МЕНИПП ИСТИННЫМ НОСИТЕЛЯМ КОТОМКИ 4 страница

Враг ты соседним народам, но друг небожителей верный. Дротик оставь свой в покое, сиди под укрытием дома.

«Значит, — скажет аргивянин, — если бы я захотел, то мог по своему усмотрению сидеть дома и укрываться от опасностей?» — «Да, — скажешь ему, — тебе позволено так поступать. В ином случае как бы я тебе это предпи­сал?»

Карист, потомок повсюду известного Хирона милый, Пелий покинь и ступай на вершину Бвбеи гористой, Роком тебе суждено основать там священное царство. Смело иди и не медли!..

— Тогда, ¹ Аполлон, в самом деле что-то зависит от человека и даже я могу проявить желание покинуть Пе­лий? А я слушал от многих мудрых людей, что если мне уж суждено прийти на вершину Евбеи и там основать священное царство, то я приду туда и заложу новый го­род, скажешь ли ты об этом или нет, захочу я того или нет. Но если мне надлежит желать только то, что указано судьбой, и желать даже вопреки моему желанию, тогда ты, Аполлон, безусловно, достоин доверия. Поэтому, как мне кажется, я должен еще внимательнее к тебе прислу­шиваться.

Гражданам Пароса должно тебе, Телесикл, поведать: Солнечный я приказал основать на Ээрии город.

— Клянусь Зевсом, я сообщу им об этом (скажет, по­жалуй, какой-нибудь ослепленный тщеславием человек или твой недоброжелатель), даже если ты и не прикажешь. Ведь такова моя судьба. Ээрия — это остров Фасос, и туда придут паросцы, так как мой сын Архилох утверждает, что прежде этот остров назывался Ээрия. Ты же, будучи в силах жестоко карать, не станешь, я думаю, терпеть небла­годарность и наглость человека, который никогда ничего не сообщил бы против твоего желания, да и Архилох, его сын, не вывел бы колонию паросцев на чужбину, а паросцы не поселились бы на Фасосе. Впрочем, не знаю, скажешь ли ты так: ты ведь не отдаешь себе отчета в том, что гово­ришь. У нас, как мне кажется, сейчас вполне достаточно времени для подробного разговора, а разговор этот важный, потому, выбрав из многого лишь немногое и самое главное, поговори со мной вот о чем.

Итак, мы с тобой что-нибудь собой представляем, я и ты? Вероятно, ты скажешь «да». Откуда нам это известно? Просто оттого, что мы это знаем? А может быть, только благодаря нашим чувствам и ощущениям? Далее. На осно­вании чего мы решили, что являемся живыми существами? А из живых существ, как бы это мне сказать поточнее, — людьми, а один из людей — обманщиком, другой же — его обличителем, один — пророком, другой — клеветником. Пусть меня кто-нибудь опровергнет, в этом случае ты бу­дешь прав.

Откуда нам известно, что мы сейчас говорим друг с другом? Что ты на это скажешь? Разве мы неправильно оценили наши ощущения в ходе этого процесса? Конечно, правильно. Значит, нет ничего, что было бы выше, значи­тельнее или достойнее доверия, чем наши ощущения. В противном случае пусть к тебе, в Дельфы, не явится впос­ледствии некто по имени Алкмеон, убивший мать и изгнан­ный из родины, однако стремящийся вернуться домой. Ведь сам он не знает, представляет ли собой вообще какую-то ценность, изгоняют ли его из дома и стремится ли он туда снова.

Пусть Алкмеон лишился разума и думает о том, чего нет, но Пифиец-то ведь не сошел с ума. Тогда не гово­ри так:

В землю родную вернуться стремишься, о сын Амфиарая,

ибо и ты не можешь знать, спрашивает ли тебя какой-то Амфиарай, да и ты сам, к кому обращены вопросы, не знаешь, что собой представляешь и в состоянии ли отвечать на то, о чем тебя спрашивают. И пусть Хрисипп, введший понятие полурабства, хотя и не знает, что это такое, не является в Стою. Пусть не думает, что встретится там со слизняками, пришедшими послушать его, человека, кото­рый для нас ничто. И пусть он ни о чем не спорит ни с отсутствующим Эпикуром, ни с присутствующим Аркеси-лаем.

Ведь он не знает и знать не может, ни что такое Арке-силай, ни что такое Эпикур, что собой представляет Стоя, молодежь — никто, а прежде всего не знает, чем является сам. Ни вы, ни Демокрит не сможете ничего возразить на подобные речи, ибо нет более верного довода, кроме того, о котором я говорю. А если кажется, что есть еще какие-то доводы, то по крайней мере с этим они сравниться не мо­гут, а если и могут, то превосходить никак не могут. По­тому, скажет, пожалуй, кто-нибудь, и ты, Демокрит, и ты, Хрисипп, и ты, пророк, негодуете, что хотят лишить вас ощущений или ваших многочисленных книг. Тогда давайте и мы будем возмущаться. В чем же наконец дело? Где, что вам покажется, то и будет самым достоверным и главным. А там, где не покажется, там будет царствовать некая скрытая и, я бы сказал, неотвратимая необходимость, о которой думают по-разному.

Разве один не утверждает, что все зависит от бога, а другой — от тех маленьких телец, которые низвергаются

вниз, потом подскакивают вверх, сплетаются и расходят­ся, отдаляются и снова по необходимости приближаются друг к другу¹⁵. Каким образом мы познаем самих себя, так же мы воспринимаем и происходящие в нас процессы, возникающие как сами по себе, так и под влиянием внешних сил. Ведь мы прекрасно знаем, что существует значительная разница между тем, когда мы сами ходим или нас ведут, между свободным выбором и принужде­нием.

С какой целью присовокупил я все эти рассуждения к уже сказанному? Потому что ты, пророк, не знаешь, над чем мы властны, и ты, всеведущий, не ведаешь того, к чему протянуты нити от наших желаний. Ясно, что этот принцип лежит в основе многих явлений и поступков. Тот, от которого скрыт этот принцип, являющийся причиной последующего, может ли знать, что вытекает из этого принципа? Было, конечно, постыдно предсказывать Лаю, что его убьет собственный сын, ибо если бы он мог быть хозяином своих желаний, то ни Аполлон, ни какое-нибудь другое, еще более могущественное божество никак не могло бы постичь ни происходящего, ни необходимости его рож­дения.

Самое же смешное во всем этом заключается в соедине­нии и смешении того, что зависит в какой-то степени от людей и наличия ряда объективных причин и следствий. Как говорят умники, здесь есть много сходного с повество­ванием Еврипида¹⁶. Лай захотел породить детей, что было в его власти, но это ускользнуло от проницательности Аполлона. После того же когда у Лая родился сын, вступи­ла в силу неизбежная необходимость — погибнуть ему от руки сына. Таким образом, необходимость, диктующая не­избежность будущих событий, дала возможность пророку предвидеть то, что должно случиться. Но и сын был в какой-то степени хозяином своего желания, как и его ро­дитель. Отец — породить или не породить, сын — убить или не убить.

Так обстоит дело со всеми вашими прорицаниями. И Аполлон у Еврипида действовал в том же духе, предска­зывая:

Шагать по морю крови будет весь твой дом,

потому что и сын вырвет себе глаза своими собственными руками. На матери своей женится и царем станет, разгадав загадку Сфинкса, а потом начнется братоубийственная вой-

на, после того как один из братьев будет изгнан из родины, а другой — жаждать власти, а изгнанник женится в Арго­се, и состоится поход семи достойных осмеяния вождей, и, наконец, поединок. Когда все участники трагедии были разбросаны по разным царствам и землям, как ты мог все разузнать и каким образом могла соединиться причинная цепь?

Если бы Эдип был сам себе хозяином и не хотел полу­чить царскую власть, а захотев и получив ее, не пожелал жениться на Иокасте или, женившись, не обезумел от пе­чали и горя, как могло бы произойти все последующее? Разве он вырвал бы себе глаза и проклял своих детей сво­ими проклятиями и теми, которыми можно найти у Еври-пида? Каким образом произошли бы дальнейшие события, если бы они не были обусловлены упомянутыми уже при­чинами, да и как бы ты сам мог в таком случае предска­зывать будущее?

С другой стороны, если бы дети Эдипа царствовали вме­сте или договорились царствовать по очереди, или изгнан­ный решил отправиться не в Аргос, а в Ливию или к перребам, или же, прибыв в Аргос, стал торговать селедка­ми и женился бы не на богатой девушке, а на поденщице или на торговке, Адраст же не отдал бы за него свою дочь, изгнанник в свою очередь не захотел бы вернуться на ро­дину, а если бы и захотел, то поборол бы свое желание; если бы Адраст отказался ему помочь, а за Адрастом не пошли бы ни Амфиарай, ни Т ид ей, ни другие вожди или если бы они согласились последовать за ним, а Полиник не стал бы сражаться с братом или захотел совместно с ним царствовать, когда же тот не захотел бы, ушел, прислушав­шись к словам Еврипида:

Пришел ты к нам, незваный, родину сгубить,

а если бы не захотел уйти, то брат его Этеокл сложил бы с себя власть, попав под влияние других хитроумных речей Еврипида:

Как солнце, так и ночь на службе у людей, А дома равного терпеть не можешь ты? —

как тогда стали бы они сражаться друг с другом, и весь дом Лая утонул в крови?

Но ведь все так и произошло, возразишь ты. Да, про­изошло. Но ты-то благодаря чему сумел предвидеть эти события? Разве ты не наблюдаешь, как часто нарушает

весь ход событий сила, заключенная в нас, участниках этих событий? Хочешь, я возьму любое событие, разорву эту вашу самую необходимую причинную связь и покажу ее несостоятельность. Ты утверждаешь, что тебе известен исход событий. Но все события возникают под влиянием силы, разрушающей необходимую причинную связь ве­щей.

Может, тебе не понятно, о чем я говорю? В любом событии, пророк, живые существа часто образуют в нем самом несколько или много элементарных исходных пун­ктов, которые всегда как бы пронизывают его и в свою очередь являются первопричиной других явлений. Этот процесс продолжается до тех пор, пока появившийся откуда-нибудь другой элементарный исходный пункт, другая первопричина не принудят соединиться не с пре­дыдущим и не последующим, а с самим собой. Этим исходным пунктом может быть и осел, и собака, и блоха. Ведь, клянусь Аполлоном, даже у блохи тебе не отнять ее свободы! Она может сама избрать себе любое направление, которое, иногда переплетаясь с человече­скими действиями, образует исходный пункт какого-ни­будь нового действия. Ты же, занимаясь прорицаниями, не замечаешь, что сам руководствуешься такого рода закономерностями.

Взял ты город Трахин, обитель святого Геракла, Зевс уж тебя покарал и еще, локриец, накажет.

Что ты скажешь на это? Разве не вы решили, что Тра­хин будет взят? Разве в этом виноваты мы, а не ваша неизбежная необходимость? Ты поступаешь несправедливо, Аполлон, и твои угрозы мы не заслужили, ибо ни в чем не виноваты. А этот ваш Зевс, необходимость вашей необхо­димости, почему он нас наказывает (если это ему уж так необходимо), а не сам себя за то, что обнаружил сущест­вование такой необходимости? Почему он нам еще и угро­жает? За что должны голодать, будто во всем виноваты мы? Будет ли восстановлен нами город или не будет, в обоих случаях решается судьбой.

Так оставь же свой гнев, Зевс, насылающий голод! Ведь произойдет лишь то, чему суждено произойти, и это диктуется твоей необходимой причинной связью вещей. В сравнении с ней мы ничто. Поэтому и ты, Аполлон, пре­крати свои бессмысленные пророчества: все равно про­изойдет то, что суждено, хоть ты и будешь молчать.

 

Какого же мы заслуживаем наказания, Зевс и Аполлон, если совершенно не причастны к вашему законодательст­ву, точнее говоря, к установленной вами необходимости? Что нам до ваших наказаний и гнева, которые по спра­ведливости должны были бы пасть на ваши собственные головы за то, что вы нас принуждали совершать всякие преступления.

Жители области Эты, оставьте преступные мысли!

А мы их не питаем, Аполлон. Это вы нас к ним толка­ете, и не из-за нашей преступности, а в силу вашей необ­ходимости. Как ты, Аполлон, можешь хвалить того самого Ликурга, который не был хорошим человеком ни по своей воле, ни по своему характеру, а против своей воли? Если только кто-нибудь может стать хорошим против своей воли. То, что вы сейчас делаете, кажется похожим на такое по­ложение, когда кто-нибудь стал бы хвалить и награждать физически красивых людей, а безобразных — порицать и наказывать.

Дурные люди могли бы справедливо упрекнуть вас, бо­ги, за то, что вы не потрудились сделать их добродетель­ными, а, напротив, заставили быть дурными. И когда по улицам горделиво прогуливаются высоконравственные лю­ди, никто спокойно не сможет вытерпеть это зрелище, а скажут: «Хрисипп и Клеанф, и вы все, принадлежащие к этой компании (вас ведь заставили быть хорошими), мы хвалим добродетель, а не вас, добродетельных. Даже Эпи­кура, которого ты, Хрисипп, так часто поносил, мы от твоего имени объявляем свободным от всех обвинений. Ты часто бранил его за изнеженность и несправедливость, но он был таким не по своей вине. Какую же тогда должен он нести ответственность?

Милость богов знает каждый, кто к праведной жизни стремится. Боги от их благочестья святые дары принимают.

Мне кажется, что этого вы не сказали бы, если не были убеждены в том, что не против своего желания, а вполне добровольно идут они к тому, к чему идут. Все то, что они захотят сделать из предсказанного им, ни бог, ни софист какой-нибудь из смертных не осмелятся приписать необходимости. А если осмелится, то разгова­ривать с ним мы больше не станем, а возьмем плетку покрепче, да и отдерем его посильнее, как непослушного мальчишку.

Таково содержание сочинения Эномая, в котором он обрушивается на прорицателя. (Евсевий. Приготовление к Евангелию, VI, 6, 7, р. 277Ь ел.).

ДИОН ИЗ ПРУСЫ (ХРИСОСТОМ)

РЕЧИ

VI. Диоген, или О тирании

ι Диоген Синопский, бежав из Синопы, прибыл в Элладу; там жил он то в Коринфе, то в Афинах, утверждая, что подражает в образе жизни самому персидскому царю, который проводил зиму в Вавило­не и Сузах, а иногда в Бактрах, то есть в самых теплых областях Азии. Летом же он жил в Экбатанах Мидийских¹, где стоит всегда прохладная погода, по-

2 хожая на зиму в районе Вавилона. Вот и Диоген менял свое местожительство в соответствии с време­нами года. В Аттике нет высоких гор и обильных водою рек, как на Пелопоннесе или в Фессалии. Зем­ля там бедная, а климат сухой, так что, даже когда выпадают редкие дожди, влага в почве долго не задерживается. Зато Аттика почти целиком окружена морем, благодаря чему и получила свое название, словно вся она представляет собой одно сплошное по­бережье².

3 Город Афины расположен в долине на юге Аттики. Доказательством служит то, что корабли, плывущие от Суниона в Пирей³, не могут достичь цели, если только не дует южный ветер; понятно, что зима там мягкая; Коринф, напротив, летом овевают холодные ветры, всегда дующие со стороны заливов⁴. Город лежит в тени Акрокоринфа, спускаясь по направлению к Лехею и простираясь на север⁵.

4 Эти два города (Афины и Коринф) намного кра­сивее, чем Экбатаны и Вавилон; коринфский Краний, афинские Акрополь и Пропилеи значительно величе­ственнее царских дворцов, которым они уступают только в размерах. Афины в окружности составляют двести стадиев⁶, если включить Пирей и стены, их

соединяющие, так как не в столь уж отдаленные

5 времена все это сплошь было обитаемо. Если гово­рить по правде, то Афины вдвое меньше Вавилона, но красотою своих гаваней, статуй и живописью, зо­лотом, серебром, бронзой, порядками, утварью и меб­лировкой домов Афины намного превосходят все, что можно увидеть в Вавилоне. Впрочем, Диогена все это мало волновало.

6 «Персидский царь чтобы сменить резиденцию дол­жен преодолеть весьма солидные расстояния: ему при­ходится проводить в дороге большую часть зимы и лета. Мне же, — говорил Диоген, — не составляет труда, остановившись на ночлег вблизи Мегар, на сле­дующий день оказаться в Афинах. Если же нет, еще более близкий путь через Саламин. И не нужно пре­одолевать пустынные переходы. Тут у меня явное пре­имущество перед царем персов и больше удобств,

7 потому что я располагаю лучшими условиями». Вот таким образом любил шутить Диоген. Однако тем, кто восхищался богатствами персидского царя и его хвале­ным счастьем, он доказывал, что в жизни царя нет ничего из того, о чем они воображают. От одной части его имущества нет никакой пользы, а в остальном он

8 не отличается от самых жалких бедняков. При всем том нельзя сказать, что Диоген не заботился о телес­ном здоровье и о самой жизни, как часто думали иные из глупцов, наблюдая, как он мерзнет, живя под от­крытым небом, и испытывает жажду; а он, снося все тяготы, был здоровее тех, кто всегда сыт, живет под крышей, никогда не мучается ни от холода, ни от

9 жажды. Он испытывал даже больше удовольствия, чем они, греясь на солнышке и вкушая пищу.

Особенно радовался он смене времен года: приходу лета, когда становилось теплее, но и не огорчался, когда оно кончалось, ибо вместе с тем прекращалась сильная жара. Так, следуя за сменой времен года и понемногу приноравливаясь к ним, он легко переносил Ю крайности жары и холода. Диоген редко прибегал к помощи огня или тенистого укрытия, если не появля­лась крайняя необходимость. Остальные же люди в любой момент могут разжечь огонь, имеют запас одеж­ды, жилище и, едва ощутив холод, тотчас же скрыва­ются внутрь домов, изнеживают свои тела, делая их неспособными переносить зимнюю стужу.

и Поскольку летом они когда угодно могут пользо­ваться тенью и пить вдосталь вина, то, лишенные сол­нца, проводят так все время и никогда не дожидаются, пока появится естественная жажда. Подобно женщи­нам, большую часть времени они проводят дома, сидят без дела, не зная, что такое физический труд, с одур­маненной от пьянства головой; чтобы помочь себе, они придумывают дешевую пищу и отправляются в бани. На протяжении одного и того же дня они испытывают нужду и в свежем ветре, и в теплой одежде; им нужны одновременно и лед, и пламень, а что самое неле­пое — при этом они желают еще испытывать голод и жажду.

12 Будучи нетерпеливыми, они не получают удоволь­ствия, даже занимаясь любовью, так как не дожидают­ся, пока появится естественное желание, поэтому они жаждут гнусных и безрадостных наслаждений.

Что касается Диогена, то он только тогда прини­мался за трапезу, когда его посещало чувство голода и жажды, считая, что именно это и есть самая лучшая и острая приправа к еде. Поэтому для него ячменная лепешка казалась вкуснее любого самого изысканного блюда, а проточную воду он пил с большим удоволь-

13 ствием, чем остальные фасосское вино. Диоген смеялся над теми, кто, испытывая жажду, проходил мимо ис­точников и рыскал повсюду в поисках места, где мож­но было бы купить вино с Хиоса или Лесбоса. «Эти людишки глупее скота, — замечал он. — Любое живо­тное, когда ему захочется пить, не пройдет мимо род­ника или ручья с чистой водой, а когда испытывает голод, не откажется от нежных побегов или травы, способных его насытить».

14 Для него в любом городе были открыты самые кра­сивые и здоровые жилища — храмы и гимнасии. Ле­том и зимой он довольствовался единственным плащом, ибо легко переносил ставший для него при-

15 вычным холод. Ноги его никогда не знали обуви и не требовали прикрытия, потому что, как он говорил, они не более изнеженны, чем его глаза или лицо. Хотя глаза и лицо — от природы наиболее восприимчивые части тела, однако они прекрасно переносят холод бла­годаря тому, что постоянно открыты: невозможно лю­дям ходить с завязанными глазами, словно они ноги, которые обычно обувают. Диоген говорил, что богачи

 

похожи на новорожденных, которые всегда нуждаются

16 в пеленках. Вот о каких вещах больше всего заботятся люди, вот на что тратят больше всего денег, вот из-за чего разоряются многие города и многие народы поги­бают самым ужасным образом. А Диогену все это ка­залось не стоящим трудов и расходов Ему не нужно было идти куда-нибудь для удовлетворения своих лю­бовных желаний. Он говорил, шутя, что Афродита у него всегда под рукой и притом совершенно бесплатно.

17 Поэты, утверждал он, клевещут на эту богиню, называя ее «золотой»⁷ из-за собственной распущенно­сти. Но так как немало людей сомневались в правоте его слов, то он занимался этим открыто, у всех на виду, и добавлял при этом: «О, если бы все поступа­ли точно таким же образом, то Троя никогда не была бы взята, а Приам, царь фригийский, ведущий свой

18 род от самого Зевса, никогда не был бы заколот у его алтаря». Ахейцы же были столь глупы, что верили, будто даже покойники нуждаются в любовных утехах с женщинами, и закололи Поликсену на могиле Ахилла⁸.

Диоген говорил, что в известном отношении рыбы умнее людей: когда к ним приходит желание выбро­сить сперму, они покидают свои убежища и трутся о

19 что-нибудь жесткое. А люди, удивлялся он, не хотят за деньги потереть или ногу, или руку, или какую-ни­будь другую часть тела, и даже самые богатые не за­платили бы за это ни одной драхмы, а вот за то, чтобы ублажить тот, всем известный единственный член, они не то что готовы потратить много талантов, но некото-

20 рые ради этого рискуют даже самой жизнью! «Тот спо­соб удовлетворения любовного желания, которым пользуюсь я, — продолжал, шутя, Диоген, — изобрел Пан. Влюбившись в нимфу Эхо, он гонялся за ней, но не мог ее поймать, дни и ночи рыская по горам. Он скитался до тех пор, пока Гермес, отец его, не сжалил­ся над ним и не научил его этому способу, а Пан, познав его, избавился от многих неприятностей и нау­чил в свою очередь пастухов».

21 Такими вот приблизительно словами он порой вы­смеивал людей самонадеянных и глупых, но больше всего насмехался над софистами, претендовавшими на особое уважение и уверенными в том, что они знают гораздо больше всех остальных ученых. Он утверждал,

что из-за своей изнеженности люди ведут более

22 жалкий образ жизни, чем звери. Питьем им служит вода, пищей — растения, большинство из них ходят голыми круглый год, никогда они не заглядывают в дома, не знают огня, живут так долго, как им предоп­ределено природой, если только никто не лишит их преждевременно жизни. Они живут, сохраняя силу и здоровье, не нуждаясь во врачах и лекарствах.

23 Что же касается людей, столь привязанных к жиз­ни, придумавших столько средств, чтобы отдалить час смерти, то многие из них даже не доживают до старо­сти, страдая множеством болезней, которые и перечис­лить-то трудно. Им уже мало земли для производства лекарств, теперь они нуждаются в железе и огне. Ни

24 советы Хирона, ни учеников Асклепия, как и предска­зания гадателей или очистительные обряды жрецов, не приносят им пользы. Причина тут одна — распущен-

25 ность и дурные нравы людей. Они собираются вместе в города, чтобы защитить себя от внешних врагов, но поступают так беззаконно по отношению друг к другу и совершают столько тяжких преступлений, что можно подумать, будто они собирались туда именно ради этой цели. По мнению Диогена, в мифе потому и рассказы­вается, что Зевс покарал Прометея за изобретение ог­ня и передачу его людям, ибо это послужило началом и первопричиной изнеженности и распущенности лю­дей. Ведь нельзя же сказать, что Зевс ненавидит людей и завидует их благам.

26 Находились и такие, кто возражал Диогену, говоря, что нельзя человеку жить, подобно другим животным; у него плоть нежнее, и он беззащитен: не имеет ни шкуры, ни перьев, как другие звери, и кожа у него

27 тонкая. На это Диоген возражал: «Виной изнеженности людей — их образ жизни. Они избегают по большей части быть на солнце, скрываются от холода, и дело вовсе не в том, что тело их ничем не покрыто». Он указывал, что лягушки и немало других животных еще более не защищены, чем человек, но некоторые из них не только легко переносят холодный воздух, но могут

28 даже зимой жить в еще более прохладной воде. Диоген неоднократно подчеркивал: глаза и лицо человека не нуждаются в защите, и вообще живое существо не за­рождается в среде, где оно не могло бы существовать. Как бы в ином случае выжили первобытные люди, не

 

имевшие ни огня, ни домов, ни одежды и никакой другой пищи, кроме той, что давала природа сама по себе? Не очень-то облегчили жизнь последующим по­колениям всякого рода хитрости, изобретения и при­думки, потому что люди пользовались своими способностями не для доблести и справедливости, а ради наслаждения.

29 Преследуя во всем только собственные удовольст­вия, они постоянно живут жизнью более тягостной и трудной. Полагая, что они себя заранее всем обеспечи­вают и все предусматривают, в действительности же люди этой самой чрезмерной заботой и предусмотри­тельностью только губят себя наихудшим образом. По-

30 этому справедливо, что Прометей, как рассказывают, был прикован к скале, а коршун клевал его печень.

Диоген отвергал все, что требовало больших расхо­дов, забот и причиняло страдания, и показывал, какую опасность несут они тем, кто этим пользуется. Но он не отказывался от всего, что можно легко и без особых усилий добыть для насущных физических потребно­стей, против холода и голода и для удовлетворения

31 других желаний. Он предпочитал здоровую местность гиблой и выбирал наиболее подходящую для каждого времени года. Заботился и о достатке в пище, и о скромной одежде, но чуждался общественной деятель­ности, судов, соперничества, войн, бунтов.

В образе жизни более всего он подражал богам. Только они, как утверждает Гомер, живут беззабот­но⁹, в то время как человечество проводит дни в трудах и тягостях. Добрые примеры, говорил он,

32 можно найти и в мире животных. Так, аисты, избе­гая летнего зноя, прилетают в области с умеренным климатом; проведя там приятно время, они собирают­ся вместе и улетают, чувствуя приближение зимы. Журавли, легко переносящие стужу, прилетают туда,

33 где идет сев, и находят там себе пищу. Олени и зайцы с наступлением холодов спускаются с гор в долины и на равнины (в горах они скрывались от ветра в удобных пещерах), от жары же они укрыва­ются в лесах и в самых северных краях.

34 Диоген, наблюдая жизнь людей, делал вывод, что дни свои они проводят в хлопотах, злоумышляют все против всех, беспрестанно находятся среди тысячи бед, не зная передышки хоть на миг, даже в праздники, в

пору общегреческих игр и священного перемирия. Они готовы все свершить и все претерпеть ради единствен­ной цели — лишь бы выжить, но более всего они стра­шатся, что у них не хватит того, что они относят к самым необходимым жизненным благам; они думают и постоянно пекутся еще о том, чтобы оставить своим детям побольше богатств. Диоген не переставал удив­ляться тому, что только он один не действует таким же образом, что лишь он один истинно свободен среди всех и по-настоящему счастлив, чего никто другой не понимает.

35 Поэтому он даже не хотел сравнивать себя с пер­сидским царем, ибо его можно считать самым несчаст­ным из людей; купаясь в золоте, он боится нищеты; страшится болезней, хотя не может избавиться от того, что вызывает множество недугов; в ужасе от одной только мысли о смерти воображает, что все участвуют

36 в заговоре против него, его детей и братьев. Он не получает удовольствия от еды, хотя ему подают изы­сканнейшие блюда, и даже драгоценное вино не в со­стоянии заглушить в нем тревогу. Нет дня, который бы он прожил беззаботно и не претерпевал бы величайше­го страха. Когда он трезв, то мечтает напиться допья­на, чтобы забыться от всех треволнений, но, напившись, считает себя конченым человеком, ибо

37 становится беззащитным. Еще не успев проснуться, уже мечтает о сне, чтобы забыться от своих страхов; лишь снизойдет на него сон, он тут же вскакивает, опасаясь умереть во сне. И нет ему никакой пользы от золотого платана¹⁰, дворцов Семирамиды и стен вави-

38 донских. Нелепее не придумать — боится безоружных, а вверяет себя в руки вооруженных до зубов телохра­нителей; заставляет обыскивать всех приходящих в по­исках спрятанного кинжала, но живет в окружении воинов, опоясанных мечами. От безоружных бежит к вооруженным, от вооруженных — к безоружным. От народа его защищают телохранители, от телохраните­лей — евнухи. У него нет никого, кому бы он мог довериться, на земле нет места, куда бы он мог скрыться и прожить там один-единственный день, ни­кого не боясь.

39 Он не доверяет ни еде, ни питью, а содержит спе­циально слуг, которые все это должны отведать до не­го, словно разведчики на пути, кишащем врагами. Не

 

доверяет он даже самым близким — ни детям, ни же­не. И все же, живя в таких тягостных и невыносимых условиях, он не отказывается от царской власти, не хочет этого и не может.

40 Хотя людей со всех сторон окружают несчастья, однако у них есть утешение — рано или поздно им наступит конец. Заключенный в оковы узник надеет­ся когда-нибудь освободиться; изгнанник, покинув­ший родину, питает надежду на возвращение; больной вплоть до смертного часа уповает на исцеле­ние. Тирану же невозможно уйти от своих напастей, ему остаются только молитвы, как и всем прочим. Каждому, кому приходилось пережить смерть одного из своих друзей, хорошо известно, что наступит вре­мя, когда скорбь пройдет. Что же касается тиранов, то у них, наоборот, несчастья со временем все нара-

41 стают. Нелегко тирану дожить до старости, а старость у тирана тяжка. Она совсем не похожа на старость у лошадей, как гласит пословица¹¹. К старости у тирана накапливается больше жертв его произвола и, следо­вательно, самых ожесточенных врагов, а он, утратив физические силы, уже не в состоянии сам себе по­мочь.