Фоновые понимания и замешательство

Выше был приведен аргумент в пользу того, что возможность общего понимания состоит не в демонстрируемых мерах разделенных знаний социальной структуры, а в характере действий, совершаемых соглас­но ожиданиям повседневной жизни как моральной. Для членов обще­ства знание фактов социальной жизни, основанное на здравом смыс­ле, есть знание реального мира, наделенное законным статусом. Для членов общества это знание, основанное на здравом смысле, не толь­ко создает портрет реального общества, но, подобно самореализующе­муся убеждению, характеристики реального общества производятся посредством мотивированного согласия с этими фоновыми ожидани­ями. Следовательно, стабильность согласованных действий должна напрямую зависеть от того, каковы реальные условия социальной ор­ганизации, которые гарантируют мотивированное согласие человека с этой фоновой текстурой релевантности как с легитимным порядком убеждений о жизни в обществе, видимом «изнутри» общества. Пре­данность человека мотивированному согласию, увиденная с его точ­ки зрения, состоит из его понимания «естественных фактов жизни в обществе» и его принятия этих фактов.

Подобные соображения позволяют предположить, что чем прочнее понимание членом общества того, что каждый, похожий на нас, обяза­тельно знает, тем сильнее он будет обескуражен, когда «естественные факты жизни» оспариваются для него как описание его реальных об­стоятельств. Чтобы проверить это предположение, потребуется такая процедура, которая модифицирует объективную структуру общеиз­вестной обстановки за счет того, что лишает законной силы фоновые ожидания. Более конкретно, эта модификация должна состоять в том, что человека подвергают разрушению фоновых ожиданий повседнев­ной жизни и одновременно:

• делают затруднительным для него интерпретацию этой ситуа­ции как игры, эксперимента, обмана, игры и т. п., т. е. как чего- то отличного от того, что известно, в соответствии с отношени­ем к повседневной жизни, как вопрос осуществимой морали и действия;

• делают необходимым, чтобы он реконструировал «естествен­ные факты», но дают ему недостаточно времени для того, чтобы он выполнил эту реконструкцию с уважением к требуемому господству практических обстоятельств, в которых он должен почувствовать необходимость в связи с его знанием «естествен­ных фактов»;

• требуют, чтобы он выполнил реконструкцию естественных фак­тов самостоятельно и без согласованной проверки правильно­сти реконструкции.

Предположительно у него не должно быть иной альтернативы, кро­ме как попытки нормализовать получающиеся в результате несоответ­ствия внутри порядка событий повседневной жизни. Под влиянием самого развивающегося усилия события должны были бы утратить их воспринимаемый нормальный характер. Человек должен был быть не в состоянии воспринять статус события как типичный. Суждения о сходстве должны были бы его подвести. Он должен был быть не в со­стоянии приписать наблюдаемые проявления аналогичным поряд­кам событий, известным ему по прошлому опыту. Он должен был быть не в состоянии определить, не говоря уж о том, чтобы «увидеть с од­ного взгляда» условия, при которых события могут быть воспроизве­дены. Он должен был бы быть не в состоянии установить между эти­ми событиями связи «цели—средства». Должна быть подорвана уве­ренность в том, что моральная власть знакомого общества добивается их появления. Стабильные и «реалистичные» совпадения намерений и объектов должна была раствориться; под этим я понимаю, что спо­собы, по-другому знакомые ему, в которых объективно воспринимае­мая обстановка играет одновременно и роль мотивирующих основ чувств, и сама мотивируется направленными на нее чувствами, долж­ны были стать неотчетливыми. Короче говоря, реально воспринимае­мая членами общества окружающая обстановка при потере ее обще­известного фона должна была бы стать «особенно бессмысленной» [5].

5-2558

В идеале поведение, направленное на такую бессмысленную окружа­ющую обстановку, должно быть поведением, отражающим замеша­тельство, неуверенность, внутренний конфликт, психосоциальную изоляцию, острую и не поддающуюся описанию нервозность наряду с различными симптомами острой деперсонализации. Структуры вза­имодействия также должны были быть соответствующим образом дезорганизованы.

Разрушение фоновых ожиданий имеет много последствий. Разуме­ется, мы бы удовлетворились и их меньшим количеством, если бы ре­зультаты процедуры их разрушения полностью поддерживали эту формулировку. Но так случилось, что процедура вызвала убедитель­ную и легко обнаруживаемую неразбериху и нервозность.

Прежде всего необходимо точно определить, с какими ожидания­ми мы имеем дело. Шюц писал о том, что характерная черта сцены, «которая знакома тебе и другим людям», сложна и состоит из несколь­ких компонентов. Поскольку этот вопрос будет обсуждаться ниже^[5], сейчас я ограничусь лишь кратким перечислением.

Согласно Шюцу, индивид предполагает, предполагает, что другой тоже предполагает, и предполагает, что так же, как он предполагает, другой человек предполагает то же самое про него:

1) что определения, данные событию свидетелем, требуют каких- то фактов, которые связаны с обстоятельствами, специально не принимающими в расчет личное мнение или социально струк­турированные обстоятельства данного конкретного свидетеля, т. е. определения требуются как обстоятельства «объективной необходимости» или «факты природы»;

2) что связь бесспорного соответствия есть санкционированная связь между представленной видимостью объекта и предпола­гаемым объектом, который представляет себя в перспективе конкретного внешнего вида;

3) что событие, о котором известно так, как о нем известно, может реально и потенциально повлиять на свидетеля и может претер­петь влияние его действия;

4) что смыслы событий есть продукты социально стандартизи­рованного процесса присвоения имени, реификации и идеали­зации потока опыта пользователя, т. е. являются продуктами языка;

5) что имеющиеся определения события, какими бы они ни были, являются определениями, которые связаны с предыдущими случаями и могут быть снова использованы аналогичным обра­зом в неограниченном количестве случаев, которые будут в бу­дущем;

6) что имеющееся в виду событие сохраняется во времени как идентичное событие на протяжении всего потока опыта;

7) что данное событие имеет в качестве своего контекста интерпре­тации: а) общепринятую схему интерпретации, состоящую из стандартизированной системы символов; б) «то, что известно всем», т. е. установленный заранее корпус социально гаранти­рованных знаний;

8) что имеющиеся определения, которые событие предлагает сви­детелю, являются потенциальными определениями, каковые оно предложило бы другому человеку, если бы они поменялись местами;

9) что каждому событию соответствуют свои определения, проис­хождение которых связано с конкретной биографией свидете­ля и других людей. С точки зрения свидетеля, такие определе­ния не подходят для целей, находящихся под рукой любого из них, и оба — он и другой — отобрали и интерпретировали реаль­ные и потенциальные определения событий эмпирически иден­тичным способом, достаточным для всех практических целей;

10) что существует характерное несоответствие между публично признаваемыми определениями и личными, скрываемыми оп­ределениями событий, и это личное знание удерживается в ре­зерве, т. е. что событие означает и для свидетеля и для другого больше, чем может сказать свидетель;

11) что изменения этого характеристического несоответствия оста­ются предметом автономного контроля свидетеля.

Дело не в том, что то, что событие демонстрирует как характерное определение, есть условие его принадлежности к окружающей обста­новке, известной с позиции здравого смысла. Напротив, условия его принадлежности есть атрибуции того, что его определения, из чего бы они по существу ни состояли, могут рассматриваться другим челове­ком в том случае, если они поменяются местами, или того, что его ха­рактерные признаки не связаны с личными предпочтениями, но долж­ны рассматриваться всеми, т. е. являются отличительными признаками, перечисленными выше. Эти и только эти перечисленные отличитель­ные признаки, независимо от каких бы то ни было других определений события, определяют характер общего, т. е. здравого смысла события. Какие бы другие определения события повседневной жизни ни суще­ствовали — будь то определения, являющиеся следствиями личных мотивов людей, их биографий, распределения доходов среди населе­ния, родственных обязательств, организации промышленного произ­водства или занятий привидений по ночам, — это событие является событием в окружающей обстановке, «известным совместно с други­ми людьми» только при одном условии: если оно имеет для свидетеля перечисленные выше определения.

Подобные атрибуции являются характерными признаками наблю­даемых событий, которые видны, но не замечаются. Демонстрацион­но они релевантны здравому смыслу, который актер извлекает из того, что происходит вокруг него. Они информируют свидетеля о любом появлении межличностной обстановки. Они информируют свидете­ля о том, что подлинные внешние проявления есть внешние проявле­ния реальных событий, но без этих неотъемлемых отличительных признаков они по необходимости воспринимаются предумышленно или сознательно.

Поскольку каждое из ожиданий, формирующих отношение к по­вседневной жизни, определяет ожидаемый отличительный признак обстановки, в которой действует актер, есть возможность нарушить эти ожидания предумышленным модифицированием сценических событий таким образом, чтобы разрушить эти атрибуции. Сюрприз по определению возможен с каждым из этих ожидаемых отличительных признаков. Степень неприятности сюрприза непосредственно зависит от того, в какой мере индивид как предмет моральной необходимости подчиняется их использованию в качестве схемы для приписывания наблюдаемым проявлениям их статуса как событий обстановки, кото­рая воспринимается нормальной. Короче говоря, реалистичное пони­мание членом коллектива естественных фактов жизни и его привер­женность их знанию как условию уважения к себе как к добросовест­ному и компетентному [6] члену коллектива есть условие, которое необходимо для того, чтобы его замешательство в случае, когда осно­вы его понимания становятся источником непреодолимой абсурдно­сти, было максимальным.

Я разработал процедуру нарушения этих ожиданий, удовлетворя­ющую трем условиям,- при которых их разрушение предположитель­но вызовет замешательство, т. е. такую ситуацию, которую человек не сможет обратить ни в игру, ни в шутку, ни в эксперимент, ни в хитрость и т. п. или при которой человек, по терминологии Левина^[6], не сможет «покинуть поля»; когда у него будет мало времени для того, чтобы за­ново определить свои реальные обстоятельства, и когда он будет ли­шен согласованной поддержки для альтернативного определения со­циальной реальности.

Двадцать восемь учащихся подготовительных медицинских курсов индивидуально прошли через трехчасовое экспериментальное интер­вью. В качестве одного из способов привлечения интереса испытуе­мых, а также в качестве начала интервью экспериментатор назвал себя представителем одной из школ восточной медицины, который пыта­ется понять, почему интервью, связанное с поступлением в медицин­скую школу, было такой стрессовой ситуацией. Мы надеялись, что, определив экспериментатора как человека, принадлежащего к меди­цинской школе, студенты не смогут легко «покинуть поле», когда нач­нется процедура разрушения ожиданий. Как удовлетворялись два других условия: а) недостаток времени для того, чтобы заново опре­делить реальные обстоятельства; б) невозможность рассчитывать на согласованную поддержку для альтернативного определения социаль­ной реальности, — станет понятно из дальнейшего изложения.

Во время первого часа интервью студент сообщал «представителю медицинской школы» фактическую информацию, отвечая на такие вопросы, как «Какие источники информации о кандидате доступны медицинским школам?, «Людей какого типа ищут медицинские шко­лы?», «Что должен делать во время интервью хороший кандидат?» и «Чего ему следует избегать?» Когда ответы на эти вопросы были по­лучены, студенту говорили, что интересы «представителя», связанные с его исследованием, удовлетворены, и спрашивали, не хочет ли он послушать запись настоящего интервью. Все студенты с большой го­товностью соглашались на это.

На пленку была записана имитация интервью, «действующими лицами» которого были «интервьюер из медицинской школы» и «пре­тендент». «Претендент» был неотесанным человеком с неграмотной речью, изобиловавшей разговорными выражениями, он давал уклон­чивые ответы, перечил интервьюеру, хвастался, порочил другие спе­циальности и школы, настаивал на том, что результаты интервью ему известны. Сразу же после прослушивания записи студент давал под­робную оценку этому претенденту.

Затем студента знакомили с информацией о претенденте, взятой из его «личного дела». Фактическая информация о действиях претенден­та и характерологическая информация представлялись в следующем порядке. Фактическая информация о действиях охватывала сведения о деятельности претендента, о его отметках, семейном положении, пройденных курсах, об участии в работе благотворительных обществ и тому подобном. Характерологическая информация состояла из оце­нок его характера, выполненных «доктором Гарднером, интервьюером медицинской школы», «шестью специалистами — психиатрами, чле­нами приемной комиссии, которые слышали только запись интервью» и «другими студентами».

Намеренно представлялась информация, которая противоречила основным пунктам студенческой оценки. Например, если студент го­ворил, что претендент, скорее всего, происходит из «низов», ему сооб­щали, что отец претендента — вице-президент фирмы, выпускающей пневматические двери для поездов и автобусов. Если студент считал, что претендент невежественен, ему говорили, что он выделялся среди слушателей таких курсов, как поэзия Мильтона и драматургия Шекс­пира. Если студент утверждал, что претендент не умеет вести себя с людьми, он узнавал, что, работая ходатаем-волонтером в госпитале Сайденхэма в Нью-Йорк Сити, он получил $32 ООО от тридцати «крупных жертвователей». На заявление о том, что претендент глуп и не сможет заниматься наукой, следовало сообщение о его отличных отметках по физической и органической химии и о том, что его дип­ломная работа выполнена на уровне кандидатской диссертации.

Студентам очень хотелось знать, что думали о претенденте «дру­гие» и был ли он принят. Студенту говорили, что претендента приня­ли и что «шесть психиатров» нашли его личностные качества соответ­ствующими требованиям и выразили свое мнение в настойчивых ре­комендациях, которые и зачитывали студенту. Что же касается мнения других студентов, то студенту говорили, например, что оценки полу­чены от тридцати человек, что двадцать восемь оценок полностью со­впали с оценкой интервьюера медицинской школы, а что двое слегка колебались, но при получении первых же сведений примкнули к боль­шинству.

После этого студенту предлагали прослушать запись вторично и снова просили оценить претендента.

Результаты. В выполнении этого задания приняли участие двадцать пять студентов из двадцати восьми. Описанное ниже не относится к троим, которые были убеждены в каком-то подвохе. О двоих из них мы поговорим в заключительном разделе этой главы.

Студенты предпринимали отчаянные попытки «управиться» с не­соответствием фактической информации о претенденте и сделать ее фактически совместимой с их собственными и очень нелестными оценками. Например, многие говорили, что претендент «звучал» как простолюдин или был им. Когда им сказали, что он — сын вице-пре­зидента национальной корпорации, выпускающей пневматические две­ри для поездов и автобусов, они отвечали примерно так:

«Ему следовало подчеркнуть, что он может рассчитывать на деньги».

«Теперь понятно, почему он сказал, что должен работать. Наверное, отец заставил его работать. Это сделало бы большинство его жалоб необоснованными, в том смысле, что на самом деле у него все не так плохо».

«Какое отношение это имеет к оценкам?»

Когда им говорили, что у него отличные оценки по естественным дисциплинам, студенты открыто демонстрировали свою растерян­ность.

«Он изучал такие разные курсы... Я в растерянности. Возможно, интер­вью не очень хорошо отражает его характер».

«Действительно, кажется, что он изучал много курсов. Они кажутся вполне нормальными. Не нормальными, но... мне ничего не приходит в голову».

«По-моему, это можно проанализировать так. С точки зрения психо­логии. Один из возможных способов... Может быть, я скажу ерунду, но я так понимаю эту ситуацию... Возможно, у него был комплекс непол­ноценности, и это — компенсация комплекса неполноценности. Его отличные оценки... Его хорошие оценки — компенсация за его неудачу... возможно, в сфере межличностных отношений. Я не знаю».

«Надо же! И только третий кандидат в Джорджии! (Глубокий вздох.) Я понимаю, почему он возмущался, что его не приняли в "Фи Бета"^[7]».

Попытки разрешить несоответствия, вызванные той оценкой ха­рактера претендента, которую сделали «Гарднер» и «шестеро других судей», были значительно менее частыми, чем попытки нормализовать информацию о поведении. Характерными были открытые выражения растерянности, чередовавшиеся с молчаливыми размышлениями.

(Смех.) Ну и ну I (Молчание.) А мне казалось, что все наоборот... (Очень покорно.) Может быть, я ошибаюсь. Мои представления не соответ­ствуют действительности. Я в полной растерянности.

Невежливый. Он точно был самоуверенным. Но невежливым. Не знаю. Кто-то из нас немного не в себе. Либо интервьюер, либо я. (Длинная пауза.) Я в шоке. И вынужден сомневаться в своих умственных способ­ностях. Возможно, мои жизненные ценности ошибочны. Не знаю.

(Свистит.) Я... Я не думаю, что он говорил, как хорошо воспитанный человек. Отнюдь. Одни интонации чего стоят! Я... Впрочем, возможно, вы заметили, когда он сказал: «Вы должны были сказать это с самого начала», еще до того, как он (записанный эксперт медицинской шко­лы) улыбнулся! Но все равно! Нет, нет, я этого не понимаю! «Вы долж­ны были сказать это с самого начала». Впрочем, может быть, он шутил. Проверял... Нет! Я воспринял это как грубость! Уф!.. Это заставляет меня пересмотреть свою концепцию интервью... Фу ты!.. Я все больше и больше теряюсь...

(Смеется.) Ммм! Уф! Может быть, он выглядел совсем неплохо... Он проводил свою линию... Возможно... Если видишь человека, все вос­принимается совсем иначе. Или, возможно, из меня никогда не вышло бы хорошего интервьюера. (Размышляя и почти про себя.) Они не упо­мянули ничего из того, о чем упомянул я. (Г. Г: А?) (Громче.) Они не отметили ничего из того, что отметил я. У меня такое чувство, что я по­терпел полную неудачу.

Вскоре после того как проходило оцепенение, вызванное информа­цией о поведении, студенты иногда спрашивали о том, как его оцени­ли другие студенты. С мнением «других студентов» их знакомили только после того, как они узнавали оценку «доктора Гарднера» и вы­сказывались по ее поводу. Иногда испытуемому говорили: «До вас тридцать четыре человека из тридцати пяти», иногда «сорок три из со­рока пяти, девятнадцать из двадцати, пятьдесят один из пятидесяти двух». Числа всегда были большими. Для восемнадцати из двадцати пяти студентов сообщение этого мнения проходило в соответствии с нижеследующей стенограммой.

(34 из 35.) Я не знаю... Я по-прежнему придерживаюсь своих перво­начальных убеждений. Я... Я... Не могли бы вы сказать мне, в чем я ошибаюсь? Может быть, у меня.,, у меня неверная идея? Неверная установка? (Вы можете сказать мне? Mire интересно, почему такое рас­хождение.) Определенно... Я думал, что все будет совсем по-другому. Я ничего не понимаю. Я совершенно сбит с толку, честное слово. Я не понимаю, как я мог так ошибиться. Возможно, мои'идеи... Мои оценки людей... Совершенно неверны? Может быть, у меня ошибочные... Мо­жет быть, мои представления о ценностях не такие.,.. Или отличаются от представлений остальных тридцати трех человек. Но я не думаю, что дело в этом, потому что... Говорю это без ложной скромности... Я раз­бираюсь в людях. В своей группе, в той организации, к которой я при­надлежу... я обычно правильно оцениваю людей. Так что я совершенно не понимаю, как я мог так ошибиться. Не думаю, что я был усталым или в состоянии стресса... здесь... сегодня, но... я этого не понимаю.

(43 из 45.) (Смех.) Даже не знаю, что и сказать сейчас. Меня огорчает моя неспособность оценить парня лучше, чем я это сделал. (Подавлен­ный.) Конечно, это не помешает мне заснуть, но (очень подавлен) я очень огорчен. Извините, что я не... У меня есть один вопрос... Возмож­но, я ошибаюсь... (Вы понимаете, почему они так оценили его?) Нет. Нет, не понимаю. Нет. Со всем этим биографическим материалом — да, но как это сделал Гарднер без этого материала, — нет, не понимаю. Я ду­маю, это делает Гарднера, Гарднера и меня, меня... (Остальные сорок пять студентов не получили биографического материала.) Да, да, да. Я вовсе этого не отрицаю. Я имею в виду себя, мне бессмысленно гово­рить... ну конечно! С их биографиями они будут приняты, особенно второй мужчина, Господи! Ладно, что еще?

(36 из 37.) Я бы вернулся к своему прежнему мнению, но не слишком близко к нему. Я просто не понимаю этого. Откуда у меня эти другие стандарты? Совпало ли мое мнение более или менее? (Нет.) Это за­ставляет меня задуматься. Очень забавно. Если, конечно, у вас не было тридцати шести странных людей. Я не могу этого понять. Может быть, дело в моей личности? (А это имеет какое-нибудь значение?) Конеч­но, имеет, если я приму, что они правы. То, что я считаю правильным, они правильным не считают. Это моя установка, и все же человек такого сорта должен был бы отвергнуть меня, не говоря уж о каком- нибудь умнике... Конечно, вы можете так разговаривать с другими пар­нями... Но по время интервью? Сейчас я еще в большей растерянности, чем был в начале интервью. По-моему, мне нужно идти домой, посмот­реться в зеркало и поговорить с собой. У вас есть какие-нибудь идеи? (Почему вы спрашиваете? Вас это волнует?) Да, и еще как\ Это застав­ляет меня считать, что моя способность оценивать людей и мои ценно­сти явно ненормальны! Эту ситуацию нельзя назвать здоровой. (А ка­кое это имеет значение?) Если я действую так, как действую, у меня создается впечатление, что я кладу голову в пасть льва. У меня действи­тельно были предубеждения, но сейчас они полетели к черту. Это за­ставляет меня задуматься о себе. Откуда у меня эти совершенно дру­гие стандарты? Все указывает на меня.

Из двадцати пяти испытуемых семеро оказались не в состоянии объяснить свою ошибку в таком очевидном деле и «увидеть» альтер­нативу. Они очень страдали, и им нельзя было помочь. Пятеро реши­ли проблему, приняв", что медицинская школа нашла хорошего чело­века, пятеро других, что он — мужлан. Хотя они и изменили свою точ­ку зрения, они тем не менее не отказались от своих первоначальных взглядов. Они понимали точку зрения Гарднера «в общем», но это было понимание без убежденности. Когда их внимание привлекали к частностям, общая картина испарялась. Эти испытуемые были гото­вы принять во внимание и использовать «общую» картину, но всякий раз, когда речь заходила о трудно перевариваемых деталях того же са­мого портрета, они страдали. Принятие «общей» картины сочеталось с перечислением характеристик, которые не только были противопо­ложностью тех, что присутствовали в изначальной оценке испытуемо­го, но и были усилены прилагательными в превосходных степенях: если прежде претендент был «неуклюжим», то он становился «чрез­вычайно» уравновешенным, если прежде он был «невоспитанным», то он становился «очень» естественным», а если прежде он был «исте­ричным», теперь становился «очень» спокойным. Более того, они ви­дели новые черты сквозь новую высокую оценку того, как слушал ин­тервьюер претендента. Например, они видели, что интервьюер улыб­нулся, когда претендент забыл предложить ему сигарету.

Еще трое испытуемых были убеждены в том, что имеет место ка­кой-то обман, и на протяжении всего интервью вели себя исходя из этой убежденности. Они не продемонстрировали никакого смущения. Двое из них были очень удручены, когда оказалось, что интервью за­кончилось и его организаторы отказались от их услуг, не признавшись в обмане.

Трое других, которые страдали молча, поставили экспериментато­ра в тупик. Не показывая вида экспериментатору, они смотрели на интервью как на эксперимент, в котором от них требовалось решение каких-то проблем, и думали поэтому, что должны «сработать» как можно лучше и нисколько не изменить своего мнения, потому что только в этом случае они могут принести пользу проводимому иссле­дованию. Экспериментатору было трудно понять их во время интер­вью, потому что они проявляли заметную нервозность, но их замеча­ния были вежливыми и не относились к тем вопросам, которые их провоцировали.

Последние трое испытуемых оказались полной противоположно­стью всем остальным. Один из них настаивал на том, что оценки ха­рактера «семантически неоднозначны», а поскольку информации не­достаточно, то и «тесная корреляция мнений» невозможна. Другой, единственный из всех, согласно его отчету, нашел, что второй портрет столь же убедителен, как и исходный. Когда ему открыли обман, он был обескуражен тем, что смог быть настолько уверенным. Третий перед лицом всего демонстрировал лишь незначительную растерян­ность в течение очень короткого периода времени. Однако он — един­ственный из всех испытуемых, кто уже проходил интервью в медицин­ской школе и имел там прекрасные контакты. Несмотря на то что его отметки были ниже, чем «посредственно», он оптимистически оцени­вал свои шансы на поступление и говорил о том, что предпочел бы делать дипломатическую карьеру, а не заниматься медициной.

И последнее наблюдение. Когда обман был раскрыт, двадцать два испытуемых из двадцати восьми продемонстрировали заметное облег­чение, причем десять из них — с эмоциональными выражениями. Они единодушно признались в том, что новость об обмане позволила им вернуться к их первоначальным взглядам. Семерых испытуемых при­шлось убеждать в том, что имел место обман. Когда факт обмана был обнародован, они спросили, во что им нужно верить. Зачем экспери­ментатор сказал им про обман? Чтобы они лучше чувствовали себя? Трудов не жалели, и то, что нужно было сказать, — будь то правда или ложь — было сказано для того, чтобы прояснить ситуацию и раскрыть обман.

Поскольку мотивированное согласие с ожиданиями, которое фор­мирует отношение к повседневной жизни, зависит от точки зрения индивида на его понимание «естественных фактов жизни» и от его согласия с ними, разновидности в организационных условиях моти-

36 35- 34- 33 32 -1 31- 30 29- 28- 27 >>* 26

1 ²⁴ I 23

?22 g 21 20 19 18 17- 16- 15-

• •

Точки с цифрами - испытуемые, которые подозревали обман или были убеждены в нем п - 28

-1 -0,5 0 0,5 1 1,5 2 2,5 3 3,5 4 4,5 5 5,5 6 6,5 7 7,5 Оценка тревожности после первого прослушивания записи интервью

Рис. 2.1. Корреляция степени согласия испытуемого с «естественными фактами» как институционализированного порядка знания о домедицинеких обстоятельствах жизни и оценки начальной тревожности (г= 0,026)

. вированного согласия для разных членов коллектива будут зависеть от различного понимания членами «естественных фактов жизни» и их согласия с ними. Следовательно, серьезность описанных выше эффек­тов будет напрямую зависеть от возможной приверженности членов пониманию естественных фактов жизни. Более того, из-за объектив­ного характера понимаемого общего морального порядка фактов кол­лективной жизни серьезность должна зависеть от их приверженности пониманию естественных фактов жизни и не должна зависеть от «лич­ностных характеристик». Под личностными характеристиками я по­нимаю все характеристики индивидов, которые исследователи мето­дично используют для отчета об их действиях, относя эти действия к более или менее системно понимаемым мотивационным переменным и переменным «внутренней жизни» и не обращая внимания на влия­ние социальной и культурной систем. Результаты наиболее традици­онных способов оценки личности и процедуры клинической психиат­рии удовлетворяют этим условиям.

• • • • • \ • *

• •

Точки с цифрами - испытуемые, которые подозревали обман или были убеждены в нем Стрелка указывает направление изменения п = 28

-1 -0,5 0 0,5 t 1,5 2 2,5 3 3,5 4 4,5 5 5,5 6 6,5 7 7,5 Количество изменения оценки тревожности после разрушения ожиданий Рис. 2.2. Корреляция степени согласия испытуемого с «естественными фактами» как институционализированного порядка знания о домедицинских обстоятельствах жизни и оценки относительной тревожности (г= 0,751)

С помощью этого поддается обнаружению следующий феномен. Представьте себе некую процедуру, с помощью которой можно сделать убедительную оценку степени твердого понимания индивидом «есте­ственных фактов жизни». Представьте себе и другую процедуру, про­цедуру оценки масштаба растерянности индивида, которая может иметь разную степень и представлять собой смесь разных проявлений, описанных выше. Для группы не отобранных специально людей неза­висимо от их личностных качеств начальная связь между твердым «пониманием естественных фактов» и «замешательством» должна быть случайной. Когда нарушаются ожидания повседневной жизни, т. е. появляются условия для максимального волнения, сдвиг в демон­стрируемом волнении индивидов соответствует исходному уровню понимания ими «естественных фактов жизни».

Тип феномена, о котором я говорю, графически представлен на рис. 2.1 и 2.2, при создании которых использованы результаты изуче­ния двадцати восьми учащихся медицинских курсов, описанные выше.

До представления несовместимого материала был определен коэффи­циент корреляции согласия студентов с общепринятым моральным порядком фактов жизни медицинских курсов и их тревожностью, рав­ный 0,026. После того как был представлен и безуспешно нормализо­ван несовместимый материал и до того как был обнародован факт об­мана, коэффициент корреляции составлял 0,751. Из-за того что оце­ночные процедуры были исключительно грубыми, из-за серьезных ошибок, возникших при разработке процедуры и при ее реализации, а также из-за дискуссии, возникшей post hoc, эти результаты — не бо­лее чем иллюстрация того, о чем я говорю. Ни при каких обстоятель­ствах их нельзя рассматривать как экспериментальные данные.