ГЛАВА 1. 19. И обитатели небес тоже в свою очередь уважительно приветствовали Васиштху и Вишвамитру пуджей, водой

19. И обитатели небес тоже в свою очередь уважительно приветствовали Васиштху и Вишвамитру пуджей, водой, омовением ног и приветственными словами.

20. С должным уважением, компания сиддхов приветствовала короля и король приветствовал сиддхов, задавая им долженствующие вопросы.

21. Небесные и земные обитатели поприветствовали и поклонились друг другу, и разошлись по своим местам.

22. С приветственными и хвалебными словами они поклонились Раме, приветствуя его пуджей и дождем цветов.

23. Затем благословенный Рама, Вишвамитра, Васиштха, Вамадева и министры заняли свои места.

24. Здесь были Нарада, сын Брахмы, великий мудрец Вьяса, а также Маричи и Дурваса, мудрый Ангирас,

25. Крату, Пуластья, Пулаха, мудрец Шаралома, Ватсьяяна, Бхарадваджа, и великий мудрец Валмики,

26. Уддалака, Ричика, Шарьяти, и Чьявана,

27. И множество других, изучивших науки Вед и веданг, знающих Истину, великих мудрецов и учителей - все они собрались здесь.

28. И затем Васиштха, Вишвамитра, Нарада и другие знающие Веды сказали Раме, потупившему взор:

29. Твоя речь, О прекрасный принц, была прекрасной, услаждающей слух и порожденной бесстрастием.

30. Она полна мудрости, достоинства и смелости, понятна, уместна и завораживающа, приятна на слух и проста.

31. Кто был не заворожен этими словами Рамы? Их смысл ясен и понятен, как только можно пожелать, ко всеобщему удовлетворению.

32. Один из сотен не мог бы произнести подобную речь, удивительную и сподвигающую всех на размышления, с удивительным искусством выражающую точное значение.

33. О принц, кто, как не ты, вкусивший плоды мудрого различения, достоин дальнейшего обучения окончательной многогранной мудрости?

34. В сердце Рамы горит лампа мудрости, светя другим. Воистину, только такой человек может считаться действительно человеком.

35. Тело - это просто движущийся агрегат из крови, мяса и костей, в нем нет ни искры понимания.

36. Оно подвержено рождению, смерти, старости и страданиям, снова и снова. Только тупые скоты не задумываются над этими кругами самсары.

37. Редкий человек задумывается и вопрошает, подобно безгрешному чистому Раме, о смысле прошлого и грядущего.

38. Таких людей трудно найти в этом мире, прекрасных по виду, добродетельных в душе, как самые прекрасные удивительные плоды, как душистые цветы мангового дерева.

39. Только сейчас мы встретили того, чей разум видит и прекрасно понимает временную природу всех объектов этого мира.

40. Множество деревьев растут в нашей стране, покрытые цветами и плодами, но ни одно не сравнится с прекрасным редким сандаловым деревом.

41. Множество деревьев в лесу, с разными цветами и плодами, но редко чудесное несравнимое гвоздичное дерево.

42. Слова Рамы подобны прохладному свету луны, или чудесному аромату цветущего дерева.

43. Почти невозможно услышать подобные слова, О дваждырожденные, в этой горящей самсаре, где прекрасное и возвышенное соседствует с дурными стремлениями и желаниями.

44. Только лучшие люди достигают самую сущность, чьи мысли постоянно направлены на эту достойную цель, кто единственным богатством почитает Истину.

45. Нет и не будет никого в этом мире, сравнимого с прекраснейшим Рамой в различении истинного от неистинного.

46. Глубокое понимание Рамы изумляет нас всех. Если его вопросы не будут отвечены ко всеобщему удовлетворению, то мы будем не мудрецами, а неразумными глупцами.

 

Этим заканчивается сарга тридцать третья " Небесные и земные обитатели " книги первой "О разочаровании" Маха-Рамаяны Шри Васиштхи в 32 тысячах строф, ведущей к Освобождению, записанной Валмики со слов посланца богов.

 

Так заканчивается книга "О разочаровании";.

 

ГЛАВА 1

Что такое этнометодология?

Описанные ниже исследования — попытка рассматривать практиче­ские действия, практические обстоятельства и практические социоло­гические рассуждения как предметы эмпирического исследования и — за счет того, что на самые обыденные события повседневности обра­щается внимание, обычно уделяемое экстраординарным событиям, — попытка изучить их как самостоятельные феномены. Их основное достоинство заключается в том, что действия, посредством которых индивиды создают ситуации организованной повседневной деятель­ности и управляют ими, идентичны процедурам, к которым индиви­ды прибегают для того, чтобы сделать эти ситуации объяснимыми. Оборотная сторона этого достоинства — рефлексивный, или «вопло­щенный», характер объясняющих практик и объяснений. Говоря об объяснимости, я имею в виду следующее. Я имею в виду наблюдаемые и сообщаемые, т. е. доступные индивидам как ситуативные практики вйдения и словесного выражения. Я имею в виду также, что такие практики состоят из бесконечного, непрерывного, контингентного обучения; что они осуществляются при помощи рутинных действий и вызываются как события в тех же рутинных действиях, которые они описывают; что практики производятся индивидами в тех ситуациях, от знания о которых и от навыков действия в которых (т. е. от компе­тентности) практики безусловно зависят, которые индивиды призна­ют, используют и принимают как данность; и то, что индивиды прини­мают свою компетентность как данность, само по себе обеспечивает участников знанием об отличительных и специфических характери­стиках ситуации и, разумеется, обеспечивает их также ресурсами, про­блемами, проектами и пр.

Некоторые структурно неоднозначные свойства методов и резуль­татов, используемых теми, кто занимается социологией как дилетант и профессионально, для того чтобы сделать практические действия наблюдаемыми, были кратко изложены Хельмером и Решером⁵. Ког­да отчеты участников о повседневной деятельности используются в качестве предписаний по идентификации, анализу, классификации, распознаванию или определению чьего-либо поведения в сравнимых обстоятельствах, эти предписания, по мнению авторов, становятся похожими на законы, которые ограничены во времени и в простран­стве и «неточны». Термин «неточны» означает, что хотя эти предпи­сания намеренно сформулированы как зависящие от определенных условий, «природа условий такова, что зачастую их нельзя полностью или до конца разъяснить». В качестве примера Хельмер и Решер при­водят утверждение о тактике парусного флота в XVIII в. Они подчер­кивают, что в утверждении в качестве решающего условия содержит­ся ссылка на состояние артиллерийского вооружения флота.

При тщательной выработке условий (при которых данное утверждение будет справедливо) историк описывает то, что типично для данного места и времени. Полный перечень следствий подобного подхода мо­жет быть огромным и неистощимым. Например, артиллерийско-техни- ческое оснащение может «увести» к металлургической промышленно­сти, к добыче полезных ископаемых и т. д. Следовательно, условия, которые являются действенными в формулировке исторического зако­на, могут быть указаны лишь в общем виде, и не нужно ждать — а в большинстве случаев это и невозможно — их полной и исчерпывающей характеристики. Эта особенность подобных законов и обозначается в данном случае термином неточность.

■ Последствием неопределенности исторических законов является их неуниверсальность; они всего лишь квазиуниверсальны в том смысле, что признают возможность исключений. Поскольку условия, оговари­вающие сферу применения закона, зачастую не определены с исчерпы­вающей полнотой, предполагаемое нарушение закона можно объяс­нить, показав, что легитимное, но пока еще не сформулированное пред­варительное условие применимости закона в рассматриваемом случае не выполнено.

Примем во внимание, что это утверждение справедливо в каждом отдельном случае, но не потому, что речь идет о «квазизаконе», а в силу обычных, рутинных действий исследователей.

¹ Olaf Helmer & Nicholas Rescher. On the Epistemology of the Inexact Sciences, P—1513 (Santa Monica, California: RAND Corporation, October 13,1958), p. 8-14.

Далее Хельмер и Решер отмечают:

В законах может содержаться не высказанное словами предостереже­ние такого типа, как «обычно» или «при прочих равных условиях». Следовательно, исторический закон не строго универсален в том смыс­ле, что его невозможно использовать во всех случаях, удовлетворя­ющих открыто сформулированным в нем условиям или условиям, ко­торые можно сформулировать. Скорее его можно рассматривать как выражение отношений, которые проявляются обычно или — что еще лучше — как правило.

Такой «закон» мы будем называть квазизаконом. Чтобы закон был ва­лидным, отсутствие очевидных исключений вовсе не обязательно. Не­обходимо другое: если появляется очевидное исключение, ему должно быть дано адекватное объяснение, объяснение, демонстрирующее ис­ключительные свойства данного случая и фиксирующее факт наруше­ния — если оно еще не было сформулировано — условий применимо­сти данного закона.

Эти и другие характеристики могут быть приведены в подтверж­дение того, что они описывают практики осмысления индивидами своих действий. Таким образом:

1. Всякий раз, когда индивиду нужно доказать, что его расчет ана­лизирует реальную ситуацию, он, чтобы продемонстрировать разумность своего результата, неизбежно прибегает к таким вы­ражениям, как «и так далее», «если не» и «не обращайте на это внимания».

2. Определенный и разумный характер предмета, о котором идет речь, определяется взаимным соглашением того, кто сообщает, и того, кто слушает, о том, что каждый из них дополнит то, что не указано, но требуется для понимания, Следовательно, мно­гое из того, о чем в действительности сообщается, не упомина­ется.

3. На протяжении времени, необходимого для «доставки» сообще­ния, от слушателей требуется готовность ждать того, что будет сказано, чтобы стало понятно нынешнее значение того, что уже было сказано.

4. Подобно разговорам, репутации и карьерам детали сообщений создаются шаг за шагом, по мере того как они используются и на них ссылаются.

5. Смысл материалов, содержащихся в сообщении, сильно зависит от их порядкового номера, от их релевантности проектам слу­шателя или от направления развития организационных усло­вий их использования.

Короче говоря, распознаваемый смысл, факт, методический харак­тер, беспристрастность или объективность сообщений зависят от со­циально организованных случаев их использования. Рациональные черты сообщений состоят в том, что индивиды делают с ними, в том, что они создают из них в социально организованных конкретных об­стоятельствах их использования. Представления индивидов в силу их рациональных характеристик рефлексивны и по существу связаны с социально организованными обстоятельствами их использования, ибо они являются характеристиками социально организованных об­стоятельств их использования.

Эта связь и определяет центральную тему наших исследований: рациональная объяснимость практических действий как открытое для продолжения достижение тех же практик. Чтобы конкретизировать тему, я хочу рассмотреть три проблематичных феномена, определя­ющих ее. Всякий раз, когда речь заходит об исследовании практиче­ского действия и практического мышления, возникают вопросы:

• о невыполненном программном различении объективных (не зависящих от контекста) и индексных выражений и возможно­сти замены первыми вторых;

v • о «неинтересующей» сущностной рефлективности описаний практических действий;

• и анализируемости действий-в-контексте как практическом до­стижении.

Неудовлетворительное программное различение объективных (не зависящих от контекста) и индексных выражений и их взаимозаменяемость

Свойства, которые демонстрируют сообщения (поскольку они явля­ются признаками социально организованных условий их использова­ния), можно извлечь из трудов логиков в виде свойств индексных

выражений и предложений. Гуссерль^[1] писал о выражениях, смысл ко­торых не может быть понят слушателем без обязательного знания им биографии и целей того, кто их использовал, особенностей его мане­ры речи, предшествовавшей этим выражениям беседы или без знания реальных либо потенциальных отношений между ним самим и авто­ром этих выражений. Рассел^[2] отмечал, что содержащие их описания каждый раз используются для обозначения только одной вещи, но это всегда разные вещи. Подобные выражения, по мнению Гудмэна^[3], ис­пользуются для того, чтобы сделать однозначное заявление, истин­ность которого тем не менее кажется изменчивой. Каждое из выска­зываний индивида, используемых им «знаков» конституирует слово и указывает на определенного человека, время или место, но обозна­чает нечто, не обозначаемое копией — воспроизведением данного сло­ва. Их значение связано с тем, кто говорит, а использование зависит от отношения говорящего к тому объекту, к которому относится сло­во. Время для временного индексного выражения, релевантно тому, что оно обозначает. Какое именно место обозначает пространственное индексное выражение, точно так же зависит от местоположения гово­рящего. Индексные выражения и содержащие их утверждения не от­носятся к числу свободно повторяемых; в данном разговоре не все их значения являются также и их переводами. Список может быть про­должен до бесконечности.

На деле между теми, кто постигает практическое социологическое мышление — на любительском или на профессиональном уровне, — существует, вероятно, единодушное соглашение о свойствах индекс­ных выражений и действий. Существует и другое впечатляющее со­глашение.

1. Хотя индексные выражения и «исключительно полезны», они «неудобны для формального дискурса».

2. Различать объективные и индексные выражения не только про­цедурно правильно, но и необходимо всем, кто занимается нау­кой.

3. Без различения объективных и индексных выражений и без предпочтительного использования первых победы генерализи­рующих, строгих научных исследований — в логике, математи­ке, некоторых — в физических науках — немыслимы, а неточ­ным наукам придется проститься со своими надеждами.

4. Точные науки отличаются от «неточных» наук тем, что в случае точных наук различие между объективными и индексными вы­ражениями и замена первыми вторых для формулирования проблем, методов, открытий, адекватных демонстраций, адек­ватных доказательств и т. д. есть одновременно и актуальная задача, и актуальное достижение, тогда как в случае «неточных» наук возможность различия и заменяемости этих выражений в актуальных задачах, практиках и результатах остается про­граммным, но нереализуемым.

5. Различие между объективными и индексными выражениями до тех пор, пока оно касается задач, стоящих перед учеными, идеа­лов, норм, ресурсов, достижений и прочего, описывает различие между наукой и искусством, например между биохимией и ки­нодокументалистикой.

6. Термины и утверждения могут определяться как одни или дру­гие в соответствии с оценочной процедурой, решающей на осно­вании их характера, являются они объективными или индекс­ными выражениями.

7. В л юбом кон кретном случае только практические трудности ме - шают замене индексных выражений объективными.

Особенности индексных выражений вызывают к жизни бесконеч­ное число методологических исследований, направленных на их устранение. Действительно, попытки освободить действующую науку от этих неприятностей придают каждой науке ее особый характер в том, что касается озабоченности проблемами методологии и успешно­сти их решения. Изучение исследователями-практиками практиче­ской деятельности любой науки предоставляет им неограниченные возможности для корректного обращения с индексными выражениями.

В социальных науках невозможно сосчитать все сферы, в которых имеют место обещанные различия и заменяемость. Обещанные разли­чия и заменяемость поддерживаются огромными ресурсами, направ­ленными на разработку способов серьезного анализа практических действий и практического мышления, и в свою очередь сами поддер­живают их. Возможных сфер применения и преимуществ не счесть.

И тем не менее всегда, когда предметом изучения становятся прак­тические действия, обещанное разграничение объективных и индекс­ных выражений и замена вторых первыми остаются программными в каждом конкретном случае, в котором нужно продемонстрировать разграничение или заменяемость. Во всех реальных случаях без ис­ключения будет указано, что требуется опытный исследователь, что­бы сказать, можно ли в данном конкретном случае сделать менее стро­гими термины демонстрации и тем не менее признать демонстрацию адекватной.

От логиков и лингвистов, участвующих в практически единодуш­ном соглашении об этих условиях, мы знаем, что представляют собой некоторые из них. Для «длинных» текстов или для «длительных» дей­ствий, для событий, в которых действия индивидов являются харак­теристиками событий, происходящих в результате их действий, для всех случаев, когда знаки либо не используются, либо не годятся в качестве заместителей для индексных выражений, демонстрации, на которые претендует программа, удовлетворительны в качестве прак­тического социального управления.

При этих условиях индексные выражения по причине их распро­страненности и прочих свойств представляют собой колоссальную, трудно контролируемую и неисправимую помеху для совершения строгих действий с такими феноменами, как структура и релевант­ность теорий согласованности и вычисляемости, и при попытках ре­конструировать фактически существующее как сравнимое с предпо­лагаемым общераспространенным поведением и речью со всеми структурными деталями.

Опираясь на свой опыт, полученный при проведении опросов об­щественного мнения и при разработке и использовании методов из­мерения практических действий, статистического анализа, математи­ческих моделей и компьютерной имитации социальных процессов, профессиональные социологи способны бесконечно фиксировать спо­собы, в которых программное различение и заменяемость удовлетво­рительны в профессиональной практике социально управляемой де­монстрации и зависят от нее.

Короче говоря, там, где речь идет об изучении практических дей­ствий, различение и заменяемость всегда выполняются только ради практических целей. Таким образом, рекомендуется, чтобы первый проблематичный феномен состоял из рефлективности практических действий, достижений наук в сфере организованной деятельности повседневной жизни, являющейся сущностной рефлективностью.

«Неинтересующая» сущностная рефлективность описаний практических действий

Как станет ясно из изложенного ниже, для тех, кто занимается прак­тической социологией, например для персонала Центра по предот­вращению самоубийств (ЦПС, Лос-Анджелес), для тех, кто работает с медицинской документацией в психиатрической клинике при Кали­форнийском университете (ЦПС, Лос-Анджелес), для аспирантов, за­нимающихся кодировкой историй болезни психиатрических больных, для присяжных, для бисексуала, решившего изменить свой пол, для ученых-социологов, важно, какой именно смысл вложен в выражения «для практических целей», «в свете данной ситуации», «исходя из характера реальных обстоятельств» и тому подобных. Практические обстоятельства и практические действия означают для них множество организационно важных и серьезных аспектов: ресурсы, цели, оправ­дания, возможности, задачи и, разумеется, основу для аргументирова­ния или предсказания адекватности процедур, которые они проводят, и открытий, которые они совершают. Однако один аспект не входит в сферу их интересов: ни практические обстоятельства, ни практические действия сами по себе не являются предметом изучения, не говоря уже о том, чтобы быть единственным предметом изучения. Их исследова­ния, проводимые для задач, стоящих перед социологическим теорети­зированием, предпринимаются не для того, чтобы определить, что представляют собой эти задачи как практические действия. Никогда изучение практических действий не проводится для того, чтобы пер­сонал мог осознать и описать то, что он делает. Менее всего практи­ческие действия изучаются для того, чтобы объяснить практикам их собственные разговоры о том, что они делают. Например, сотрудники Центра по предотвращению самоубийств в Лос-Анджелесе посчита­ли совершенно неуместным серьезное рассмотрение вопроса о том, чтобы обращать такое же внимание на способ ухода из жизни, как и человек, стремящийся покончить с собой. Они пришли к согласию о том, что их усилия должны быть направлены на ясное осознание того, «что на самом деле произошло».

Сказать, что их «не интересует» изучение практических дей­ствий, — не значит ни выразить сожаление, ни указать на упущенную возможность, ни выявить ошибку. Это и не иронический коммента­рий. Нельзя также понимать это выражение и в том смысле, что по­скольку индивиды «не заинтересованы», они «лишены возможности» заниматься социологическими теориями. Их опросы не мешают ис­пользованию правила сомнений, они также не препятствуют тому, чтобы организованные действия в повседневной жизни становились проблематичными с научной точки зрения; этот комментарий также не намекает на различия между «фундаментальными» и «прикладны­ми» интересами в исследованиях и в теоретизировании.

Что же в таком случае означает заявление «они не заинтересованы в изучении практических действий и практических социологических рассуждений»? И в чем его суть?

В описаниях, которые делают индивиды, существует некая харак­терная особенность, обладающая для них самих столь уникальной и превалирующей релевантностью, что она контролирует другие ха­рактерные особенности, являющиеся узнаваемыми, рациональными особенностями практических социологических изысканий. Эта харак­терная особенность заключается в следующем. При всем уважении к проблемному характеру практических действий и к практической адекватности их исследований индивиды принимают как данность, что индивид должен изначально «знать», в каких условиях ему при­дется действовать, если его действия должны служить средством «принести» в распознаваемое описание конкретные, присущие этим условиям отличительные особенности. Они воспринимают как обсто­ятельство тот факт, что описания, предоставляемые индивидами, — какими бы они ни были, какой бы ни была их логика, как бы они ни использовались и как бы они ни составлялись, — есть компоновка от­личительных признаков тех условий, которые благодаря этим описа­ниям можно наблюдать. Индивиды знают и используют эту рефлек­тивность, а также рассчитывают на нее и требуют ее, чтобы произвести, совершить, распознать или продемонстрировать рациональную адек­ватность для всех практических целей своих процедур и открытий.

Индивиды — присяжные и прочие — не только воспринимают эту рефлективность как данность, но и осознают, демонстрируют и делают различимым друг для друга рациональный характер их реальных (а это значит — случайных) действий, одновременно проявляя уважение

2-258S

к рефлективности как к неизменному и неизбежному условию их ис­следований.

Когда я говорю, что индивидов «не интересует» изучение практи­ческих действий, я не имею в виду, что в их исследованиях будет ска­зано о них либо кое-что или много, либо не будет сказано о них ниче­го. Утверждение о том, что их «не интересуют» практические действия, имеет отношение к обоснованным действиям с множеством аргумен­тов и с обоснованными открытиями. Оно означает, что к «подотчет- ному-для-всех-практических целей» следует относиться исключи­тельно, только и всецело как к поддающейся обнаружению сущности. Для индивидов быть «заинтересованными» значит стремиться к тому, чтобы стало возможным наблюдать «рефлективный» характер прак­тических действий, и к тому, чтобы рассматривать искусственные дей­ствия рационального исследования как организационные феномены, не думая при этом ни о коррективах, ни об иронии. Сотрудники Цен­тра по предотвращению самоубийств в Лос-Анджелесе всякий раз, когда их вовлекают в практические социологические изыскания, ве­дут себя как индивиды, которых «не интересуют» практические дей­ствия: будь у них такая возможность, они могли бы обойтись и без них.

Анализируемость «действий-в-контексте» как практическое достижение

Во многих отношениях (их число не ограничено) изыскания индиви­дов есть часть отличительных признаков условий, которые они анали­зируют. В той же самой степени их исследования становятся узнавае­мыми для индивидов как адекватные-для-всех-практических целей. Например, в Центре по предотвращению самоубийств Лос-Анджеле­са смерти, ставшие подотчетными-для-всех-практических целей, яв­ляются практическими организационными достижениями. Организа­ционно Центр по предотвращению самоубийств состоит из практиче­ских процедур, направленных на рациональное объяснение смертей в результате самоубийств как распознаваемых признаков условий, в которых появляется это объяснение.

В реальных случаях взаимодействия этот результат является для индивидов общим местом, он повсеместен и не создает проблем. Скла­дывается впечатление, что для занимающихся социологией индиви­дов, чтобы сделать этот результат предметом практического социоло­гического изыскания, неизбежным становится требование относить-

Анализируемость «действий-в-контексте" как практическое достижение -f 9

ся к рациональным свойствам практических действий как к «антро­пологически странным». Я имею в виду такое внимание к «рефлектив­ным» действиям, при котором индивид благодаря своим отчетам сде­лал знакомые рутинные действия повседневной жизни узнаваемыми как знакомые, рутинные действия, чтобы при каждом случае исполь­зования отчета о рутинных действиях они воспринимались «как в пер­вый раз», чтобы индивид относился к процессам и результатам «вооб­ражения» как к единому целому вместе с другими наблюдаемыми при­знаками обстановки, в которой они происходят; чтобы все действия выполнялись так, что в то самое время, когда индивид находится «в центре» наблюдаемых реальных условий, он осознавал, что наблю­даемые условия имеют завершенный смысл, завершенную фактогра­фию, завершенную объективность, завершенную осведомленность и завершенную подотчетность; чтобы для индивида все организацион­ные «как» этих завершенностей не были проблематичными, были бы смутно знакомы и знакомы только с точки зрения действия, которое выполняется умело, надежно, единообразно, с чрезмерной стандарти- зированностью и как нечто непонятное.

Такое достижение требует от индивидов осознания и использова­ния этнографии. По неизвестным причинам это достижение — рутин­ный феномен для индивидов. И по тем же самым неизвестным причи­нам, по которым это достижение является банальностью, оно, этот внушающий почтение феномен вызывает у нас интерес, ибо по неиз­вестным причинам состоит из:

• использования индивидами согласованных ежедневных дей­ствий как методов для распознавания и демонстрации обособ­ленных, типичных, единообразных потенциальных повторений, связанных появлений, согласованности, эквивалентности, заме­няемости, направленности, анонимно описываемых, планомер­ных; короче говоря, рациональных свойств индексных выраже­ний и действий;

• анализируемости действий-в-контексте при условии, что не только не существует общего понятия «контекст», но и каждое использование понятия «контекст» без исключения само по се­бе является по сути индексным.

Признанные рациональными свойства их изысканий, основанных на здравом смысле, их характер, признанный согласованным, методич­ным или единообразным и т. д., есть — так или иначе — достижения согласованных действий индивидов. Для сотрудников Центра по пре­дотвращению самоубийств» для кодировщиков, для присяжных рацио­нальные свойства их практических изысканий так или иначе состоят из согласованной работы по сбору доказательств из фрагментов, по­словиц, брошенных на ходу замечаний, слухов, неполных описаний, из «кодированных», но по существу неясных каталогов, содержащих описания того, как люди умирают в обществе, критериев, по которым больных отбирают для психиатрического лечения, или указывающих, какой из альтернативных приговоров правилен. Так или иначе — в этих словах выражена проблема, составляющая суть дела.

Что такое этнометодология?

При любых обстоятельствах отличительной особенностью практиче­ского социологического рассуждения является поиск средства против индексных свойств высказываний и поведения индивидов. Бесчис­ленные методологические исследования направлены на то, чтобы — со скрупулезным использованием идеализаций, направленных на демон­страцию наблюдаемости организованных действий в реальных обсто­ятельствах с ситуационными деталями беседы и поведения — воору­жить индивидов лекарством от индексных выражений в их система­тических действиях.

Свойства индексных выражений и индексных действий являются упорядоченными свойствами. Это предполагает либо организацион­но демонстрируемые смысл или факты, либо использование методики или соглашение между «коллегами, принадлежащими к одной куль­туре». Эти упорядоченные свойства состоят из организационно де­монстрируемых рациональных свойств индексных выражений и ин­дексных действий. Эти упорядоченные свойства представляют собой непрерывные достижения в согласованной будничной деятельности исследователей. Доказуемая рациональность индексных выражений и индексных действий сохраняет в течение всего их управляемого производства индивидами характер ординарных знакомых рутинных практических обстоятельств. Как процесс и результат произведенная рациональность индексных выражений состоит из практических за­дач, присущих каждой потребности организационно обусловленного поведения.

Я использую термин «этнометодология» для обозначения исследо­вания рациональных свойств индексных выражений и других практи­ческих действий как возможных непрерывных достижений организо­ванной искусственной практики повседневной жизни. Главы этой книги трактуют эти достижения как феномены, заслуживающие ин­тереса. В них отражено стремление выявить проблемные особенности этих феноменов, предложить метод их изучения, но прежде всего — обсудить, что можно-наверняка узнать о них. Моя цель заключается в том, чтобы в последующих разделах этой главы охарактеризовать эт- нометодологию, для чего я представил три исследования таких фено­менов вместе с завершающим изложением стратегии исследований.

Практическое социологическое рассуждение: составление отчетов в «ситуациях, в которых выбор делается на основании здравого смысла»

В 1957 г. лос-анджелесский Центр по предотвращению самоубийств и Управление судебно-медицинской экспертизы, проводящий рас­следование в случае скоропостижной или насильственной смерти, объединили усилия для придания оформляемым заключениям о смер­ти научного веса «в пределах практической достоверности, определя­емых состоянием науки». Отобранные случаи «скоропостижной, на­сильственной смерти», в которых нельзя было однозначно сказать, имело ли место самоубийство или человек умер по какой-то другой причине, были переданы медицинским экспертом-следователем в ЦПС с просьбой о проведении расследования, называемого «психоло­гической аутопсией» [1].

Отношение персонала ЦПС к выполнению своих исследований в ситуациях, в которых выбор определяется здравым смыслом, и его действия аналогичны действиям в других ситуациях, в том числе при изучении сомнений присяжных в случаях, когда была проявлена не­осмотрительность, в действиях персонала клиники при отборе паци­ентов для амбулаторного психиатрического лечения, аспирантов- социологов, кодирующих содержание историй болезни в строгом со­ответствии с инструкциями кодирования и в бессчетном количестве профессиональных процедур, совершаемых при проведении антропо­логических, лингвистических, социально-психиатрических и социо­логических исследований. Следующие обстоятельства были при­знаны персоналом ЦПС основными условиями их работы, которые необходимо принимать во внимание при оценке ее эффективности, точности или ясности и при добавлении доказательств ЦПС к доказа­тельствам присяжных, исследователей и пр.:

1) постоянная забота всех участников о согласовании действий во времени;

2) забота преимущественно о практическом вопросе «Что делать дальше?»;

3) забота исследователя о предоставлении из доступной ему сфе­ры доказательств того, «что знают все», о том, как работают обстоятельства, в которых он должен выполнить свое исследо­вание, и его забота о выполнении этого в реальных условиях, в которых должны быть приняты решения на основании его отобранных демонстрируемых действий;

4) утверждения, о которых на уровне беседы можно говорить как о «программах производства», «законах поведения», «правилах рационального принятия решений», «причинах», «условиях», «проверках гипотез», «моделях», «правилах индуктивных и де­дуктивных умозаключений», в реальных ситуациях принима­ются как данность и зависят от составляющих их рецептов, по­словиц, слоганов и частично сформулированных планов дей­ствий;

5) знания и навыки, необходимые для действий в ситуациях, в ко­торых предполагаются «правила рационального принятия ре­шений» и прочее, чтобы «видеть», или того, что они делают, что­бы обеспечить объективный, эффективный, согласованный, полностью и эмпирически адекватный, т. е. рациональный, ха­рактер рецептов, прогнозов, пословиц, частичных описаний в ре­альном случае использования правил;

6) чтобы принимающий практическое решение мог оценить рацио­нальные черты практических случаев, для него сама по себе ре­левантность «практического случая» должна иметь несомненный приоритет перед всеми без исключения «правилами принятия решений» или теориями принятия решений, а не наоборот;

7) последнее и, возможно, самое характерное, заключается в том, что все перечисленные признаки, вместе с «системой» альтер­натив эксперта, его методами принятия «решений», его ин­формацией, его выбором и рациональностью его отчетов и действий, должны быть согласованными частями тех же прак­тических обстоятельств, в которых эксперты выполняли свою работу, — это характерная черта, о которой эксперты, если они осознают и утверждают практичность своих усилий, знают, в ко­торой они нуждаются, на которую рассчитывают, которую при­нимают как данность, используют и представляют в лучшем виде.

Проведение персоналом ЦПС экспертиз было неотъемлемой час­тью его повседневной работы. Персонал осознавал их как составную часть своей ежедневной деятельности, а потому он был тесно связан со сроком работы, с различными внутренними и внешними система­ми отчетности, контроля и проверки и с подобными организационно обеспечиваемыми «приоритетами релевантности» оценок того, что «реалистично», «практично» или «разумно» должно было быть и мог­ло быть сделано, насколько быстро, с какими ресурсами, с кем для этого нужно было встречаться, с кем нужно было разговаривать, как долго и т. д. Подобные соображения обеспечивают утверждению «Мы сделали, что смогли, и во имя всех разумных интересов пришли к сле­дующему выводу» организационно приемлемый смысл, факты, бес­пристрастность, анонимность авторства, цель, воспроизводимость, т. е. надлежащим образом составленный и явно рациональный отчет об экспертизе.

От индивидов требовалось (в рамках их профессиональных спо­собностей) сформулировать отчет о том, как на самом деле (в практи­ческом смысле этого слова) умер человек. «На самом деле» означало неизбежное упоминание повседневной, рутинной профессиональной работы. Только индивиды — работники ЦАС имели право использо­вать такие работы как приемлемые основания для рекомендации обо­снованности результата без необходимости упоминать подробности. В особо трудных случаях обычные профессиональные работы долж­ны были цитироваться точно, в «релевантной части». В противном слу­чае эти отличительные признаки исключались из результата. Их мес­то занимал отчет о том, как проводилась экспертиза, показывающий, как это было сделано на самом деле в соответствии с обычными тре­бованиями, обычными навыками, обычными процедурами и с обыч­ными разговорами персонала ЦПС, беседующего как добросовестные профессионалы об обычных требованиях, обычных навыках и обыч­ных процедурах.

В каждом случае должна была быть установлена причина смерти. Выбор надлежало сделать из признанных законом возможных сочета­ний четырех основных причин: естественной смерти, смерти в резуль­тате несчастного случая, самоубийства или убийства [2]. Все причи­ны использовались таким образом, чтобы не только выдержать всю неоднозначность, неопределенность и импровизации, которые возни­кают при их каждом конкретном использовании, но для того, чтобы спровоцировать неоднозначность, неопределенность или импровиза- ционность. Это было частью работы: неопределенность — не только проблема (возможно, она и есть проблема), но люди были поставлены в такие условия, чтобы спровоцировать неопределенность или неод­нозначность, спровоцировать импровизационность, спровоцировать компромисс и тому подобное. Суть заключается не в том, чтобы, имея в своем распоряжении перечень возможных причин, проводить такое исследование, результаты которого позволили бы выбрать одну из них. Формула была иной, а именно: «Вот что мы сделали, и среди при­чин, которые были предметом нашего исследования, эта причина в ко­нечном итоге объясняет полученные нами результаты наилучшим об­разом». Исследование активно направлялось использованием иссле­дователем воображаемых обстоятельств, в которых причина должна будет «использоваться» той или другой заинтересованной стороной, в том числе и той, которая представляет покойного, и это было сдела­но исследователями, чтобы решить — с использованием всех найден­ных «фактов», — что данные «факты» можно было бы использовать для маскировки, если маскировка нужна, или для неоднозначности, для видимости, как ключ к разгадке или как пример, если таковые нужны. Следовательно, рутинное исследование было исследованием, для выполнения которого исследователь использовал особые обстоя­тельства; он должен осознать и представить практическую адекват­ность своей работы, но он также зависит от особых обстоятельств. Если эта работа оценивалась индивидом, т. е. если индивид с уваже­нием рассматривал реальные процедуры, благодаря которым она была выполнена, рутинное исследование не было исследованием, выпол­ненным по правилам или в соответствии с правилами. Казалось, что оно в значительно большей степени состояло из исследования, кото­рое открыто признавало свою неудачу, но точно так же, как оно при­знавалось не оправдавшим надежд, признавалась и его адекватность, и для него ничего не предлагалось и не требовалось, особенно в том, что касается объяснений.

То, что индивиды делают в своих исследованиях, всегда кого-ни­будь касается, в том смысле, что конкретные, находящиеся в опреде­ленных точках организации личности, местонахождение которых можно установить, проявляют интерес к отчету сотрудников ЦПС, к тому, о чем будет сообщено как о «случившемся на самом деле». По­добные соображения оказывают сильное влияние на воспринимаемую особенность исследований, заключающуюся в том, что по ходу выпол­нения они направляются мнением, из которого заранее уже известно, что они справедливы'для всех практических целей. Таким образом, задача индивида, выполняющего исследование, заключается в том, чтобы составить отчет об истинной причине смерти члена общества, который адекватно изложен, достаточно подробен, ясен и т. д. для любых практических целей.

С того момента, когда был поставлен вопрос «Что на самом деле произошло?», так же как и после того, как в документы был внесен ответ на него и было принято решение о причине смерти, можно не только рассмотреть хронику всего процесса, но и предсказать ее в све­те того, что может быть сделано или будет сделано с этими решения­ми. Вряд ли можно считать новостью то, что на пути к решению, то, каким оно будет, было рассмотрено и предсказано в свете его ожидае­мых последствий. После того как была выдана рекомендация и судеб- но-медицинский эксперт подписал свидетельство о смерти, результат, как говорят, еще может быть подвергнут «ревизии». Вероятность при­нятия решения, нуждающегося в «повторном» рассмотрении, все еще не исключена.

Исследователи очень хотели не сомневаться в своей способности завершить работу таким отчетом о смерти человека, который позво­лил бы судебно-медицинскому эксперту и его персоналу опровергнуть утверждение о том, что отчет не полный или что причина смерти либо противоположна, либо противоречит той, на которой «настаивают» исследователи. Возможность жалоб со стороны выживших вовсе не принимается в расчет. Эти вопросы рассматриваются как некая по­следовательность эпизодов, большинство которых решаются достаточ­но быстро. Большие возможности заложены в устойчивых процессах, заключенных в том обстоятельстве, что офис следователя, производя­щего дознание в случае насильственной смерти, — это политическое учреждение. Деятельность такого офиса постоянно производит запи­си о своей деятельности. Эти записи рассматриваются как продукты исследовательской деятельности самого следователя, его персонала и его консультанта. Деятельность офиса — это методы составления от­четов, научных для всех практических целей. Это включало «написа­ние» как процедуру, являющуюся основанием для того, чтобы отчет был «подшит к делу», так как он написан. Таким образом, то обстоя­тельство, что исследователь «делает» отчет, превращает отчет в пред­мет исследования, только частично идентифицируемый другими людь­ми. Их интерес к тому, почему, как или что делал составитель отчета, будет в известной мере релевантен его навыкам и положению как про­фессионала. Но исследователям также известно, что при «рассмотре­нии» отчета будут задействованы и другие интересы, потому что ра­боту следователя будут пристально рассматривать, чтобы увидеть ее научную адекватность для всех практических целей в том виде, как ее представляет себе научное сообщество. Не только для исследователей, но для всех сторон существует вопрос: «Что действительно было вы­яснено для всех практических целей?», который неизбежно включает в себя вопросы о том, как много вы можете выяснить, как много вы можете открыть, как много вы можете приукрасить, как много вы мо­жете утаить, как много вы можете считать «не касающимся» некото­рых важных личностей, включая и исследователей. Все они приобрели интерес потому, что исследователи в силу своего профессионального долга составили письменный отчет о том, как — для всех практических целей — люди действительно умерли и умерли в обществе.

Решения имели неизбежные логические последствия. Под этим понимается то, что исследователям нужно было весьма многословно сказать: «Что в действительности произошло?». Важными словами были названия, данные тексту для того, чтобы показать: текст являет­ся «объяснением» названия. Но из чего присвоенное название как «объясняющие» состоит, в любой конкретный момент времени нико­му ничего не говорит с какой бы то ни было завершенностью, даже если оно и содержит «такое большое количество слов». На самом деле то, что оно содержит «такое большое количество слов», что, напри­мер, написанный текст был «подшит к делу», создает основания для того, чтобы сделать из него нечто, содержащее «так много слов», и ис­пользовать это нечто в качестве отчета о смерти. Рассматриваемые с уважением к паттернам использования, заглавия и сопровождающие их тексты имеют открытый ряд следствий. В любом случае использо­вания текстов можно увидеть, что может быть сделано с ними, или к чему они придут, или что остается сделанным «для данного времени», открывая способы, которыми обстоятельства этого решения могут быть организованы таким образом, что «дело снова будет открыто», будет «подана жалоба» или «найдено решение» и т. д. Для персонала

ЦПС подобные способы как паттерны неизменны, но как конкретные процессы, которые должны происходить, в каждом конкретном слу­чае неопреленны.

В ЦПС исследования начинаются тогда, когда следователь, произ­водящий дознание в случае насильственной смерти, находит ее при­чину неоднозначной. Такую смерть он использует как прецедент, с по­мощью которого изучаются различные способы жизни в обществе, которые могли бы закончиться подобной смертью; они изучаются и «прочитываются» в том числе «по тому, что осталось», по разным ку­сочкам и фрагментам, например тела и его атрибутов, по бутылочкам с лекарствами, по запискам, по кускам одежды и прочим памятным вещам — по всему тому, что можно сфотографировать, собрать и со­хранить. Собираются также и «останки» другого сорта: слухи, брошен­ные на ходу замечания и истории — материал из «репертуара» любого человека, с которым может быть установлена связь в процессе рутинной работы ведения беседы. Эти любые фрагменты и куски, на которые история, правило или пословица могут пролить свет, используются для формирования распознаваемо связного, стандартного, типичного, обоснованного, единообразного, последовательного, т. е. профессио­нально защищаемого — а потому для индивидов распознаваемо рацио­нального — отчета о том, как общество работало для того, чтобы полу­чить эти вещественные доказательства. Это будет легче выполнить, если читатель обратится к любому стандартному учебнику по судеб­ной медицине. В нем он непременно найдет фотографию жертвы с перерезанным горлом. Если судебно-медицинский эксперт, произво­дящий дознание, захочет использовать этот снимок для обоснования своего мнения о том, что причина смерти неоднозначна, он может ска­зать примерно следующее: «В случае, когда тело выглядит так, как на этой фотографии, вы имеете дело с самоубийством, потому что у раны "рваные края", что характерно для больших ран. Можно представить себе, что такие края есть результат того, что человек сначала сделал несколько предварительных надрезов, словно он сомневался, а потом нанес себе рану, оказавшуюся смертельной. Можно представить себе и другие способы нанесения подобной раны, ибо раны с рваными кра­ями могут быть и результатом других действий. Следует начать с фак­тической картины и представить себе, как разные действия могли бы быть организованы таким образом, что эта фотография окажется со­вместимой с ними. О том, что запечатлено на фотографии, следует думать как о фазе действия. Можно ли сказать, что каждой реальной картине соответствует всего один-единственный способ действий, с которым она совместима? Это и есть вопрос, на который должен от­ветить судебно-медицинский эксперт».

Следователь, производящий дознание в случаях насильственной смерти, и сотрудники ЦПС задают его из уважения к каждому конк­ретному случаю, и потому складывается такое впечатление, что их работа по достижению практических решений почти неизбежно дол­жна иметь следующие преобладающие и важные характеристики. Сотрудники ЦПС должны добиваться этой разрешимости, проявляя уважение к тому, что дано: они должны начать, «имея столько-то», с этого внешнего вида, с этой записки, с этой коллекции всего того, что находится под руками. И что бы это ни было, это достаточно хоро­шо в том смысле, что все это не только будет работать, но и работает. Человек заставляет работать все, что имеет. Говоря так, я не имею в виду, что исследователь из ЦПС слишком легко удовлетворяется или что он не ищет других доказательств, когда это необходимо. Речь о другом: «что угодно» — это то, с чем ему приходится иметь дело, то, что будет использовано, чтобы выяснить, чтобы сделать разрешимым способ, которым действовало общество, чтобы получить ту картину, прийти к той сцене как к конечному результату. При таком подходе останки на столе в морге служат не только прецедентом, но и целью исследования, проводимого в ЦПС. С чем бы сотрудники ЦПС ни сталкивались, это должно таким образом служить прецедентом при изучении останков, чтобы понять, как могло действовать общество, чтобы получить то, что исследователь имеет «в конце», «в конечном итоге» и «в любом случае». Исследование может прийти к тому, к чему пришла смерть.

Практическое социологическое рассуждение: следование инструкциям кодирования

Несколько лет тому назад мы с коллегами задались целью проанали­зировать опыт работы Амбулаторной клиники при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, чтобы ответить на вопрос: «Какими критериями там руководствуются, направляя на лечение обращающих­ся к ним людей?». Для этого мы воспользовались одним из вариантов когортного анализа (cohort analysis), который был использован Крэ- мером и его коллегами для описания загруженности пациентами пси­хиатрических больниц и текучести больных в них¹. (Другие аспекты этого исследования описаны в главах 6 и 7.) Последовательность дей­ствий — «первая встреча», «первичное интервью», «психологическое тестирование», «первичное обсуждение», помещение на «стационар­ное лечение» и «прекращение» — была представлена с помощью дре­вовидной схемы (рис. 1.1). Любой путь от первого посещения до окон­чания был назван «карьерой».

Стационарное

Рис. 1.1. Карьерные пути пациентов психиатрической клиники

Мы захотели узнать, с какими участками этого пути были связаны те или иные особенности больных, персонала, их взаимодействий и «дерева» и какие это были особенности. Мы черпали свою информа­цию из документов клиники, из которых наиболее важными были анкеты, заполняемые при поступлении, и истории болезни.'Чтобы иметь непрерывную информацию о взаимодействии пациента и кли­ники с момента первого обращения до прекращения контактов, была разработана и добавлена к истории болезни Анкета продвижения па­циента. Поскольку клинические истории болезни содержат информа­цию, отражающую деятельность персонала, почти все эти источники были результатом процедур, которые выполнялись автоматически.

Чтобы заполнить пункты Кодировочного бланка (CodingSheet), два аспиранта-психолога изучили 1582 истории болезни. Для определе­ния уровня согласия между кодировщиками и между последователь­ными пробными кодировками была разработана и использована про­цедура, имевшая стандартную надежность. В соответствии с обычны­ми рассуждениями уровень согласованности обеспечивает один набор

' М. Kramer, Н. Goldstein, R. Н. Israel andN. A.Johnson. Applications of Life Table Me­thodology to the Study of Mental Hospital Populations». Psychiatric Research Reports of the American Psychiatric Association, June, 1956, p. 49-76.

оснований для того, чтобы закодированные события воспринимались с доверием, как реальные клинические события. Критическая особен­ность стандартной надежности оценок заключается в том, что согла­сие кодировщиков состоит из согласия относительно конечных ре­зультатов.

Никого не удивил результат предварительной работы: чтобы вы­полнить кодирование, кодировщики должны были приобрести знания о подлинных организационных приемах той самой клиники, которую они намеревались описать с помощью своих процедур кодирования. Более интересно другое: складывалось такое впечатление, что эти предварительные знания необходимы и что они наиболее обдуманно использовались в тех случаях и для тех целей, когда кодировщикам нужно было убедиться в том, что они закодировали именно то, «что действительно имело место». Это происходило независимо от того, сталкивались они или нет с *неоднозначным» содержанием историй болезни. Подобная процедура делает несостоятельной любую пре­тензию, что независимо от того, какими понятными ни были бы инст­рукции кодирования, для изучения содержания историй болезни ис­пользовались страховые методы. Согласие относительно результатов кодирования достигалось применением процедуры к неизвестным ха­рактеристикам.

Чтобы расширить свои знания о той процедуре, которую исполь­зовали наши студенты, на процедуру надежности смотрели как на проблематичную деятельность, заслуживающую отдельного исследо­вания. К «надежности» закодированных результатов обращались, спрашивая, как кодировщики на самом деле подводили содержание историй болезни под содержание пунктов Кодировочного бланка. По­средством каких практик реальному содержанию истории болезни приписывался статус ответов на вопросы исследователя? Какие ре­альные действия позволяют назвать практику кодировщиков «следо­ванием инструкциям кодирования»?

Была разработана процедура, которая давала традиционно надеж­ную информацию, так что сохранялись оригинальные интересы иссле­дования. Одновременно эта процедура позволяла изучить, как уро­вень согласия или разногласий возникает за счет того, как на самом деле два кодировщика решают проблему использования содержания историй болезни в качестве ответов на вопросы, сформулированные в Кодировочном бланке. Но вместо того чтобы принять, что кодировщи­ки могли — как бы они ни действовали — вболыпей или меньшей сте­пени допустить ошибки, предположили: что бы они ни делали, можно считать корректной процедурой в некоей «игре» кодирования. Как бы ни действовали кодировщики, этого было достаточно для того, чтобы получить то, что они получали. Как они действовали, чтобы получить то, что они получали?.

Вскоре мы нашли, что наибольшую релевантность для кодировщи­ков в их работе по использованию содержания историй болезни для ответов на их вопросы имеют такие выражения, как «и так далее», «если не», «не обращайте на это внимания» и factum valet (т. е. дей­ствие, которое в других случаях считается запрещенным правилом, считается правильным, если оно совершено). Позвольте мне для удоб­ства называть эти соображения ad Лос-соображениями^[4], а их практи­ку — ad Ьос-практикой. Кодировщики использовали те же самые ad /гос-соображения, чтобы признать релевантность инструкций кодиро­вания организованной деятельности клиники. Только тогда, когда эта релевантность не вызывала сомнений, кодировщики были уверены в том, что инструкции кодирования таким образом анализировали ре­ально встречавшееся содержание историй болезни, что позволяли им относиться к этому содержанию как к отчету о «реальных событиях». Наконец, ad hoc -соображения были инвариантными признаками прак­тики «следования инструкциям кодирования». Попытки подавить эти соображения с одновременным сохранением определенного смысла инструкций вызывали сумятицу.

Затем были проведены изучения разных аспектов «новой» надеж­ности, сначала, чтобы посмотреть, можно ли твердо гарантировать эти результаты, а после того, как стало ясно, к моему удовлетворению, что такое возможно, чтобы изучить их последствия для общего социоло­гического характера методов, которыми кодировщики пользовались для дознания (а также контрастных методов), а также для работы, ко­торая проводится при осознании или утверждении того, что нечто было сделано по правилу, что некое действие либо следовало инструк­ции, либо «направлялось» ею.

Ad boc-соображения - это неизменно релевантные соображения в реше­нии вопроса о соответствии между тем, что можно прочитать в истории бо­лезни, имеющейся в клинике, и тем, что кодировщик вносит в Кодировочный бланк.

Не имеет значения, как четко и тщательно написаны инструкции; вопреки тому обстоятельству, что для каждого пункта могут быть сформулированы не допускающие отклонений страховые правила кодирования [3], с помощью которых содержание историй болезни может быть отображено в Кодировочном бланке, до тех пор, насколь­ко должно быть заявлено, что записи в Кодировочном бланке сообща­ли о реальных событиях деятельности клиники, настолько в каждом примере и в каждом пункте выражения «и так далее», «если не», «не обращайте на это внимания» и factum valet сопровождают понимание кодировщиком инструкций кодирования как способов анализа реаль­ного содержания историй болезни. Их использование позволяет ко­дировщику воспринимать содержание истории болезни как отчет о событиях, которые Кодировочный бланк представляет и формулиру­ет как события, представленные на древовидной схеме.

Обычно исследователи считают такие ad, /юс-процедуры ущербны­ми способами написания, понимания инструкций или следования им. Преобладает точка зрения, заключающаяся в том, что хорошая работа требует от исследователей увеличения числа и ясности их правил ко­дирования и минимизации или даже исключения случаев, в которых используются «и так далее» и другие ad hoc-практики.

Относиться к инструкциям так, словно ad hoc-черты в их примене­нии были неприятностями, или относиться к их присутствию как к основанию для сетований на неполноту инструкций во многом то же самое, что стены здания возведены лишь для того, чтобы было лучше видно, на чем держится крыша. Наши исследования показали, что ad hoc-соображения являются важными особенностями процедур ко­дирования. Л^/Лос-практики необходимы, если исследователю нужно оценить релевантность инструкций конкретной и реальной ситуации, которую они намерены проанализировать. Для каждого конкретного и реального случая исследования, выявления и отнесения содержания истории болезни к «правильной» категории, что и является целью на­стоящего кодирования, подобные ad /юс-соображения имеют неустра­нимый приоритет перед обычными договоренностями о «необходи­мых и достаточных» критериях. Речь не о том, что «необходимые и достаточные» критерии процедурно определены инструкциями коди­рования. И не о том, что присутствие и использование таких adhoc- практик, как «и так далее» или «не обращайте внимания», а также их число, контролируется или они вовсе исключаются за счет того, что составляются по возможности максимально определенные инструк­ции кодирования. Речь идет о том, что кодировщики консультируют­ся со специальными соображениями, а специальные практики исполь­зуются ими для того, чтобы осознать, о чем определенно говорят ин­струкции. Кодировщики консультируются со специальными сообра­жениями для того, чтобы осознать инструкции кодирования как «операционные дефиниции» категорий кодирования. Они играют роль основания для уверенного утверждения исследователя, что ко­дирование выполнено в соответствии с «необходимыми и достаточны­ми» критериями, и методов такого кодирования.

Ad hoc-обстоятельства возникают (и я надеюсь, что это неисправи­мо) тогда, когда кодировщик становится в позицию социально компе­тентного члена сообщества, о котором он стремится составить отчет, и когда с этой «позиции» он воспринимает содержание реальной ис­тории болезни как находящееся в отношениях доверительной сигни- фикации к «системе», существующей в деятельности клиники. По­скольку кодировщик становится в «положение» компетентного чле­на сообщества, о котором он стремится составить отчет, он может «увидеть систему» в реальном содержании истории болезни. Этого он достигает неким способом, похожим на тот, которым человек пользу­ется, если хочет знать правила употребления английского языка, что­бы распознать в сказанном английское слово, или правила какой-то игры, чтобы сделать верный ход при условии, что всегда возможны альтернативные способы понимания высказываний или настольной игры. С помощью этого кодировщик принимает содержание истории болезни за то, «чем оно реально является», или может «увидеть, о чем именно говорит запись, сделанная в истории болезни».

При условии, если кодировщик хочет получить удовлетворение от того, что обнаружил реальный клинический случай, ему следует об­ращаться с содержанием реальных историй болезни как с полномоч­ным представителем социального порядка и в действиях клиники, и вытекающего из них. Реальное содержание историй болезни репре­зентирует социально организованную клиническую активность; она и не описывает порядка и не является его свидетельством. Именно ис­пользование кодировщиком историй болезни как сигнум-функций, ко­торые я имею в виду, говоря, что кодировщик должен знать порядок клинической деятельности, находится в поле его зрения, если он хочет осознать реальное содержание как проявление порядка. Если коди­ровщик способен «увидеть систему» в содержании, у него появляется возможность толковать кодировочные инструкции и расширительно,

Л-2588 и по-другому, т. е. делать их специальными, чтобы поддерживать ре­левантность инструкций по кодированию реальному содержанию и таким образом формулировать смысл реального содержания так, что­бы его смысл, хоть он и трансформируется кодированием, сохранялся в глазах кодировщика как реальное событие в подлинной деятельно­сти клиники.

Можно отметить несколько важных последствий.

1. Как правило, с закодированными результатами будут обращать­ся так, словно они — беспристрастные описания клинических событий, и правила кодирования предполагают поддержку за­явленной беспристрастности описаний. Но если для того, что­бы сделать подобные заявления внятными, нужны ad hoc-обсто­ятельства, всегда можно поспорить — и пока что я не вижу до­стойного ответа, — что закодированные результаты состоят из убедительной версии социально организованного характера клинических операций, независимо от того, каков реальный порядок, возможно, независимо от того, каков реальный поря­док, и даже без определения исследователем реального поряд­ка. Вместо наших исследований продвижения пациентов в кли­нике (и множества исследований различных социальных орга­низаций, которые проводились аналогичными традиционными способами), описывающих порядок клинических действий, от­чет может быть оспорен и представлен как состоящий из соци­ально придуманного, убедительного и должного способа вести беседу о клинике как об организованном предприятии, посколь­ку «в конце концов» отчет был составлен на основании «науч­ных процедур». Отчет сам будет частью реального порядка кли­нических операций, во многом точно так же, как можно рассмат­ривать отчет человека о собственной деятельности, как признак его активности. Реальный порядок останется неописанным.

2. Другое последствие возникает, когда мы задаем следующий вопрос: «Что нужно сделать с лечением, хоть оно и очень тща­тельно разработано, и с использованием инструкций по коди­рованию для работы с реальным содержанием историй болезни и их переводом на язык таблиц кодов?» Если финальный отчет сам есть характерная особенность клинической деятельности, возможно, не следует смотреть на чтение инструкций по коди­рованию как на способ получения научного описания клиниче­ской активности, поскольку это означает, что язык кодирова­ния, в том, о чем он говорит, не зависит от интересов индиви­дов, которые обслуживаются с его помощью. Вместо этого ин­струкции по кодированию следует читать как литературные сочинения; они представляют способ «говорения», присущий «социальной науке» и направленный на достижение консенсу­са и действий внутри практических обстоятельств ежедневной организованной деятельности клиники, понимание которых ин­дивиды считают само собой разумеющимся. Обращаясь к отче­ту клиники, полученному при следовании инструкциям по коди­рованию, индивиды с разными интересами могут убедить друг друга и уладить свой разговор о делах клиники в беспристраст­ной манере, в то время как то, о чем они действительно говорят, сохраняет для участников дискуссии свой смысл как легитим­ное или нелегитимное, желательное или нежелательное, как вы­годное или невыгодное для них состояние дел на их должност­ных уровнях. Это обеспечивает беспристрастный способ охарак­теризовать их действия без того, чтобы индивиды отказались от важных, организационно определяемых интересов, связанных с тем, о чем, по их мнению, все-таки идет речь. А о чем, собствен­но говоря, идет речь? О том, что порядок в клинике, реальные особенности которой, по мнению любого члена коллектива, из­вестны каждому, есть нечто, до чего никому другому в этой орга­низации никогда нет дела.

Практическое социологическое рассуждение: общее понимание

Социологи различают смыслы «результата» и «процесса» общего по­нимания. В качестве «результата» общее понимание есть мысль, вы­ражающая коллективное согласие по существенным вопросам; как «процесс» оно состоит из различных способов, посредством которых то, что человек говорит или делает, осознается в соответствии с неким правилом. С помощью понятий Begreifen и Verstehen\ каждое из кото­рых имеет свой определенный характер как метод и знание, Вебер дает социологам право для такого различения.

Анализ сообщений студентов об обычном разговоре наводит на мысль о том, что в любом случае как для «продукта», так и для «про­цесса» общее понимание состоит из внутренне-временного течения интерпретивной работы. Их сообщения позволяют предположить не­кую странную последовательность фактов, что в любом случае общее понимание непременно имеет операционную структуру.

В главе 2 рассказывается об исследовании, в котором студентов попросили сделать сообщения об обычных разговорах, записывая на левой стороне листа то, что участники беседы действительно говори­ли, а на правой — понимание ими и их собеседниками того, о чем шла речь.

Ниже приводится следующий обмен репликами.

Муж: Сегодня Дэн сумел Муж: Сегодня, когда я вез нашего четырехлет- опустить монету в счет