ВРАГИ НАРОДА ИМПЕРИАЛИСТЫ

Данная советская схема в новой постсоветской действи­тельности оказалась разрушенной только частично. Если раньше СЛУГИ НАЮДА настойчиво подчеркивали свое рабоче-крестьянское происхождение, а ВРАГИ НАРОДА были связаны своим происхождением, то сегодня эти ли­нии смешались. Возник повышенный щтгерес к дворянско­му происхождению, лидеры некоторых бывших республик ведут свое начало от байских юрт и т.д.

Смена лозунга с «Вперед к победе коммунизма» на «Впе­ред к победе капитализма» вызвала к деятельности новый тип субъекта, не поддающийся классификации. С одной стороны, этот субъект обозначается как «новый русский», порождая бесконечное количество анекдотов. Приняв его как объект для высмеивания, массовое сознание таким об-

Г.Г. Почепцов. Семиотика

разом компенсирует свое недовольство его существованием. Но это эмоциональный подход. В то же время политологи в своем более рациональном подходе обозначают этот су­бъект как угрожающий и негативный, называя его «олигар­хом». То есть новый субъект обладает амбивалентной при­родой. Он существует одновременно и как объект для высмеивания, и как объект для запугивания.

При этом точное выполнение кода практически незамет­но для его носителей и лишь его нарушение может остано­вить их внимание. Характерный пример: когда человек ест ножом и вилкой, никто на это не обратит внимания, но ес­ли он начнет есть руками, это привлечет внимание всех. В другой культуре все может быть как раз наоборот.

Знак задает один из возможных альтернативных вариан­тов соответствия формы и содержания, отсюда его принци­пиальная не биологичность, а социальность, поскольку нет единственно верного сочетания формы и содержания. Если в рамках русской культуры «нет» и «да» могут выражаться на языке мимики одним способом, то болгары применяют для этого противоположный вариант.

Отсюда следуют две существенные черты знаков:

• знаки имеют альтернативную форму, но могут сов­падать на уровне содержания,

• знаки — системны, нет систем, состоящих из одного знака.

При использовании в анализе семиотического подхода мы наблюдаем столкновение разных кодов. Это может быть заложено в самой природе объекта исследования, как соче­тающего в себе возможность присутствия двух кодов. Ведь недаром, например, Умберто Эко относит ложь к объектам семиотики. В таком случае мы прослеживаем столкновение двух норм — речи правдивой и неправдивой.

В целом, только столкновение кодов может проявить се­миотический объект, поскольку наличие лишь одного кода не дает возможности рассматривать его как условный вари­ант связи между формой и содержанием. В этом случае пе­ред нами просто закон природы, который не допускает двузначного толкования.

Основы семиотики

Столкновение двух кодов, характерная черта советской системы, — это пересечение официальных и неофициаль­ных идеологем. В периоды ужесточения ситуации (внешней или внутренней) неофициальный код упрощался, зато пышно расцветала официальная интерпретация событий. Хрущевская оттепель разрешила существование неофици­ального кода в зачаточном состоянии. Вяч. Вс. Иванов оп­ределяет это как возвращение к стихии устности в период политических преследований в стране [69, с. 571].

В целом, человеческая цивилизация препятствует пересе­чению разных кодов: люди разных профессий отделены раз­ным кругом общения и разными каналами реализации сво­его творчества. Мы наблюдаем не только существенное разделение мира «физиков» и мира «лириков», внутри каж­дого из этих миров имеются свои средства, блокирующие переходы от одной сферы к другой. В этом плане семиоти­ка выступает как инициатор иного построения мира, в кото­ром эти пересечения приветствуются и поддерживаются. В свое время «формалисты» отмечали, что они общались с кругом журнала «Аполлон», сориентированным на анализ изобразительных произведений, то есть произошло нефор­мальное пересечение исследователей вербального и визуаль­ного планов коммуникации. Вспомним пьесы Е. Шварца, где всегда присутствует второй план, иногда реализуемый в дубль-герое, как это было в пьесе «Тень».

Из этих рассуждений становится понятным внимание к структурным аспектам произведений, поскольку именно они служат отличительным признаком на пути от хаоса к упорядоченности. Человеческий мозг, вероятно, пользуется одними структурными параметрами, применяй их в разных областях знания. Возможно, это даже не свойства самих объектов, а характерная особенность мозга человека.

Семиотика отражает ту модель мира, которая в осново­полагающей степени задана свойствами канала коммуника­ции. Семиотика, по сути, изучает все возможные системы воздействия на человека. Наиболее распространенный тип подхода задается особенностями канала коммуникации, от­сюда следуют работы типа: семиотика кино или семиотика живописи и т.д. В каждом канале образуются свои типы

Г. Г. Почепцов. Семиотика

знаков (свой тип соотношения знаков и действительности) и свои законы сочетаемости данных знаков, т.е. принципи­ально свой тип «грамматики».

В качестве объектов для исследования семиотику интере­суют интенсивные коммуникативные процессы с активным акцентом на форме. Повышенное внимание к форме, а не к содержанию, можно объяснить тем, что содержание по сво­ему возможному разнообразию стремится к бесконечности, в то время как форма, несомненно, конечна. Подобное со­четание содержания и формы говорит о возможных когни­тивных структурах человека. Структурированностью содер­жания с точки зрения переработки информации человеком занимается когнитивная семиотика.

Семиотику можно рассматривать в двух возможных ас­пектах: структурном и коммуникативном. В первом случае семиотическое исследование рассматривает процесс движе­ния от формы к содержанию, тем самым на первый план выходят формальные, структурные аспекты. Во втором слу­чае изучается направление движения от содержания к фор­ме, повторяя путь порождения сообщений человеком.

Еще один аспект семиотики получил название социально-го, в нем идет речь о разнообразных контекстах функциони­рования знаков, используемых в обществе. Социальная семиотика достаточно хорошо разработана на Западе (нап­ример, работы Дж. Фиске, Р. Ходжа, Г. Кресса), в то время как структурная семиотика серьезным образом исследова­лась в бывшем СССР (например, работы Ю. Лотмана). Структурная семиотика в этом плане выглядит как более «рафинированная», поскольку она избегает конкретных кон­текстов функционирования знаков. Социальная семиотика оказывается в более сложном положении, так как требует анализа чисто бытовых контекстов человека, слабо приспо­собленных для привлечения научных методов. Мы просто не привыкли смотреть на них с научной точки зрения. Дж, Фиске, например, пытался анализировать джинсы в качес­тве знакового элемента.

Можно ввести также понятие суперзнака как объединение ряда однотипных знаков. Например, Ролан Барт, анализируя фильм «Юлий Цезарь», подчеркивает, что все актеры имеют

Основы семиотики

одну черту «римскосга» —- челку: «Начесанная на лоб прадь волос подавляет своей очевидностью — не остается никако­го сомнения, что мы в Древнем Риме» [18, с.73]. Суперзна­ком в таком случае мы будем считать понятие «римскосга», которое реализовалось в данном фильме в ввде челки.

В бывшем Советском Союзе: Москве, Ленинграде, Тар­ту, проводились интенсивные семиотические исследования. Тартуский университет издавал под руководством профес­сора Юрия Лотмана «Труды по знаковым системам», кото­рые, несмотря на маленький тираж, попадали во все уни­верситетские центры. Семиотика тоща была в достаточной степени модной дисциплиной, привлекавшей к себе неор­динарные умы. Эти исследования сразу же переюдились на многие языки, поскольку семиотика была чуть ли не единс­твенной гуманитарной дисциплиной, которая развивалась в СССР на уровне, опережающем западный.

В настоящее время семиотика оказалась более европей­ской, чем американской наукой. Возможно, это связано с ее недостаточно прикладным характером, что не приветствует­ся на американском континенте, хотя следует признать, что «холодная война», которую Соединенные Штаты вели про­тив СССР, как раз и была войной символов, знаков.

Это столкновение шло посредством разрушения героики. Советская героика была более абиологичной, чем американ­ская, где присутствует набор типа «мой дом — моя крепость» или постулируется возможность для каждого стать миллио­нером. Подобные мифологемы по сути своей выгодны для индивидуума, советские мифологемы были выгодны для го­сударства: они были более социально сориентированными. И Павлик Морозов, и Зоя Космодемьянская действовали вразрез с биологическими интересами выживания особи. То есть суперзнак патриотизм всегда реализовался в рамках со­ветской мифологии через жертвование. Подвиг Гастелло — это сознательная жертва, совершаемая ради социального блага в ущерб индивидуальному. Павка Корчагин строит уз­коколейку не для личностного выигрыша. Затем все эти символические герои (а их следовало ввести, поскольку СССР не мог пользоваться символикой царской России) подверглись существенной эрозии. Уйдя в область идеоло-

Г.Г. Почепцов. Семиотика

гии, они перестали быть реальными. Разрушение советских символов привело к постепенному разрушению и бывшего СССР. Все это говорит о присутствии в рамках семиотики существенного практического компоненте. С. Кургинян го­ворил о холодной войне как о войне символической.

Семиотика также может помочь в качественном анализе новостей. В телевизионных новостях наблюдается столкно­вение двух мифологий: мифология институций, при том, что они сильны, полны решимости, обладают возможностя­ми и т.д., подается как неэффективная, в то время как ми­фология индивида всегда эффективна, реальна, адекватна. «Человек может поступать адекватно, даже когда он являет­ся солдатом армии, которая подается как неадекватная и неспособная справиться с задачами» [236, р. 91]. Интерес­но, что подобную двойную модель мы наблюдаем на пос­тсоветском пространстве при подаче информации о прези­денте vs. премьере, президенте vs. парламенте, когда первый элемент трактуется как более правильный, чем второй.

Дж. Бигнел попытался проанализировать новости в се­миотическом ракурсе [220]. Мифология новостей подразу­мевает, что общество живет в согласии. Любые варианты диссидентства (преступники, протестанты, террористы и т.д.) помещаются в контекст насилия. «Новости задают мистическую норму, в соответствии с которой измеряются беспорядок и разрушение» [220, р. 127]. К этому примеру можно добавить типичные выборы на территории СНГ, где всегда оппоненты власти подаются именно в таком ключе.

Дж. Фиске предложил также интересный анализ явлений массовой культуры [234]. Следует подчеркнуть, что объекты такого рода гораздо сложнее поддаются анализу из-за их обыденного характера. В то же время Дж. Фиске анализи­рует такие разноплановые явления, как джинсы или Ма­донна. В последнем случае он считает, что Мадонна не от­ражается ни в одном из своих продуктов творчества полностью (ролик, обложка и т.д.). В случае массовой куль­туры акцент смещается от текста, сообщения, художника к исполнителю. Массовая культура характеризуется повторя­емостью и сериальностью. Вероятно, в связи с тем, что суть массовой культуры смещена к исполнителю.

Основы семиотики

У. Эко считал, что массовая литература создается как пи­сателем, так и читателем, в отличие от литературы «высо­кой». Это смещение в сторону потребителя, информации как раз и создает акцент на том, кто ему ближе — это не­сомненно исполнитель, а не автор. Происходило смещение от главного компонента элитарной литературы — сцепки «автор — текст», к компоненту массового искусства: «ис­полнитель — зритель». То есть в коммуникативной цепочке элитарная и массовая культура акцентируют разные состав­ляющие, что можно представить в следующем виде:

 

Высокая культура	Массовая культура
автор	текст	исполнитель	зритель

Дж. Фиске вообще трактует массовую культуру как отри­цание культуры доминирующей: «популярная культура соз­дается в условиях подчинения» [234, р. 46]. Насилие высту­пает конкретным проявлением социального доминирования и подчинения. Злодей в своем конфликте, изображаемом массовой культурой, выигрывает всегда все битвы, кроме последней.

Как видим, семиотика не отгораживается от обыденных объектов, и включает их в свое изучение, что является весь­ма хорошим признаком, поскольку классическая наука всегда стремится исключительно к изучению апробирован­ных временем объектов, тем самым теряя огромный пласт объектов, оказывающих влияние на современников. Одна­ко подобные объекты неизбежно опять вводятся в научное исследование.

Развитие семиотики началось с работ двух выдающихся личностей: на европейском континенте это был Фердинанд де Соссюр,на американском — Чарльз Пирс. «Курс общей лингвистики» Фердинанда де Соссюра (кстати, эту книгу он не писал, она воссоздана по материалам студенческих кон­спектов прочитанных им лекций) задал парадигму гумани­тарной мысли в этом столетии, в первую очередь это каса­ется лингвистики. Соссюр рассматривал лингвистику как часть семиотики, изучающую знаки языка.

Г.Г. Почепцов. Семиотика

Современный исследователь семиотики Карл Аймерма-хер предложил свой взгляд на соотношение семиотики и частных наук:

«Семиотика действительно больше занимается общими основами статуса знака, знакообразования и элементарных знаковых процессов, в то время как частные науки анали­зируют специфические свойства своего предмета. Частные науки отказываются от слишком общей формулировки сво­их результатов, отличаясь от семиотики и в этом отноше­нии. Помимо этого, похоже, действует правило, пока ре­зультаты частных наук не сформулированы на языке семиотики или, по крайней мере, не могут быть проинтер­претированы на этом языке, они оказываются для семиоти­ки иррелевантными либо не достаточно «систематичными», чтобы они могли их принять» [5, с. 72].

То есть семиотика смещается в сторону общих законо­мерностей знаков и знаковых процессов. Но, по сути, семи­отика «покорила» всех именно благодаря своему универса­лизму, она выступила чем-то сродни общей теории систем, начала которой были заложены биологом Л. Берталанфи. С русской стороны нечто сходное развивал А. Богданов в сво­ей «Тектологии».

Юрий Лотаан предлагал различать естественные и ис­кусственные языки по наличию/отсутствию в них неодноз­начности. Естественный язык принципиально многозначен. Искусственный язык не может этого допустить, например, в языке светофора невозможно представить себе, что крас­ный свет будет значить то одно, то другое. Многозначность естественного языка позволяет порождать на нем столь же многозначные тексты художественной литературы. Именно на этом строится возможность их многократного прочте­ния, в то же время трудно себе представить человека, кото­рый бы восхищался слогом таблички «не влезай — убьет» или инструкцией по эксплуатации утюга.

Многозначный текст, позволяющий множество прочте­ний, обладает большими возможностями для своего фун­кционирования, поскольку каждый читатель может брать из него то, что значимо именно для него. Таким образом, это более универсальный тип текста, удовлетворяющий разно­родные запросы, а не один вариант.

Основы семиотики

Об этом же пишет Умберто Эко: «Сообщение с эстети­ческой функцией оказывается неоднозначным прежде все­го по отношению к той системе ожиданий, которая и есть код» [211, с. 79]. По сути перед нами возникает совершен­но новый тип объекта, ведь неоднозначность всегда воспри­нималась нами в качестве отрицательной характеристики, а семиотика в данном случае видит в подобной организации существенный позитив.

Вероятно, это связано с определенным процессным ха­рактером художественных объектов. Неоднозначность по­буждает искать одну интерпретацию из ряда возможных. Но и чтение самого элементарного объекта с позиции эстетики — детектива — также осуществляется ради эффекта присутс­твия, в противном случае читатель бы сразу смотрел на пос­ледней странице имя убийцы и тем самым завершил про­цесс чтения.

И еще одно замечание: обычно в условиях неопределен­ности мы начинаем следовать одному из стереотипных ре­шений, что также позволяет «контролировать» потенциаль­ные реакции читателя, направляя его по нужному руслу, хотя делается это как бы вне контроля нашего сознания.

Неоднозначность, неопределенность в привычном пони­мании особенно значима в условиях визуальных знаков. И У. Эко [211, с. 137], и П. Пазолини подчеркивают отсутс­твие заранее заданного кода в случае визуального знака. Ес­ли в вербальном тексте используются готовые знаки, то в случае визуального текста эти знаки следует предваритель­но создать. Как пишет П. Пазолини: «Если деятельность писателя — это чисто художественное творчество, то дея­тельность автора фильма — творчество вначале лингвисти­ческое, а уже потом художественное» [131, с. 48]. У. Эко считает иконические коды «слабыми», иконический знак соответствует не слову, а целому высказыванию, поэтому его трудно разложить на составляющие [210, с. 85].

При этом необходимо отметить, что потеря неоднознач­ности сразу вызывает определенную потерю эстетического характера. Можно привести следующий пример: в случае экранизации романа читатель часто бывает разочарован, поскольку визуальные образы героев начинают расходить-

24 _________________ Г.Г. Почепцов. Семиотика

ся с его собственными представлениями. В первом случае он руководствуется своим представлением, во втором — ему диктует их режиссер, что, без сомнения приводит к разночтениям.

Неоднозначность может возникать также по причине то­го, что чем сложнее текст (чем он индивидуальнее), тем боль­шая вероятность того, что роль речи, а не языка (в смысле Соссюра) будет возрастать. Отсюда языки кино определяют­ся как языки без предварительно существующих кодов.

Вероятно, естественный язык можно трактовать как жес­ткий вариант, где заранее известны определенные формаль­ные механизмы, языки искусства выглядят на его фоне мяг­кими вариантами, другими словами, перед нами возникают мягкие и жесткие коды. При этом на уровне содержания эта «заданность» системой стирается, она сохраняется только на уровне формы. Коды определяют этот инструментарий, ра­бота семиотика заключается в декодировании кодов.

Визуальный знак (не архитектурный) несет в себе допол­нительную характеристику — подобие: считается, что рису­нок должен быть похожим на изображаемый объект. Воз­можно, это и вступает в противоречие с требованиями жесткого кода о наличии элементарных единиц. Э. Гомбрих отмечает, например, малую вероятность подобия в случае, например, картин П. Пикассо [240]. Правда, можно возра­зить, что данная художественная школа вводит именно та­кой инструментарий подобия, другой вопрос, как и кому этот тип подобия может нравиться.

М. Майенова подчеркивает то, что с помощью икони-ческих знаков нельзя выражать сомнения [246]. Возможно, мы и найдем исключения из этого правила, но нам пред­ставляется, что они не снимут принципиальной правоты этого замечания. Здесь снова на первый план выступает ха­рактеристика подобия, которое и предполагает существова­ние объекта.

Иконические знаки как бы постоянно нарушают «клас­сификационную красоту», создаваемую для знаков вербаль­ных. По-видимому, мы и не должны стремиться смотреть на знаковый универсум с одной точки зрения, поскольку реально это приведет не к улучшению теории знаков, а к ее

Основы семиотики

ослаблению, поскольку подобные обобщения вступят в противоречие с самой сутью исследуемых объектов.

Джон Фиске разделяет семиотику на следующие три сферы:

• знак сам по себе;

• коды или системы, в которые организуются знаки;

• культура, в рамках которой реализуются эти коды [233, р. 40].

Рассматривая элементарную знаковую систему, представ­ленную светофором, он подчеркивает, что знак «красный свет» в рамках культуры является привычным обозначением опасности, это символ крови и т.д. Можно добавить, что «зе­леный» — по мнению психологов — самый успокаивающий цвет, цвет растительности — основы жизни.

Умберто Эко видит в составе общей семиотики теорию кодов и теорию производства знаков [230]. Он выделяет два раздела семиотики: семиотику сигнификации и семиотику коммуникации. При этом семиотика сигнификации незави­сима от семиотики коммуникации, в то время как семиоти­ка коммуникации невозможна без семиотики сигнифика­ции. Дж. Куллер также задается вопросом: что первично для семиотики — коммуникация или сигнификация? [227] У него также есть очень верное замечание по поводу структу­рализма, поскольку последний предпочел изучение кодов, пренебрегая коммуникацией.

Перед нами возникают два в достаточной степени «проз­рачных» аспекта семиотики:

Семиотика

Коммуникация Сигнификация

Теория знаков практически всегда опирается на теорию коммуникаций. Теоретически мы можем представить себе ситуацию создания знаков только со стороны Говорящего при отсутствии Слушающего. Но такая система носит весь­ма условный характер. Функционирующая система предпо­лагает включение всех компонентов.

Г.Г. Почепцов. Семиотика

Где возможна эстетизация — на уровне коммуникации или сигаификации? Соответственно, где задаются основы для построения художественной коммуникации? В резуль­тате сигаификации мы имеем знак, в результате коммуни­кации — сообщение. Вербальные структуры сориентирова­ны на сообщение. Семиотика хорошо проявляет себя при анализе текстов. Иконическая коммуникация начинает об­ладать эстетизацией на более низком уровне — уже на уров­не знаков. И это понятно: на этом уровне у создателя зна­ков нет обязательного репертуара. По этой причине знаки могут иметь творческий характер, поскольку присутствует альтернативность.

При соединении вербального и визуального сообщений происходит их определенное наложение. Пример: подпись под картиной или рекламой. Р. Барт подчеркивал, что вер­бальное сообщение препятствует возможности многознач­ных прочтений визуального сообщения. Косвенно это слу­жит еще одним доказательством того, что визуальное сообщение слабее ограничивается заранее заданным кодом. Можно постулировать еще одно важное правило, задающее разницу вербальных и визуальных кодов. Вербальные коды сохраняются неизменными, а визуальные коды каждый раз меняются. Создание слова для писателя редкость, создание своего варианта знака для художника — норма.

Цветан Тодоров выводит начало западной семиотики от Бл. Августина, определяя роль семиотики в исследовании в двух случаях: а) целью является познание, а не поэтическая красота, б) объектом семиотики являются разные виды знаков, а не только слова [168, с. 3]. Подчеркнем важность последнего признака, ибо отсюда следует междисципли-нарность семиотики. Немецкий исследователь русской се­миотики К. Аймермахер эту же характеристику в несколько ином ракурсе относит к позитивным результатам развития семиотики в бывшем СССР:

«Одно из величайших достижений семиотики в России заключается в том, что она, опираясь на семиотические ка­тегории и гипотезы, обнаружила связь между элементарны­ми и сложными структурами в предметных областях самых различных научных дисциплин и соединила аналитические

Основы семиотики

исследования с гипотетическими построениями, направ­ленными на синтез их результатов» [5, с. 209—210].

У. Эко разграничивает семиологию как общую науку от частных семиотик. Семиологию он задает как «общую тео­рию исследования феноменов коммуникации, рассматрива­емых как построение сообщений на основе конвенциаль-ных кодов, или знаковых систем, и мы будем именовать «семиотиками» отдельные системы знаков в той мере, в ка­кой они отдельны и, стало быть, формализованы» [211, с. 386]. Интересно, что и подобное выделение в отдельный разряд разнообразных семиотик косвенно выдает междис­циплинарный характер данного подхода.

Правда, Карл Аймермахер называет определенный пери­од русской семиотики дескриптивным именно из-за задейс-твованности разных вариантов инструментария.

«Сформулированные в 1961—62 гг. соображения показы­вают, что особый, "русский путь" в семиотике, отличный от прежних и последующих западноевропейских семиотичес­ких традиций (носивших явную печать философии, психо­логии, лингвистики и тд.)> с самого начала отличался тем, что при формировании этого направления в него вошли ме­тодологические размышления и результаты исследований очень разных научных дисциплин, так что первоначально советская семиотика носила не столько теоретический, сколько дескриптивный характер» [5, с. 153].

В упрощенном виде это можно представить как приме­нение методов одной науки к объектам другой, что несом­ненно обладает новизной. Тут следует добавить также чис­то субъективные факторы: в определенный период своей истории советская семиотика должна была, чтобы сохра­ниться и выжить, «прятаться» под крыло кибернетики бла­годаря помощи академиков А. Берга, А. Колмогорова и др.

К. Леви-Строс также подчеркивал междисциплинар-ность семиотики:

«Для семиологических наук, к числу которых относится и социальная антропология, конвергенция научных перспек­тив имеет живительный характер, поскольку знаки и сим­волы могут играть свою роль лишь в той степени, в какой они принадлежат системам, управляемым внутренними за-

Г.Г. Почепцов. Семиотика

конами вовлечения и устранения; и поскольку знаковой системе свойственна трансформируемость, иначе говоря, переводимость, посредством замещений на язык другой системы» [98, с. 371].

Получается, что мы можем постулировать следующее правило: знаковая система видна только с позиций другой знаковой системы,

Можно предложить еще одно объяснение междисципли-нарности семиотики: человеческий разум порождает один тип структурности во всех объектах творческого, гуманитар­ного порядка. Таково свойство работы человеческого мозга. Различного рода физические теории, например, уже опре­делены не только мозгом человека, но и объектами иной природы. Кстати, К. Метц смотрит на кино с еще более че­ловеческих позиций, применяя в качестве точки отсчета психоанализ [248].

В этой же плоскости, вероятно, следует искать ответ на вопрос, возникающий в исследованиях по семиотике: слу­чайно ли наблюдаются совпадения между структурализмом и семиотикой? К. Аймермахер подчеркивая, что структура­лизм в лингвистике оказал серьезное влияние на семиоти­ческие исследования [5, с. 73], все же разделяет структура­лизм и семиотику.

Мы должны также обратить внимание на то, что межко­довые переходы, значимые для семиотики, всегда являются и межструктурными переходами. Ю. Лотман в свое время писал о непереводимом остатке между текстами, созданны­ми в рамках разных каналов коммуникации (например, ког­да по роману ставится балет). Но из этого следует, что все остальное более или менее адекватно перекодируется. То есть наблюдается высокая степень структурного подобия гу­манитарных объектов.

Другой источник этого подобия можно найти в концеп­ции Фиске и Хартли, которые при анализе телевидения го­ворят о перекодировке абстрактных идей в материальную форму не только в случае религиозного ритуала, но и для те­ледрамы. Эту функцию они называют ритуальной конденса­цией, В качестве примера подобного феномена из советской практики можно привести первомайскую демонстрацию, где

Основы семиотики

символизировались идеи мира и дружбы, приоритетности рабочего класса и т.д. В этом случае усиление структурнос­ти (упорядоченности) возникает за счет известной всем вне данного ритуала символики. Структурность порождается не одной структурой, а двумя, что создает пограничье между ними. Это также должно объяснить нам существенную «чувствительность» семиотики к структурному аспекту.

Человек, с одной стороны, порождает структурность в создаваемых им объектах, что отражается в преобладании структурности в объектах гуманитарных наук, в противном-случае они бы рассматривались нами как хаотические и не­упорядоченные (к примеру, лес в отличие от парка). С дру­гой стороны, человек видит структурность даже там, где ее по сути и нет (как показывают, к примеру, тесты Роршаха). X. Олкер попытался применить нарративные методологии В. Проппа и др. к анализу событий мировой истории [217]. Это расширяет возможности такой методологии. В то же время существует мнение, что связь семиотики только с сильными структурами оставит за ее бортом множество иных феноменов, где структурность носит слабо выражен­ный характер [257].

С развитием человечества возрастает степень семиотич-ности (символичности) окружающего его мира. Возникно­вение таких мощных каналов порождения знаковое™ как телевидение резко увеличило масштабы этих процессов. Че­ловек все более окружает себя виртуальным миром, нося­щим принципиально знаковый характер. Он лучше знает подробности жизни виртуальных героев, чем своих соседей по дому. На этих тенденциях строятся различные футуроло-гические прогнозы, в частности Элвином Тоффлером [173, 263]. Возрастание в окружающем человека мире роли зна-ковости ведет к повышению значения семиотики.