МЕНИПП ИСТИННЫМ НОСИТЕЛЯМ КОТОМКИ 1 страница

Вы правильно делаете, терпя голод, жажду и холод, ночуя на голой земле, ибо так повелевает закон Ди­огена, написанный в духе Ликурга, спартанского за­конодателя. Кто ослушается его, тот попадет во власть болезни, зависти, печали и других бед подобного же сорта. На него обрушатся подагра, хрипота и громовые раскаты, испускаемые из чрева, так как он кощунст­венно оскорбил справедливый и божественный закон, провозглашенный уроженцем Синопы.

КИНИЗИРУЮЩАЯ ЭПИСТОЛОГРАФИЯ VII ПИСЬМО ГЕРАКЛИТА ГЕРМОДОРУ

Часть первая

ι Я слышал что эфесцы собираются утвердить на­правленный против меня закон. Но против одного че­ловека выносят не закон, а постановление. Эфесцы не знают, что существует разница между судьей и зако­нодателем. Последний, свободный от всяческих стра­стей, работает на неизвестное ему будущее, поэтому

он лучше судьи, который, видя подсудимого, поддается настроениям. Люди знают, Гермодор, что я вместе с тобой трудился над составлением законов, и хотят из­гнать меня, но они это сделают не раньше, чем при­знают несправедливость своего решения. Они хотят, чтобы по этому закону всякий, кто не смеется и нена­видит людей, до захода солнца был изгнан из города. Но ведь есть только один человек, Гермодор, который не смеется. Этот человек — Гераклит. Значит, это ме­ня изгоняют.

2 О люди, а вы не хотите узнать, почему я никогда не смеюсь? Не потому, что ненавижу людей, а потому, что ненавижу их пороки. Внесите уж лучше такой закон: «Кто ненавидит порок, пусть покинет город». Тогда я первым удалюсь в изгнание. Я с радостью покину не родной город, а порок. Итак, перепишите заново свое постановление. Если вы соглашаетесь, что эфесцы порочны, тогда я их ненавижу. Разве я не более справедливый законодатель, если благодаря мне будут тысячу раз наказаны и приговорены к денежно­му штрафу те, кто изгнал из жизни Гераклита за то, что по вине порочных людей он никогда не смеется. А денежный штраф — для вас тяжелейшее наказание. Это ваше изгнание, это ваша смерть.

3 Вы нанесли мне обиду, лишив того, что дал бог, и к тому же еще незаконно изгоняете. Может быть, мне прежде всего следовало полюбить вас за то, что вы лишили меня возможности веселиться и не перестаете преследовать законами и изгнаниями? Впрочем, оста­ваясь в городе, разве я не нахожусь в ссылке? С кем вместе я развратничаю, в компании с кем убиваю, пьянствую, совершаю преступления? Я никого не раз­вращаю, никого не обижаю. Я одинок в городе. В этом моем одиночестве виноваты ваши пороки. Может быть, рынок ваш делает Гераклита хорошим человеком? Нет, это Гераклит исправляет вас, город. Но вы не хотите никаких исправлений.

4 А я хочу быть и являюсь законом для других. Но один я не в состоянии обуздывать целый город. Вы удивляетесь, что до сих пор ни разу не видели, как я смеюсь, а я, со своей стороны, дивлюсь, глядя на лю­дей, которые смеются и радуются, свершив беззакония. Между тем им, виновникам несправедливости, следо­вало быть печальными. Дайте мне возможность спо-

койно смеяться и не видеть, как вы отправляетесь в суд, словно на войну, держа язык наизготове, как ору­жие. Вы направляетесь туда, награбив предварительно денег, изнасиловав женщин, отравив друзей, совершив святотатство, назанимавшись вдосталь сводничеством, обманув народ, избив [рабов], запятнав себя множест­вом преступлений.

5 Как могу я смеяться, видя, что люди делают все это, не обращая внимания на свою одежду, бороду и головные уборы. Разве я могу смеяться, видя, как же­на отравителя держит в объятиях ребенка, как у детей отнимают их состояние, как муж лишается его в бра­ке, как насилуют ночью девушку, как гетера, еще не ставшая женщиной, отдается мужчине, как бесстыд­ный мальчишка, один, становится любовником всего города, как сливки изводят на благовония, как для того, чтобы побольше нажраться на пирах, вставляют два пальца в рот. Могу ли я смеяться при виде безум­ных трат на чревоугодие или народа, решающего важ­нейшие вопросы на сцене театра? И сама добродетель наполнит мои глаза слезами, если ей предпочтут по­рок.

6 Может быть, мне смеяться, наблюдая ваши войны, когда вы, несчастные, под предлогом нанесенной вам обиды пятнаете себя убийствами, превращаясь из лю­дей в диких зверей, становясь под музыку флейт и труб чуждыми любой музе. Железо, столь подходящее для плугов и других земледельческих орудий, вы пре­вращаете в орудия убийства и насилия. Вы оскорбляете и богов — Афину-воительницу и Ареса, прозванного Эниалием. Вы выстраиваете друг против друга фаланги и жаждете, чтобы человек убил человека, наказывая как дезертиров тех, кто не запятнал себя убийством, и превознося того, кто больше всего пролил крови.

7 Львы не вооружаются друг против друга, кони не хватаются за мечи. Нельзя увидеть орла, нацепившего доспехи для битвы с орлом. Никто из животных не имеет другого боевого оружия, кроме собственных чле­нов. Для одних оружие — рога, для других — клюв, для третьих — крылья, для четвертых — скорость. Од­ним помогает большой рост, другим — малый, од­ним — толщина, другим — их умение плавать, многим — храбрость. Ни одно неразумное животное не испытывает удовольствия от оружия, сохраняя лишь

 

то, что дано ему законом природы. Иначе у людей: чем больше они приобретают, тем больше чувства не­уверенности у овладевших.

8 Для чего вам нужно прекращение воин? Может быть, так вы избавите меня от печали? Но каким обра­зом? Разве это не вы грабите землю и город, издевае­тесь над старостью, уводите женщин, вырываете детей из материнских объятий, оскорбляете супружеские узы, превращаете девушек в наложниц, мальчиков — в женщин, свободных заключаете в оковы, расхищаете храмы богов, уничтожаете памятники героям, воспева­ете нечестивые дела и совершаете благодарственные жертвоприношения богам за учиненные беззакония?

9 Разве я могу смеяться, когда в мирное время вы сражаетесь словами, а во время войны решаете споры оружием, мечами уничтожаете справедливость. Гермо-дора изгоняют потому, что он пишет законы, Геракли­та — за нечестие. Для толпы его одиночество — предлог для оскорблений. Городские стены стоят как символ человеческой порочности, скрывая ваши безза­кония, все заперты в домах. Есть еще стены заблужде­ний. Внутри — враги, хотя и сограждане, снаружи — враги-чужеземцы. Кругом враги, друзей — ни одного.

ю Могу ли я смеяться, когда столько врагов? Чужое имущество вы считаете своим, чужих жен — своими, свободных порабощаете, живых пожираете, законы преступаете, преступления освящаете законами, отни­маете силой все, что вам не принадлежит. Законы, которым более всего пристало быть символом справед­ливости, становятся символом произвола. Если бы они не были такими, вас бы уже ничего не сдерживало в ваших злодеяниях, а сейчас они немного вас обуздыва­ют. Только страх перед наказанием сдерживает вашу жажду преступлений.

Часть вторая¹

...Разве это не значит иметь мозги набекрень?! Вос­хищаться пышностью театров и не почитать красоту светил. Ведь в театре, хоть и разукрашенном, нет ду­ши, а небо полно богов. Созерцайте же солнце, дающее жизнь душе. Пусть вся эта красота не пройдет мимо вас. Наблюдайте также за бегом светил. Вам говорят, что согласны с вами, — не спорьте. Вам говорят: «Со-

вершенствуйтесь, не грешите. Закон угрожает. Береги­тесь наказания. Стремитесь к награде за добродетель и только в этом старайтесь одержать победу».

Львы не оскверняют себя убийством львов, волки не отравляют волков, кони не вступают в заговор против коней, а слоны не захватывают крепостей, чтобы их разрушить. Звери, живя вместе с нами, становятся руч­ными, а люди, обращаясь друг с другом, становятся дикими. Братья из мести убивают братьев, отцы подсы­пают яд своим детям, законные сыновья отрубают голо­вы своим родителям, а жены предают мужей [... ] и [... ] мужья, еще не остыв от любовных объятий, тайно уби­вают своих жен. Столь же распутные, сколь и нечест­ные, они заставляют подозревать в преступлениях невинных, подобно тому как бесчестный человек делает вид, что поступает по справедливости. Всего этого нет у неразумных животных. Слоны несребролюбивы, львы не копят сокровищ, быки не пекут пирогов или медо­вых пряников и не наряжаются в милетские ткани во­лы. У них нет национальных нарядов. Они не нуждаются в помощи, чтобы нести свой груз. Они не делают, по примеру людей, слугами себе подобных.

Одни из них живут в берлогах, другие — в пеще­рах, третьи — в чащах, четвертые — на равнинах, пятые — в воде, некоторые — в воздухе. Имея свое определенное место, никто не живет в чужой среде². Когда появляется необходимость, они обрастают густой шерстью и не страдают ни от холодов, ни от мороза. У них вырастает и панцирь для защиты.

Пастбища в горах и долинах, обильные источники и озера дают им пищу. Именно поэтому они живут, не злоумышляя друг против друга, не убивая, если только их не принуждает к этому человек.

Человек же, по природе существо мирное, ведет себя, как свирепый зверь. Люди поднимают мечи на своих отцов, мечи на матерей, мечи на детей, братьев, друзей, сограждан, против одиночества и против тол­пы, против невинных животных и иноплеменников. Насытьтесь наконец несправедливостью, чтобы я мог обуздать свой смех или перенес его на поэтов. Я их ненавижу, всех этих гомеров, гесиодов и архилохов. Гомер призывает Музу воспеть ему гнев Ахилла, будто богам интересно прославлять человеческие страсти. Он не постыдился просить деву за наложницу.

 

Мое целомудрие постыдилось бы этого, превосходя целомудрие Гомера. Он любил женщин и в соответ­ствии с тем, что сам испытал, изукрасил своих героев поэтическим вымыслом, который, напротив, не укра­сил их, а обезобразил. Из-за женщины убил он Аякса, из-за той же самой Кассандры он заставил убить Ага­мемнона в его собственном доме, а на Итаке — юно­шей из-за Пенелопы, в Илионе — из-за Елены. Женщины — всегда причина его надругательства над Элладой, а им, несмотря на промахи, еще восхища­ются. Его «Илиада» и «Одиссея» — две великие поэ­мы — посвящены страстям двух женщин: одной, которая была увезена силой, другой, которая хотела бы этого. Та, которая была похищена, нашла, кажется, своего героя, а другая, если бы ее герой не должен был вот-вот возвратиться, в течение всех десяти лет была готова выйти замуж.

Тот, кто не очень хочет, быстро отказывается от задуманного. Отсрочка — всегда плод нерешительно­сти, результат путаницы в голове. Десять лет Одис­сей сражался в Илионе и столько же примерно времени он наслаждается близостью с женщинами в «Одиссее». У Каллипсо проводит семь лет, у Кир­ки — один год. Наконец, когда он пресытился, его потянуло к Пенелопе. Арета была, конечно, мудрее его, так как он и у нее оставался. Я не считаю, что у Одиссея есть какая-нибудь другая мудрость, кроме той, что он любит поесть и поволочиться за женщи­нами. Во время своих странствий он не столько дей­ствует, сколько претерпевает. Во всех этих пакостях виновен, конечно, больше всего Гомер. Ведь это он сам и обманщик Одиссей, и пожиратель народов Ага­мемнон...

КИНИЧЕСКИЕ ДИАТРИБЫ

ИЗ БЕРЛИНСКОГО ПАПИРУСА № 1304¹

Кол. «...Кому я прикажу судить, тот из вас и будет

π судьей. И если его решение окажется справедливым,

он будет отпущен живым». Тогда один из гимнософи-

стов спросил, смогут ли они добавить [к ответам ] свои

объяснения. Александр дал утвердительный ответ и спросил первого, как он думает, кого больше чис­лом — живых или мертвых. Тогда [спрошенный] от­ветил, что живых. «Разве не верно, что число существующих больше числа тех, кого уже нет со­всем?» — добавил он. После него Александр спросил следующего, что [больше — земля или море.]². «Зем­ля. Ведь и само море находится на земле». Третьего он спросил, какое животное, по его мнению, самое хит­рое. Тот ответил: «То, которому никто не может дать

Кол. определения, — человек». Четвертого он спросил, по-Π Ι чему тот посоветовал их вождю Савило [Самбу] вое­вать с ним. Тот ответил: «Чтобы он смог достойно жить или достойно умереть». Пятому он приказал от­ветить на вопрос, что раньше родилось — день или ночь. Тот ответил: [«Ночь»]³, ибо она родилась одной ночью раньше, чем день». Когда же Александр выра­зил свое недоумение по поводу ответа, индус подумал и сказал, что мудреные вопросы порождают и мудре­ные ответы. Шестого он спросил, какой человек заслу­живает любви у людей. Мудрец ответил: «Тот, кто, обладая могуществом, никому не внушает страх». Седьмого он спросил, что должен делать человек, что­бы стать богом. Тот ответил: «Такого человек сделать не может, даже если будет пытаться». Восьмого он

Кол. спросил, что сильнее — смерть или жизнь. Тот отве-IV тил, что жизнь, ибо она из несуществующих делает существующих, а смерть — из существующих несуще­ствующих. Последнему он повелел ответить, как дол­го, по его мнению, человек должен жить. Тот ответил, что до тех пор, пока [человек решит, что лучше уме­реть, чем жить ]⁴. Когда остался последний [из тех, кто должен был оценить ответы ]⁵, он спросил его, кто, как ему кажется, дал наихудший ответ, и предостерег:

Кол. «Только смотри, не угождай никому». А тот, не желая, v чтобы кто-нибудь погиб из-за него, ответил, что один отвечал хуже другого... «Тогда вы все умрете, — ска­зал Александр, — а ты первым, раз так рассудил». Тогда тот сказал: «Но царю не пристало обманывать. Ведь ты сказал: «Кому я прикажу [...]⁶ [«Так как, по моему мнению, — сказал гимнософист, — ни один мудрец не ответил хуже всех, то никто не может быть казнен первым. Иными словами, никто из нас не дол­жен умереть: я не могу умереть, ибо правильно рас-

судил, а остальных нельзя казнить вообще, раз никого из них нельзя казнить первым»⁷.

Кол. [... ]⁸ «Это ты, а не мы, должен беспокоиться, чтобы VI нас не казнили несправедливо». Александр выслушал его и решил, что все они мудрые люди, и приказал дать им одежду и всех отпустить.

ИЗ ЖЕНЕВСКОГО ПАПИРУСА № 271⁹

Часть первая

Кол....У нас с тобой, как и у всех, одна земля, нас ι окружают все те же люди. Даже если тебе будут принадлежать все реки, пьешь ты не больше, чем я. Но я не сражаюсь, не получаю ранений, не разру­шаю городов. Одна у меня с тобой земля и вода, но у меня всего в достатке, и я ничего не хочу. Усвой у меня хоть это правило мудрости: ничего не желай, и все твое. Мать бедности — жадность исцеляется горьким лекарством страдания. Ты будешь богат, как я, если приобщишься к моим благам. Бог мне друг, у меня с ним все общее¹⁰. К дурным людям я не прислушиваюсь. Небо — мне крыша, вся земля — ложе, все реки к моим услугам, леса — мой стол. Я не ем мяса, как львы. Не становлюсь могилой для падали, в моем чреве не разлагается живая плоть. Земля мне приносит свои плоды, как мать — молоко. Я не пил крови матери, не пожирал живых существ, а ел только то, что дает природа. Ты хочешь знать, какая мудрость мне ведома. Как видишь, я живу так, как родился, как был произведен на свет¹¹. Я знаю, что делает бог. Вы же только дивитесь, когда начи­наются ливни, моровая язва, гремит гром и полыхают молнии, разражаются войны, голод. Я же предвижу и знаю, как, откуда и почему все это происходит. И больше всего я радуюсь тому, что бог сделал меня соратником своих деяний [...]¹² Мы знаем, что, испу­гавшись, царь приходит ко мне, как к другу. Помо­лившись богу, я прошу его о благах для дома. Не золото, царь t···]¹³, а эта моя речь принесет тебе пользу. Если же ты прикажешь меня убить, я не опечалюсь. Я отправлюсь к своему богу. Он справед­лив, ничто не скроется от его взора. Ты победил всех и вся, но у тебя нет места, куда бы ты мог убежать.

Ведь бог сомкнул небо [над нами]. Ныне он запер нас в плоть, словно окружив стеной. Кол. Узнавая, как мы живем, спустившись от него, он

и потребует отчета, когда мы поднимемся к нему. Не уничтожай того, что сотворил бог, не проливай крови городов, не шагай по трупам народов. Думай о том, как самому жить, а не как убивать других. Зачем, обладая лишь одной душой, ты губишь такое множест­во душ? Зачем наполняешь мир горем? Зачем, когда другие плачут, ты смеешься? То, что ты вытерпел, то пережил с самим собой. Теперь ты не боишься и не причиняешь зла. Если и здесь ты ищешь мужество, ты найдешь его. Сбрось с себя эту баранью шерсть, не прячься под мертвый покров. Душа подвергается испы­таниям и в уединении. Почему ты глядишь с таким отвращением на самого себя? На чужую шерсть ты смотришь с большим удовольствием, чем на собствен­ное тело. Я знаю, тебе не избрать нашей жизни, ты не настолько счастлив. Македонцы с тобой, чтобы грабить города. Сегодня они горюют [узнав ], что спасен народ. Они воины собственной ненасытности, а ты для них только предлог. Когда от богов ты получишь другую жизнь, чтобы пожить наконец на собственный счет? Теперь-то ты живешь за счет грабежей и убийств. Од­но у тебя есть, будешь добиваться другого [... ]¹⁴. Ка­ким я увижу тебя на небе? Я напомню тебе о своих словах, когда тебя больше не будут сопровождать ни кони, ни дары. Ты будешь оплакивать свою жизнь, загубленную на убийства и страх. Ты обратишься ко мне, когда уже у тебя ничего не будет, кроме воспо­минаний о содеянном зле. «Ты был добрым советчи­ком, Дандамис. Теперь я знаю, что ожидает людей у богов». Не сумев извлечь для себя никакой пользы и не почувствовав угрызений совести, Александр все это благосклонно выслушал и не рассердился. Была и в нем частица божественной пневмы, но по вине дурного эллинского племени он и ее обратил во зло. Он сказал: «Блаженный Дандамис, я знаю, что все сказанное то­бой — истина. Но бог произвел тебя на свет там, где можно быть счастливым, никого не бояться и быть Кол. богатым. Я же живу в постоянном страхе и треволне-

ш ниях. Я больше боюсь тех, кто меня охраняет, чем тех, кто со мной воюет. Мои друзья, ежедневно злоумыш­ляющие против меня, хуже врагов. Я без них не могу

жить, но и с ними не чувствую себя в безопасности. Они охраняют меня [... ]¹⁵. Ты доставил мне удоволь­ствие своими словами и смягчил меня, [огрубевшего] от войн. Но ты не унизил меня. Более того, почитая мудрость, я получил от тебя добрую услугу». С этими словами он дал знак слугам. Они принесли к нему золото и в слитках, и в монетах и [... ]¹⁶ пироги [... ]¹⁷ «Я не принимаю ничего бесполезного или вредящего душе и теперь не собираюсь опутывать оковами свою свободную от забот душу. Я ничего не покупаю на рынке и живу в одиночестве. Все бог дает мне даром, ибо ничего не продает за деньги, желая добра, и когда думают, что он берет, дает. Я одет в тот самый плащ, который получил, когда меня мать рожала. Вскормлен­ный под открытым небом, я с удовольствием смотрю на себя. Мое тело свободно от оков [одежды]. Жажда де­лает для меня речную воду слаще меда. Всевоз­растающая со временем, она становится служанкой наслаждения. Если хлеб был кормильцем, зачем ты Кол. поджигал его? Объедки огня я не ем... пусть огонь, IV вкусив это, истребит до конца. Чтобы уважить челове­ка, почитающего философию, я принимаю елей». [... ]¹⁸ возжегши огонь, он стал лить [на него] елей и петь благодарственный гимн богу, пока все не истратил. Увидев это, Александр в изумлении удалился, веля унести с собой принесенные дары. Дандамис сказал: «Все мы таковы. А Калан появился у нас и совсем недолго подражал нашему образу жизни, но не стал другом бога и сбежал к эллинам и по обычаю индусов предал себя бессмертному огню [...]¹⁹. Мы радуемся одиночеству, скрываясь в гуще деревьев. Наши мысли мы обращаем к богу, чтобы душа наша, общаясь с людьми, не отвращала взгляда от бога....Блажен тот, ' кто ни в чем не нуждается. И тот, кто намерен удов­летворять [свои желания], — негодный раб. У едино­мышленников одинаковые взгляды. Мы не нуждаемся в государстве, которое представляет собой сборище злокозненных людей. Вместо домов бог создал для нас горы и леса...»

Кол. Фрагмент А. «...если вы хотите носить плащи,

v то нужно пользоваться разными — для пастуха, для

ткача, для валяльщика». — «Об этом можешь мне

не говорить. Я не ношу мягких плащей. Для индуса

это то же самое, что рабство. Кто испытывает жела-

ние иметь хоть немного денег, захочет награбить по­больше».

Фрагмент В. «...Вы нищие и готовы восторгаться ничтожным. Вы убиваете живые существа, детей зем­ли, рабов...» Кол. «...мы не пьем без желания напиться. Когда же

VI появляется жажда, утоляем ее только водой из природ­ных источников [... ]²⁰ Счастливее у вас безумцы. Они пьяны, даже не покупая вина. Вы колотите друг друга и судитесь... Мы слышали, что вы много едите, не решаясь бросить. То, что вы вместили в себя, изверга­ете, насилуя природу. Облегчившись, пьете снизу, ис­пражняетесь сверху. Кол. Безумцы, вместо того чтобы ходить на ногах, вы

VII ходите на голове. Зачем насильно насыщаете себя, чтобы так же насильно очиститься, приобретая сверх того грубость и болезнь? Позвольте природе кормить вас, чем она хочет, и она излечит вас. Своей цели вы достигаете, но без удовольствия, ибо конец не знающего меры насыщения мучителен. Вы заболева­ете, болезни — ваше наказание. Если вы уж хвали­тесь, что много имеете, то сделайте приятное и другим. Мы же слышали, что даже нищим, прося­щим хлеба, вы не подаете. Все свое состояние вы тратите на еду, поэтому множество врачей обирают вас своими ухищрениями или опустошают голодом. Тогда одни, выпив много вина [... ]²¹ только воды у нас столько, сколько хотим. Кол....она, испытав [это], полна наглости. Этого брах-

VIII маны не знают. Мы не ведем никаких войн [... ]²² брось все, наслаждайся одиночеством и ходи нагим, доволь­ствуясь дарами бога [... ]²³

ДЕМОНАКТ

АПОФТЕГМЫ И ГНОМЫ

1. Мы настолько приближаемся к добродетели, насколь­ко отходим от наслаждений (Антоний и Максим. Рассужд. о добродетели и пороке в жизни, с. 35).

2. Отвратительно в других одобрять добродетель, а са­мим погрязать в пороке (Там же).

3. Он бранил тех, кто заботился о своем теле, а своей душой пренебрегал. Это все равно, что следить за состоя­нием дома и не думать об его обитателях (Там же).

4. Учись на чужих ошибках, тогда ты будешь чужд злу (Максим. Рассужд. о благоразумии и рассудительности, с. 94).

5. Вы смертные. Чего вам думать о богах! (Стобей. Антолог., XXII, 16).

6. Когда какие-то люди рассуждали о том, одушевлен ли космос, а потом — шаровиден ли он, Демонакт обратился к ним: «Вот вы все хлопочете о космосе, а о том, что ведете порочную жизнь, даже не задумываетесь» (Стобей. Экло­ги, II, 1, И. — Геерен, с. 10. Ср.: Антоний и Максим. Рассужд. о любопытстве, с. 164).

7. Один софист, недоумевая, спросил его: «Почему ты бранишь меня?» Демонакт ответил: «Потому что к тому, кто тебя бранит, ты относишься с уважением» (Антоний и Максим. Рассужд. о порицании и лести, с. 259).

8. На вопрос, когда он начал философствовать, Демо­накт ответил: «Когда стал в себе самом обнаруживать не­достатки» (Стобей. Антолог., XXI, 7).

9. Пользуйся чаще ушами, чем языком (Антоний и Максим. Рассужд. о болтливости, с. 396).

10. Невежественные люди молчат, как рыбы, когда их вытаскивают из воды (Антоний и Максим. Рассужд. о науке и философии, с. 706; Извл. из Флорент. кодекса Иоанна Дамаск, у Стобея, Антолог., XII, 53. — Майнеке, т. 4, с. 196).

11. От врагов люди терпят меньше зла, чем от друзей, потому что, боясь врагов, их остерегаются, а перед друзья­ми у них душа нараспашку, и поэтому те могут их легко обмануть и причинить зло (Антоний. Рассужд. о недобрых друзьях, с. 724).

12. Узнав секрет от друга, не выдавай его, сделавшись врагом. Ты нанесешь удар не врагу, а дружбе (Там же).

13. Не делай другом того, кому не можешь полностью довериться (Там же).

14. Есть люди, которые не живут сегодняшним днем, а с таким усердием делают запасы, будто собираются прожить вторую жизнь, а не ту одну, которая им дана (Антоний и Максим. Рассужд. о богатстве, бедности и скупости, с. 760).

15. Отступление обнаруживает истинно мужественного человека, несчастье — разумного (Антоний и Максим. Рассужд. о счастье и несчастье, с. 820).

16. Город нужно украшать зданиями, душу — знания­ми¹ (Извл. из Флорент. кодекса Иоанна Дамаск, у Стобея, Антолог., XIII, 53. — Майнеке, т. 4, с. 196).

17. Фаворин услыхал от кого-то, что он [Демонакт] поднимает на смех его лекции и больше всего стихи, кото­рыми он пересыпает свои выступления, находя их очень изнеженными, несерьезными, женственными и совсем не подходящими для философии. Тогда он подошел к Демо-накту и спросил, кто он такой, чтобы насмехаться над ним. «Человек, — ответил тот, — у которого уши не так легко поддаются обману». Когда же Фаворин стал настаивать и спрашивать: «Чем ты запасся, Демонакт, чтобы перейти от шуток к философии?» — тот ответил: «Яичками» (Лукиан. Жизнь Демонакта, 12).

18. Как-то в другой раз Фаворин встретил Демонакта и спросил, какая из философских школ ему больше всего нравится. «Кто же тебе сказал, что я занимаюсь философией?» — ответил тот и, уже отходя от него, стал с явным удовольствием хохотать. Фаворин спросил, чего он смеется. «Мне показалось смешным, что ты, безбородый, хочешь, узнавать философов по бороде» (Там же, с. 13).

19. Некогда известный в Афинах софист Сидоний высту­пил с похвальной речью самому себе, в которой упомянул, что причастен к любой философии. Однако неплохо приве­сти эту часть его выступления дословно. «Если Аристотель позовет меня в Ликей, я пойду за ним. Если Платон — в Академию, приду. Если — Зенон, останусь в Пестрой Стое. Если призовет меня Пифагор, замолчу». Тогда из рядов слушателей поднялся Демонакт и сказал: «Послушай, Си-доний (он назвал его по имени), Пифагор уже кличет те­бя!» (Там же, 14).

20. Некий знатный и красивый юноша из Македонии по имени Пифон стал посмеиваться над Демонактом и, пред­ложив ему какой-то софизм, потребовал назвать решение силлогизма. «Одно я знаю, дитя мое, — ты уже решился». Того разозлила двусмысленность шутки, и он с угрозой сказал: «Вот я тебе сейчас покажу мужа!» — «Так у тебя есть еще и муж?» — со смехом спросил Демонакт (Там же, с. 15).

21. Один атлет стал объектом его острот за то, что, будучи олимпийским чемпионом, он появлялся в пестрой одежде. Тогда тот ударил его по голове камнем, да так, что потекла кровь. Присутствовавшие при этом люди начали

возмущаться, будто этот удар настиг каждого из них, и кричать, что надо идти к проконсулу. Демонакт обратился к ним: «Зачем, граждане, идти к проконсулу, когда надо спешить к врачу» (Там же, 16).

22. Однажды, гуляя по улице, он нашел на дороге золо­тое колечко и повесил на агоре записку с просьбой к хозя­ину потерянного колечка к нему прийти и, назвав вес перстня, камень и рисунок на нем, получить потерю. Вско­ре пришел какой-то смазливый мальчишка и заявил, что это он потерял кольцо, но ничего толком сказать не мог. «Иди домой, малыш, да береги свое колечко, а это не ты потерял» (Там же).

23. Какой-то римский сенатор, находясь в Афинах, привел к Демонакту своего сына, очень красивого, но женственного и изнеженного мальчика. «Вот мой сын, — сказал сенатор. — Он приветствует тебя». — «Красив мальчик — и тебя достоин, и на мать похож» (Там же, 18).

24. Киника Гонората, философствовавшего в медвежьей шкуре, он не хотел называть его настоящим именем, а звал Аркесилаем (Там же, 19).

25. На чей-то вопрос, как, по его мнению, можно опре­делить счастье, Демонакт ответил: «Счастлив только сво­бодный». Когда ему возразили, что свободных много, он сказал: «Но свободным я считаю того, кто ни на что не надеется и ничего не боится». — «Но таких людей нет. Ведь все мы, до единого, по большей части находимся в рабстве у надежды и страха». — «Но, — заметил Демо­накт, — если ты поразмышляешь над делами человечески­ми, то, пожалуй, найдешь, что они не заслуживают ни надежды, ни страха. Ведь все вообще проходит — и печа­ли, и радости» (Там же, 20).

26. Перегрин-Протей ругал его за то, что он часто сме­ется и издевается над людьми. «Демонакт, разве ты ки­ник?» — укорял он его. «Перегрин, разве ты человек?» — последовал вопрос (Там же, 21).

27. Какой-то естествоиспытатель разглагольствовал об антиподах. Философ остановил его, подвел к колодцу, по­казав на отражение в воде, спросил: «Это те самые антипо­ды, о которых ты говоришь?» (Там же, 22).

28. Один человек выдавал себя за мага и заявлял, что знает такие действенные заклинания, что им все повину­ются и добывают все, что он захочет. «Вот чем удивил. Я и сам занимаюсь тем же. Если хочешь, пойдем к булочни-

це, и ты увидишь, как одним заклинанием и малой толи­кой зелья я заставлю ее дать мне хлеба». Этими словами он намекал на то, что деньги имеют такую же силу, как и заклинания (Там же, 23).

29. Герод очень горевал о безвременно умершем Поли­девке и просил, чтобы ему запрягали колесницу и подавали лошадей, как живому, и готовили обед. К нему подошел Демонакт и сказал: «Я принес тебе письмо от Полидевка». Герод обрадовался, думая, что Демонакт вместе с другими разделяет его печаль, и спросил: «Чего же хочет Поли­девк?» — «Он раздосадован, Герод, что ты все еще к нему не отправился» (Там же, 24).