэто­му считать документальный метод процедурой, посредством которой предложения получают членство в научном сообществе, — заблужде­ние'. Скорее верно другое: документальный метод таким образом раз­вивает совет, что он постоянно «приобретает свое членство».