Семиотика. Лама и паблик рилейшнз, поскольку в первую очередь про­дают СИМВОЛИЧЕСКИЙ ПРОДУКТ

Г.Г. Почепцов. Семиотика

лама и паблик рилейшнз, поскольку в первую очередь про­дают СИМВОЛИЧЕСКИЙ ПРОДУКТ. Взрослые курят, чтобы казаться моложе, молодые — чтобы казаться старше. Таков символ, связаный с курением. Вспомним рекламу медицинских препаратов, которую выдает с экрана некто в белом халате, символизируя авторитетность и ученость ме­дицинского мира.

Есть четкие географические символы. Уолл-Стрит и Бе­лый дом входят в символику Америки, а Красная площадь и Кремль описывают Россию. В отличие от них символика такого рода еще не наработана Украиной. Вряд ли следует признать интересным эксплуатацию имиджа сала, как это было сделано в новостийном предновогоднем сюжете НТВ (1998, 31 дек), или обращение к идеализированным време­нам Гоголя в новогоднем сюжете «Вечера на хуторе близ Диканьки» (ОРТ-Интер, 2002, 1 янв.)

Есть такие же четкие графические символы. К ним от­носится пятиконечная звезда для СССР. Гитлер заимство­вал свастику еще и потому, что ее легко можно было писать даже на пыльных стеклах автомобилей. Трезубец стал чет­ким символом независимой Украины. Россия вернулась к старому двуглавому орлу в качестве своего герба.

Приведем некоторые примеры символизации по сущес­твующим словарям символов.

РОЗА — «Отношение белой розы к красной соответству­ет отношению двух цветов, как это установлено в алхимии. Голубая роза является символом невозможного. Золотая ро­за — символ абсолютного успеха» [80, с. 440].

КОСА — «Со времен средневековья общеевропейский ат­рибут смерти. Рыцарь с косой или старуха с косой означа­ли аллегорию смерти. Аналогичное положение существова­ло и в России. По этой причине коса не вошла в число орудий труда, которые были использованы для советской эмблематики, хотя на протяжении 1918—1921 годов некото­рые художники, например Сергей Герасимов, пытались ввести косу как эмблему крестьянского труда» [143, с. 104].

КРЕСТ — «Символизирует объединение противоречий, преодоление дуалистического взгляда на мир, который стал уделом человека с той поры, как он был изгнан из рая. Го­ризонтальная линия креста — женский аспект, земля, мате-

Основы семиотики

рия, вертикальная же — мужской аспект, творческое нача­ло, небо и дух. Это противоречие может быть понято и как единство времени, символом которого является горизон­тальная линия, и вечности, представленной вертикалью, причем вечность может пересекать время в любой точке» [22, с. 185-186].

Мы проиллюстрировали некоторые символы, которые дошли до нас сквозь века. Другие же символы, наоборот, умирают, не выдержав испытания временем. Так это прои­зошло с массовой символикой советского периода. Но са­мое удивительное то, что одновременно исчез и «антисовет­ский символизм». Так, диссиденты во многом утратили тот ореол, которым они были окружены в прошлой системе. Оки одновременно как бы являлись символом той системы и теперь не могут найти себе применения. Так случилось с Александром Солженицыным. Телебеседы его оказались вне интересов огромного большинства населения и вещает он как бы в телевизионном вакууме. «Назовем вещи свои­ми именами, — пишет Константин Кедров. — У большого писателя и великого политика сейчас кризис. Кризис и в творчестве, и в политике. Это очень мучительно для такой деятельной натуры, но помочь здесь никто не в силах: ни земство, ни Дума, ни президент, ни тем более мы, грешные, и без того оглохшие от политической трескотни пигмеев, и в подметки не годных Александру Исаевичу» («Известия», 1995, 20 сент.).

Символ в соответствии с «Полным православным богос­ловским энциклопедическим словарем» [141, с. 2056—2057] значил у греков совместное бросание чего-либо, например, сети рыбаками. И позже он стал означать определенный ес­тественный знак, имеющий тайный смысл для отдельной группы лиц. Соответственно символически трактуется Вет­хий Завет, поскольку гонимые христиане создали для себя особый символический язык. Вячеслав Иванов писал так:

«Под символикою я разумею запас статических и как бы кристаллизованных символов, исторически связанных с из­вестными величинами определенной догматической систе­мы. Таковы, например, крылья Божественной Премудрос­ти, рыба, лодка и т.д. в символике христианской. Это не

просто эмблемы, или иероглифы, вместо которых можно подставить известное значение, например, Рыба — Хрис­тос. Нет, Рыба — некая Христова тайна, например, тайна эвхаристическая» [71, с. 168].

Многие страницы своей «Системы социологии» Пити-рим Сорокин посвятил символам:

«Сколько людей "перерождались духовно", получив титул "Его превосходительства", "графа" или "князя". Как много простых смертных начинали себя чувствовать иначе, после того, как они становились "гофмейстерами" или "губерна­торами". Как приятно ласкал слух многих чиновников ти­тул: "Ваше превосходительство", почтительно произноси­мый швейцаром-психологом. (...) На основании сказанного мы можем спокойно ответить на поставленный вопрос: "Да, символические проводники оказывают рикошетное влияние на психические переживания"» [159, с. 185].

Все это говорит также и о том, что человек живет реаль­но в символическом мире и очень чувствителен к измене­ниям именно в нем.

Питирим Сорокин вводит закон фетишизации символи­ческих проводников. Он говорит:

«Возьмем для примера стяг полка или красный флаг. Это, по своей природе, простой предметно-цветовой проводник: кусок материи, прикрепленный к палке. Но, фигурируя дол­го в качестве эмблемы полка, его чести и достоинства, или в качестве эмблемы революции — ее ценности, святости и т.д. — он непроизвольно начинает казаться чем-то самоцен­ным, святым и самодовлеющим. Вначале флаг сам по себе бесценен. Но, часто выступая в роли символа, он как бы "впитывает", "вбирает в себя" ценность тех переживаний, символическим проводником коих он является; он стано­вится самоценностью, самодостаточным фетишем. В нем перестают видеть просто тряпку, а начинают приписывать ему, как таковому, особую ценность. Это подтверждается тем, что люди умирают за флаг — на поле сражения, па бар­рикаде, умирают, чтобы не отдать его врагу» [159, с. 185].

Мы рассмотрели два закона символической действи­тельности:

Основы семиотики

а) закон присоединения символов, в соответствии с кото­
рым символические свойства одного объекта переносятся
на другой. («Киевские ведомости», 1995, 22 сент.);

б) закон фетишизации символа, отмеченный выше Пити-
римом Сорокиным.

Существует четкая зависимость политики и символиза­ции. К символу приковывается внимание средств массовых коммуникаций, что, в свою очередь, повышает рейтинг сим­волических личностей. Так, программы «Пресс-клуба» 1995 года, где героями были Геннадий Зюганов и Владимир Жи­риновский, получили следующий рейтинг по Москве: 7,3% и 6,5% («Московские новости», 1995, № 61). И наоборот: как только телевидение снизило свое внимание к Алексан­дру Лебедю, его рейтинг стал тут же падать. И вновь вырос после интенсивной телекампании во время президентских выборов в России в 1996 г.

Эта же модель присоединения используется и в рекламе. Ален Делон, который продает очки, духи, сигареты, галсту­ки и многое другое, говорит: «Мое имя — это уже престиж­ная марка» («Зеркало недели», 1995, 29 апр.). Любые извес­тные лица, например, спортсмены, попадая в рекламное сообщение, несут потенциальному покупателю вместе с то­варом, отраженный в их облике символ своего успеха.

Общий вывод нашего рассмотрения таков: всегда и вез­де выигрывает СИМВОЛ. Но символ, который как бы идеа­лизирует требования двух сторон: каким его хотят видеть люди и какие объективные возможности существуют для этого у нашего объекта. Ведь, по словам психолога Лидии Матвеевой, «имидж — это все-таки очень основательный слепок с личности, и даже самые гениальные имиджмейке­ры не могут сделать из монстра невинную овечку» («Аргу­менты и факты», 1994, № 5). То есть, символ все же нужда­ется в реальном соответствии объекта.

Почему именно символ так нужен и важен? Есть по крайней мере три плоскости, где можно найти ответ.

Во-первых, символ без сопротивления проходит по ком­муникативным сетям любого вида. Например: в народной сказке в результате многовековой устной передачи остались только такие элементы, которые легко передаются другому.

38 ______________ Г.Г. Почепцов. Семиотика

Символ в этом плане создается под ту форму, которая затем сможет «проплыть» все рифы.

Во-вторых, символ должен привлекать, чтобы обойти фильтры невнимания и недоверия, присутствующие в каж­дом из нас. Мы изо всех сил защищаемся от новых сообще­ний, почему же мы должны как-то по-особому отнестись именно к этому? Данные по рекламе свидетельствуют, что от 80 до 90 процентов новых продуктов, несмотря на интен­сивную рекламу, терпят на рынке провал [234].

В-третьих, символ имеет больше шансов закрепиться и в долговременной памяти. Мы не просто скользим по нему взглядом, а реагируем и запоминаем. Это особенно важно в случае рекламы, когда на человека обрушивается около 1200 рекламных сообщений в день. Интересны подсчеты по средней австралийской семье. Как выяснилось, за день в нее «выстреливает» 1100 сообщений. Из них 539 — в газе­тах и журналах, 99 — по радио, 22 — в кинофильмах. То, что осталось, вспыхивает световой рекламой, наружной рекламой в автобусах, такси, метро. Но самое важное — че­ловек из этого набора запоминает только три или четыре сообщения. В другом исследовании (участвовало 300 жен­щин в возрасте от 20 до 30 лет) предлагалось добавить имя рекламируемого продукта в слоган. Было использовано во­семь популярных слоганов австралийского телевидения. Наилучший результат — 14%, средний результат — 6% [234]. На эти негативные результаты надо обратить особое внима­ние. Они описывают, как сложно реально проникнуть в СИМВОЛИЧЕСКУЮ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ. И в пер­вую очередь это связано с тем, что у нее свои законы, от­личные от действительности реальной.

Мир символов всегда с нами. С самого раннего детства. Символы везде и всюду. Хорошо бы и человеку суметь най­ти себе место среди них! Человек тоже становится симво­лом, поскольку только таким его может принять к себе сим­волическая действительность.

Основы семиотики

ИМПЕРИИ СЛОВ КАК ПЕРВЫЕ ВАРИАНТЫ ИНФОРМАЦИОННЫХ ИМПЕРИЙ

Все империи прошлого опирались на параллельные им империи слов и образов. Без поддержки в символическом мире невозможно построение ни одной большой державы, поскольку перед ней стоит задача объединения в единое це­лое разорванных в пространстве и времени островков. Лю­бое государство выстраивает цепочку символических собы­тий в своем прошлом и настоящем. А эти переходы возможны только при помощи символов.

Особо отличались своими символизациями последние империи двадцатого столетия: австро-венгерская и совет­ская. Не менее значимые, а в чем-то и большие результаты в создании пропагандистского мира были достигнуты не­мецким фашизмом, который мы также будем трактовать как империю определенного рода. Если первые две импе­рии в числе прочего держались на распространении в гори­зонтальном измерении — в географическом пространстве, то немецкая империя решала те же задачи в вертикальном измерении — в историческом пространстве, ведя свое про­исхождение от арийских времен.

Центры таких империй монополизировали (и канонизи­ровали) производство символического продукта, который затем в неизменном виде распространялся по всем отдален­ным уголкам. При этом качество символического продукта было таково, что противопоставить ему в роли альтернати­вы было нечего. Прямо и косвенно монополизация задава­ла единый взгляд на события прошлого и настоящего. Она производила не просто символы-тексты, но и символы-лю­дей. Советский Союз отличался в этом плане почти беско­нечным набором таких символов. И Павел Корчагин, и Павлик Морозов, и Зоя Космодемьянская, и многие другие становились четкими и понятными символами определен­ных отрезков истории. И каждый гражданин с детства про­ходил через набор символизации: октябренок — пионер — комсомолец — коммунист. Это были определенные символи­зации, которые задавали наборы правильных и плохих пос-

Г.Г. Почепцов. Семиотика

тупков, первые следовало выполнять, со вторыми бороться. Пионер как «всем ребятам пример» мог собирать металло­лом и переводить старушек через улицу, но не прогуливать и не курить. Можно сказать, что в Советском Союзе не бы­ло несимволической действительности.

В ряде случаев можно считать, что и альтернативные символы генерировались там же. Например, в случае Со­ветского Союза Москва являлась как центром по произ­водству официальной идеологии, так и диссидентства. Бо­лее того, в статье «Операция "Академик" Е. Жирнов («Коммерсантъ — Власть», 2000, № 3) утверждает, что Анд­рей Сахаров в качестве лидера правозащитного движения был «порожден» КГБ, чтобы превратить отечественных правозащитников в элемент угрозы для советской власти. Сахаров был окружен нужными людьми, среди которых упоминают Эрнста Генри, братьев Жореса и Роя Медведе­вых. В статье констатируется: «Жорес, эмигрировав из СССР, написал книгу об Андропове, которая гораздо боль­ше нравится ветеранам КГБ, чем диссидентам. Оценка ро­ли Роя Медведева в правозащитном движении также дале­ко не однозначна. Некоторые диссиденты вспоминали о том, что сотрудники КГБ почему-то производили у него обыски именно тогда, когда ему передавали новинки са­миздата. Сам Сахаров упоминает о том, что Рой Медведев несколько раз делился с ним точной информацией о наме­рениях властей и никогда не называл источник». То есть и про- и антисоветская информация порождались из одного источника, одними и теми руками, что еще больше усили­вало их системный характер.

Руководителями всех названных империй XX века — авс­трийской, советской и немецкой существенное внимание уделялось именно аспекту символизма. И Гитлер, и Сталин известны своими высказываниями по этому поводу. Пользу­ясь современными терминами, можно сказать, что они бы­ли более сильны информационно, чем материально. Совет­ский Союз постоянно жил в условиях кризисных ситуаций, начиная с гибели «Челюскина» или террора тридцатых. При этом СССР имел достаточно привлекательный имидж как для своего населения, так и для остального мира. Он умел

Основы семиотики

маскировать свои недостатки в мире реальном с помощью наращивания потенциала мира информационного.

Империи порождают большое число самоописывающйх текстов. Для них очень важно измерение не только «мы», но и противоположное — «они». К примеру, и советская, и не­мецкая империи требовали для своего внутреннего описа­ния понятия «врага» для того чтобы оправдать фразу: «враг хитер и коварен — огонь!» Вспомним постоянную борьбу с «врагами народа» в СССР тридцатых годов. СССР вообще жил постоянными информационными кампаниями, кото­рые направляли внимание население на борьбу... с врагами, космополитами, алкоголем... Место врага никогда не было пустым. Кстати, и политический лидер мирного времени может стать таковым только в результате победы над каким-нибудь врагом. Избирательные кампании порождают беско­нечное число возможностей для критики и низвержения оппонента.

Империи в принципе невозможны без врагов, их слож­ные структуры требуют существенного внешнего негатив­ного воздействия. Они не могут оправдать свое существова­ние только развитием внутреннего мира. Именно в этом причина бесконечных процессов, связанных с борьбой с врагами народа в бывшем СССР. Гитлеру также были нуж­ны евреи не как абстрактная сущность, а как вполне кон­кретный и осязаемый враг. Для мобилизации всех ресурсов в системе необходимо присутствие иноэлементов. Их ак­тивно порождали именно с помощью информационного пространства. «Химия» политической борьбы требовала разнополюсных элементов.

И в прошлом, и в настоящем любая социальная группа призвана решать два типа задач в символическом поле. С од­ной стороны, это задача возвышения себя. Как следствие, эта задача порождает подзадачу возвеличивания первого ру­ководителя. Брежнев замечал, что внимание к его особе важ­но не для него, а для поднятия роли партии. Советский ген­сек во взаимоотношениях с населением всегда использовал харизму, идущую еще от российских царей. Подобное вос­приятие гасит любые отрицательные характеристики образа. Все ритуалы византийского ушк^^щ^щальир анти-де-

Г О С V Д ЛР С 1 В Е Н Н АЯ ЬИЬЛИСЛ t:KA

2002_____________

Г.Г. Почепцов. Семиотика

мократичны, в них все внимание сконцентрировано только на первом лице. Если исходить из распространенного поло­жения, что свита играет короля, то в этом случае свита иг­рает короля вдвойне: для себя и для телевизионной публики. Известно, что ребенок реагирует как на действия персона­жей, так и на реакцию на их действия окружающих, считы­вая два вида информации. Свита в этом плане как раз и пос­тавляет информацию второго рода для массового сознания. По этой причине в свиту во все века привлекаются пер­сонажи, которым доверяет население. К примеру, на рос­сийской политической сцене в этой роли часто выступал известный режиссер Марк Захаров, в шеренге первых лиц рукоплещущий властной инициативе. Это ни в коей мере не бросает на него тень, но демонстрирует один из механиз­мов, благодаря которым власть вызывает к себе любовь на­селения. Мы можем показать этот механизм «передачи» любви следующим образом:

. известное лицо

/ \

ВЛАСТЬ население

Мы рукоплещем известному лицу, которое рукоплещет власти. То есть власть выходит на встречу с населением в достаточно защищенном контексте, боясь непосредственно­го контакта. Перед нами программируемый коммуникатив­ный контакт, где в каждом элементе цепочки достигается ожидаемый результат. Чистый контакт «власть — население» может вызвать непредвиденные реакции, чего не только не любит, но и опасается любая система управления.

Допуская самостоятельность реакций, мы увеличиваем вероятность отторжения власти населением. Например, впервые подобная харизма советского генсека вступила в противоречие с реальностью в случае Л. Брежнева. Дело да­же не в старении генсека. Подобное имело место и в конце жизни Сталина. Теперь это несоответствие сделалось явным с помощью телевидения. Новое средство коммуникации на­чало выпячивать то, что раньше старательно скрывалось

Основы семиотики

пропагандистами. Телезритель получил возможность выра­ботки самостоятельных реакций, что и было нежелатель­ным. К примеру, если новостная подача позволяет управ­лять реакциями населения, поскольку в течении краткого промежутка времени их развитие можно поддержать в нуж­ном направлении, то длинные промежутки (типа речей ген­сека, вручений наград и т.д.) дают большой объем сырой и неотфильтрованной информации, реакцией на которую уже нельзя управлять эффективно.

Таким образом возникают два варианта семиотических отображений первого лица. Это «свита» в широком смысле, а также «враг», без которого систематика первого лица так­же теряет свой смысл. Наилучшими ситуациями с точки зрения максимализации любви населения к лидеру являют­ся кризисные события, когда все объединяются вокруг сво­его лидера.

СВИТА

Население ^^ Щарь (Генсек, Президент) |-*^ Население

 

ВРАГ

Враг может быть подан достаточно карикатурно (т.е. глу­пым и слабым), как, например, японцы или немцы в совет­ском кино времен соответствующих войн. Враг может быть страшен, когда имеет место не пропагандистское, а реаль­ное соприкосновение с ним. Враг всегда ведет себя непра­вильно. Эта неправильность коренится в его исходной при­надлежности не к «нам». В рамках советской мифологии враг приходил из дореволюционного прошлого или из ка­питалистического окружения.

Те же функции враг выполняет и в рамках символичес­кого мира фашистской Германии. Например:

Г.Г. Почепцов. Семиотика

«Нацистская пропаганда всегда с большой охотой исполь­зовала прием разоблачения "коварных замыслов врага". Та­кой способ был удобен для оправдания агрессивных воен­ных выступлений Германии против других стран, в том числе и нейтральных, суверенитет которых грубо нарушал­ся: все объяснялось необходимостью "сорвать зловещие планы вражеской коалиции". Именно так освещались ус­пешные военные походы против Дании, Норвегии, Голлан­дии и Бельгии: они были представлены как "предупреди­тельные меры, опережающие бессовестные поползновения Англии и Франции, всегда считавших нейтральные страны не более чем пешками в своей грязной игре"» [37, с. 261].

Во всех подобных ситуациях, когда мы имеем дело с пропагандой или контрпропагандой, паблик рилейшнз или рекламой, информационными или психологическими вой­нами, базовым является понятие информационной кампании,которая представляет собой выдачу необходимой с точки зрения коммуникатора информации в заранее заданном ре­жиме. При этом общей задачей коммуникатора является ин­терпретация ситуации в нужном ракурсе. Действительность наша многообразна, она позволяет задавать разные интер­претации одного и того же явления, что дает возможность даже в негативном событии отыскивать позитивные харак­теристики. При этом особую роль играет первая интерпре­тация нового явления, поскольку тогда остальным комму­никаторам придется отталкиваться от нее, когда они вводят свою интерпретацию.

Контрпропаганда в отличие от пропаганды действует в систематике метакоммуникации. Просто сообщение, вклю­чая пропагандистское, находится в системе коммуникации. Реакция на него уже выводит коммуникатора в иное поле: он должен вмешиваться в уже протекающий коммуника­тивный поток. Он обладает в этом случае рядом преиму­ществ и недостатков. К числу преимуществ принадлежит возможность многоуровневого ответа на введенную инфор­мацию, что позволяет более тщательно отыскивать слабые места в предложенной аргументации. К числу недостатков следует отнести то, что порождение сообщения ему прихо­дится делать в уже сформированном конкурентном комму­никативном пространстве. По этой причине, к примеру,

Основы семиотики

бывший Советский Союз активно не допускал в свое ин­формационное пространство чужой точки зрения, осущест­вляя среди прочего и глушение иностранных радиопередач. Советскому Союзу удалось построить очень сильную импе­рию из слов. Но появление других каналов коммуникации (типа радио или телевидения) оказалось сложнее контроли­ровать. Глушение требовало серьезных энергетических зат­рат, а телевидение воочию могло демонстрировать дряхле­ющих генсеков, создавая конфликт между вербальной интерпретацией и визуальной картинкой. А визуальную ин­формацию массовое сознание всегда воспринимает как бо­лее достоверную.

Важной характеристикой империй является порождение объединяющих население коммуникативных потоков. Раз­рыв реальных связей должен быть компенсирован интен­сивностью коммуникативных связей. Для любой столицы характерно порождение более сильных коммуникаций, чем получаемые ею в ответ. Это принципиально несимметрич­ные коммуникативные структуры. В данном случае подоб­ная асимметрия является символом стабильности. Револю­ционные потрясения как раз нарушают асимметрию, требуя равноправных, т.е. симметричных коммуникативных пото­ков от центра к периферии и от периферии к центру.

Столицы всегда «изымают» наиболее активных комму­никаторов из периферии, тем самым еще сильнее закрепляя имеющуюся асимметрию. Они в состоянии поддержать свой интенсивный коммуникативный поток, демонстрируя свое информационное доминирование. В советское время только республики со слабым знанием русского языка (ти­па Эстонии) могли существовать в рамках более слабых, но своих собственных коммуникативных потоков. Здесь в ро­ли фильтра, ограничивающего поступление нужной с точки зрения центра информации, выступал язык.

Центры могут порождать не только чисто информацион­ные продукты, но и продукты гедонистической направлен­ности. В этом плане характерным является название статьи об известном композиторе И. Дунаевском «Колыбельная для СССР» («Коммерсантъ — Власть», 2000, № 3). И сегод­ня все постсоветские страны активно смотрят фильмы со-

Г.Г. Почепцов. Семиотика

ветского времени, оставляя за кадром их идеологизацию. Вероятно, что не только более мощные информационные структуры выходят в победители, но и более мощные гедо­нистические структуры делают то же самое. И, к примеру, если сегодня Украина еще может противостоять иным ин­формационным структурам, то гедонистические структуры у нее принципиально чужие (американские, российские, советские). Эта проблема, хотя и в меньшей степени, харак­терна и для России. В этом плане можно говорить о гедо­нистическом компоненте информационного пространства, наполнение которого требуется для выполнения всех имею­щихся функций.

Империи поддерживают свое функционирование имен­но в информационном пространстве. Они нуждаются в про­дуцировании образцов правильного и неправильного пове­дения. Если первые выступают в роли образцов для подражания, то вторые направлены на блокирование не­нужного типа поведения. Это блокирование легче сделать именно в информационном пространстве. Именно здесь империи строят не только воздушные замки и памятники, но и воздушные тюрьмы, посещение которых также стано­вится обязательным для каждого гражданина.

Порождение символического продукта ведется в символи­ческом пространстве, соотношение всех трех видов прост­ранств — символического, информационного и реального — мы можем продемонстрировать следующим образом. От­дельное событие как точка в пространстве реальности рабо­той коммуникаторов превращается в отражение большего объема в информационном пространстве, поскольку зада­чей коммуникатора становится: а) подготовить восприятие будущего события, б) продлить жизнь события в информа­ционном пространстве.

Информационное пространство

--------------- >---------------- >»

А

Пространство реальности

Основы семиотики

То есть одна точка пространства реальности превращает­ся в «линию» в области информационного пространства. Но в символическом пространстве эта линия вновь станет от­дельной точкой, реализацией которой становится рассмат­риваемая ситуация.

Порождением символического пространства занимается большой объем символических машин современного госу­дарства, на первом месте среди которых стоят массовая культура и массовые коммуникации. Власть и государство заинтересованы в его создании максимальным образом, поскольку символическое пространство дает возможность построить государство со своими символическими граница­ми в мире виртуальном вслед за миром физическим. В вир­туальном мире тоже есть своя таможня в виде прямых и опосредованных вариантов цензуры, которая не допускает широкого распространения «вредных» для себя текстов.

ЯЗЫК И ЯЗЫКИ

Все органы чувств человека реально могут передавать оп­ределенную информацию. Однако основная нагрузка ло­жится на два канала: слуховой и визуальный. Наш естес­твенный язык в основе своей слуховой; именно развиваясь на этом канале он получил достаточно сложную и развет­вленную систему. Более того, этот язык оказался наиболее универсальным каналом: сообщение на любом другом язы­ке может быть переведено на естественный язык. Скажем, я могу описать картину, переведя язык живописи в язык сло­весный, что часто делалось в школьных сочинениях в на­чальных классах. Мы можем совершить и обратный перевод: создать, например, картину маслом, изобразив в ней важный эпизод романа. То есть естественный разговорный язык яв­ляется универсальным переводчиком: на него можно пере­водить сообщения, заданные при помощи других кодов.

Однако в любом случае важен закон семиотики об остат­ке: при таком переводе всегда остается непереводимый ос­таток, который определяется особенностями данного кана­ла коммуникации. И именно этот остаток невозможно

Г.Г. П очепцов. Семи отика

передать другим языком. Экранизация романа, к примеру, сразу убирает имеющуюся амбивалентность образа героев, поскольку кино дает им вполне конкретные, зримые черты. До этого каждый мог представлять героев по-своему: теперь вместо них это сделала авторская группа фильма с учетом требований данного канала коммуникации. Сделав из рома­на балет, мы уберем все вербальные отличия героев, акцен­тируя в большей степени сюжет, чем конкретное слово, ибо слова в его привычном понимании не будет в языке балета. А основная сюжетная канва вполне благополучно может сохраниться.

Семиотику наиболее часто определяют как науку о знако­вых системах. Знак же есть та элементарная единица, несу­щая в себе объединение содержания и формы, свойствен­ная именно данному каналу. Значение «рыба» мы можем запечатлеть словом, можем нарисовать ее, можем передать, хотя и с некоторыми затруднениями, средствами мимики или танца. Вспомним, к примеру, творческие задания для студентов театральных институтов, где им приходится изоб­ражать события или темы, казалось бы не поддающиеся изображению.

Семиотика постулирует существование в человеческом мире великого множества языков. И каждая культура, по Юрию Лотману, заинтересована в этом многообразии. Чем больше множественность этих ступеней, тем богаче культу­ра. Она с неизбежностью пытается выразить себя на разных языках. Поэтому и звучат язык балета, язык театра, язык кино, язык жеста, язык позы и т.д. Всеми этими языками мы владеем в той или иной степени. Но мы владеем ими на любительском уровне.

Однако профессионал в области рекламы или паблик рилейшнз должен перейти от интуитивного понимания этих языков к углубленному практическому их знанию и применению. Например, авторитетность высшего должнос­тного лица мы подчеркиваем множеством телефонов, охра­ной, необходимостью подстраивать свое расписание под его. Вот как символизируется значимость лица, описанная корреспондентом «Комсомолки»:

Основы семиотики

«Лишь десяток телефонных аппаратов (на одном из кото­рых красная наклейка "Президент") показывает, что хозяин кабинета принадлежит к когорте "кардиналов". Рядом с те­лефонным величием разместилась декоративная пальма — монстера, разбросавшая за деревянную кадку свои воздуш­ные корни-лианы» («Комсомольская правда», 1995,15 сент.).

При искусственном моделировании такой ситуации зада­ча состоит в том, чтобы внести в имеющийся контекст чет­кие знаки, обладающие необходимым набором коннотаций.

Язык времени — тоже особый тип языка. Помните: «Точ­ность — вежливость королей». Люди, к примеру, в Средние века не имели точного инструмента измерения времени, по­этому пользовались природными ориентирами. Возможны­ми вариантами отсылок становились «На заре», «После за­хода солнца». Выполнение подобных договоренностей является основой взаимодействия людей. «Шеф протокола Бориса Ельцина с гордостью говорил, что президент еще ни разу не опоздал ни на одну минуту. Тогда как иностранцы позволяют себе опоздание на пять—семь минут. При этом он добавляет: "Часами президента является сам президент. Я же выполняю эту роль косвенно: для поддержания графи­ка"» («Комсомольская правда», 1995, 15 сент.).

Семиотика времени требует жесткого выполнения распо­рядка, при этом мы позволяем себе ожидания в приемной высокопоставленных лиц. То есть в этом случае (неэквива­лентности двух позиций) право распоряжаться временем как бы принадлежит вышестоящему, а не нижестоящему, оно является принадлежностью иерархически высшего лица. Темпоритм начальства диктует темпоритм подчиненного: Сталин из-за бессонницы работал ночью, а отсыпался днем. Нижестоящей номенклатуре приходилось трудиться днем, чтобы работать со своими подчиненными, и ночью, чтобы всегда ответить на звонок Хозяина. Когда в довоенное вре­мя финскую делегацию повезли на переговоры со Сталиным ночью, они никак не могли понять, знаком чего это является.

Для описания системы знаков используется понятие ко­да: это как бы сумма всех соответствий между формой и со­держанием. Зная код того или иного языка, мы в состоянии порождать на нем высказывания. Без знания кода у нас ни-

Г.Г. Почепцов. Семиотика

чего не получится. Каждая школа в живописи обладает сво­им собственным кодом, что позволяет, например, отличать импрессионистов от реалистов. Еще для обозначения этого соответствия может использоваться термин «грамматика»: грамматика кино, грамматика театра, грамматика живопи­си. При этом языки искусств существенно отличаются от естественного языка. В нашем повседневном общении мы пользуемся языком, предварительно зная его грамматику. Я знаю, что значит то или иное слово. В случае, скажем, язы­ка кино, автор одновременно вводит и текст, и грамматику, рассказывая вам, что значит та или иная форма. Ведь в язы­ке искусства творческое начало очень велико. Если в языке обыденном новым для нас является только содержание, мы не придумываем грамматику для его выражения, то в языке искусства новым является и содержание, и форма. Многие вообще определяют искусство именно как новизну формы, где содержание может быть даже самым обыденным и зна­комым. Вспомним Антона Павловича Чехова, который го­ворил, что он может написать о чем угодно, например, о чернильнице. Но творческая личность такого уровня напи­шет рассказ о чернильнице так, что тот войдет в хрестома­тию. Он найдет для этого такую форму, что чернильница предстанет перед нами совершенно по-особому. И это оп­равдает ее попадание в мир виртуальный.

Китч как явление искусства состоит в соединении зна­ков из разных языков, подобно приклеенному к картине трамвайному билету. Смесь сообщений на разных семиоти­ческих языках и создает китч как своеобразную форму.

Знаки могут быть расположены на любом из каналов восприятия. Кивок головой. Поцелуй. Рукопожатие. Нали­чие (отсутствие) галстука или бабочки. Белые носки при черном костюме — все это при знании контекста расскажет очень многое об авторе подобного сообщения. То есть мы постоянно находимся в процессе коммуникации с окружа­ющими, хотим мы этого или нет. Пользуемся или не поль­зуемся ножом за обедом — сразу же передаем окружающим определенную информацию о себе. Употребим слова «мо­лодежь» или «портфель» с ударением не на том слоге — и снова пошла косвенная передача информации.

Основы семиотики

Семиотика как наука изучает подобные разнообразные языки, и потому она весьма значима и для рекламы, и для паблик рилейшнз. Ведь в войне символов, как и в любой другой, побеждают профессионалы. Например, первым при­ходом царя Симеона в Болгарию стало использование его бренда на бутылке ракии, в результате царский герб появил­ся в стране на вполне законных основаниях с 1992 года.

Знание иконического языка позволит должным образом скомпоновать рекламный плакат, как это продемонстриро­вано в работе Ролана Барта «Риторика образа» [17]. При этом фотографию он рассматривает как сообщение без ко­да (что, конечно, спорно), в то время как рисунок является явным сообщением, построенным на определенном коде: «рисунок не способен воспроизвести весь объект; обычно он воспроизводит лишь очень немногие детали и тем не менее остается полноценным сообщением, тогда как фотография (если только это не фоготрюк), располагая свободой в вы­боре сюжета, построения кадра, угла зрения, не в силах проникнуть внутрь объекта» [17, с. 309]. Рисунок воплотил то, что считает нужным автор, в то время как фотография не имеет возможности осуществить такой отбор.

Еще есть язык гаданий, которому присущи своя грамма­тика, свой набор значений, моделирующих внешний мир типа «казенного дома». Вяч. Иванов писал, как Сергей Эй­зенштейн и Лев Выготский интересовались подобными ано­мальными типами поведения у современного человека, объясняя их отсылками на прошлую эпоху. «В поведении современного человека, раскладывающего пасьянс, обнару­живаются пережитки той эпохи, коща бросание жребия бы­ло одним из важнейших способов решения наиболее труд­ных задач» [68, с. 43]. Очень интересно на эту тему рассуждает Карл Густав Юнг, рассматривая древнекитайское гадание по И-Цзин. Он говорит об акаузальной параллель­ности (синхронизме) событий, пытаясь объяснить этим ре­зультаты гаданий, непонятные для мира, построенного на причинно-следственной связи [214].

И пока это единственное объяснение того, почему кар­ты, камни, кости не врут. Одно из определений семиотики как науки звучало так: наука о вторичных моделирующих системах, где первичной является естественный язык.

Г.Г. Почепцов. Семиотика

Элементы тех давних гаданий присутствуют и сегодня в политических и экономических прогнозах. И из проскаль­зывающих в средствах массовой информации сообщений становится понятным, что спецслужбы также не отказались от старых, замешанных на мистике способах определения будущего. В самом процессе гадания происходит поиск «сцепок» между семиотической системой мира, представ­ленной в списке значений, свойственных данному виду га­дания, и моделью реального мира с точки зрения современ­ного человека. В этой же плоскости лежит и интерпретация сновидений, где есть свои знаки со своими значениями, от­личными от значений обыденного языка (например, видеть во сне покойника — к дождю и т.д.). Составлены многочис­ленные словари, реинтерпретирующие образы в особом символическом ключе, о чем много писали Зигмунд Фрейд, Карл Густав Юнг и Эрих Фромм.

У. Эко определял семиотический объект как такой, где возможно возникновение лжи [230, р. 58]. Из этого вытека­ет очень важный вывод: семиотика занята миром иллюзий. На каждом из каналов восприятия мы можем строить свое собственное многообразие возможных миров. Особенно это касается вербального канала. Ведь любой роман — это мир со своими несуществующими в реальном мире героями. Те­леканал порождает свои миры при помощи множества «мыльных опер». Политики также заняты «продажей» буду­щих миров: изберете меня — все будет лучше. Поэтому роль семиотики столь важна для рекламы и паблик рилейшнз, ибо семиотика в этом ракурсе предстает как наука о постро­ении возможных миров знаковыми способами. В основе этого множества возможных миров лежит способность че­ловека входить в них. Есть соответствующее психологичес­кое понятие «эмпатии». Когда-то священник Павел Фло­ренский говорил о подобном срезе: «Понимать чужую душу — это значит перевоплощаться» [182, с. 31].

Мы определяли имидж как символический образ, то есть снова привлекаем символические основания. При этом имидж наиболее приближен к человеку. Тот же Павел Фло­ренский, рассуждая о более примитивном мышлении, гово­рил: «Непосредственное мышление оперирует не с понята-

Основы семиотики

ями, а с живыми, сочными, полными красок и запахов образами. Эти образы не бывают резко обособлены от со-прилежащих. Края их часто расплывчаты, как и в самой действительности» [182, с. 50]. Имидж — это и есть осново­полагающая единица, позволяющая строить рекламу и паб-лик рилейшнз. И имидж есть та единица, которая сближает эти два направления на профессиональной основе. Литера­тура, театр тоже работают с образами. Разницу в этих двух подходах Густав Шпет видел в том, что в литературе образ создается постепенно, вырастая в полном объеме к середи­не или к концу произведения; для актера же образ должен быть законченным уже с самой первой минуты. Но литера­тура и театр работают с объемными произведениями, раз­вернутыми в больших временных промежутках. В случае рекламы и паблик рилейшнз все иначе. В этих случаях су­ществует более резкое ограничение и в аспекте материала, и в аспекте временных возможностей. 10 секунд рекламы должны выдать информацию, которая в другом случае бу­дет растянута на полтора часа. Отсюда следует, что симво­лизация должна носить еще более яркий характер. Мы ви­дим, что ВРЕМЯ становится одной из семиотических координат и в аспекте внешнего ограничителя. Все культур­ные артефакты ограничены во времени, только так им уда­ется достичь той концентрации символичности, которая и делает эту структуру произведением искусства.

Для бывшего СССР следует отметить еще одну характер­ную особенность, которую Александр Пятигорский назвал «засильем культуры» [151]. Это всепоглощающее влияние культуры, когда не только и не столько жизнь воздействует на культуру, а скорее наоборот: культура воздействует на жизнь, подстраивая жизнь под те или иные образцы, за­действованные в первую очередь именно в культуре. Сам же Александр Пятигорский написал:

«Россия — это самая культурная страна на свете. Культу­ра в ней — тот всепоглощающий фактор, который делает индивидуальное мышление и любое сознательное индиви­дуальное усилие деиндивидуализированным. Когда Бердя­ев, который сам был помешан на культуре, говорил о женс­твенности русского духа, то, я думаю, он имел в виду

Г.Г. Почепцов. Семиотика

именно это обстоятельство. То есть когда мышление еще не успело оформиться, а уже хочет вынести себя в другое, в культуру» [151, с. 276].

Имидж в этом плане — это как бы обращенная в разные стороны единица. С одной стороны, он — создание культу­ры. С другой — элемент, непосредственно входящий в душу современного человека. С точки зрения технологии рекламы и паблик рилейшнз он должен быть сконструированным, ибо отвечает определенным прикладным задачам. Но однов­ременно его успешность покоится на несконструированнос-ти, на том, что он интуитивно является определенным оскол­ком, оптимизирующим процесс воздействия. Максимилиан Волошин сказал о Валерии Брюсове фразу, которую можно применить к честолюбивому рекламисту или специалисту в области паблик рилейшнз: «Свою империю, которую он во­лен сделать всемирной, он строит в области Слова и Мечты» [47, с. 369]. Разнообразные языки, о которых мы говорим в этом параграфе, и предоставляют тот инструментарий, из ко­торого в результате будет построен ИМИДЖ.

Напомним еще раз список понятий, которые мы рас­смотрели. Язык естественный, языки иные, которые строят­ся на основе разных каналов восприятия. Код как систем­ное соответствие всех содержаний всем формам в данном языке. Знак как индивидуальное соответствие формы и со­держания. Имидж как символический образ. Подчеркнем, что имидж, вероятно, должен рассматриваться по аналогии со светом, который, как известно, имеет и волновую при­роду, и природу частиц. Имидж также может трактоваться как сконструированный образ из набора «сделай сам» рек­ламиста или специалиста по паблик рилейшнз, но, с другой стороны, только та характеристика может закладываться в основу имиджа, которая является отражением реальной «болевой» точки в человеческой душе. Мы как бы констру­ируем то, что уже есть, и победа состоит в наиболее удач­ном приближении к уже существующему символическому идеалу, к которому часто даже приблизиться невозможно сознательным, рациональным путем, а только интуитивно, методом проб и ошибок.

Основы семиотики 55