МЕНИПП ИСТИННЫМ НОСИТЕЛЯМ КОТОМКИ 5 страница

Все несчастья — голод, изгнание, тюрьмы, утрата гражданских прав — больше страшат, когда их ожи-

42 дают, чем огорчают того, кто уже их испытал. Стоит устранить страх смерти, продолжал Диоген, как боль­ше уж нечего будет бояться. Смерть не может трево­жить тех, кого она уже настигла, ибо мертвые вообще ни о чем не беспокоятся. Но страх перед смертью столь велик, что многие даже не дожидаются ее естественного прихода. Одни, оказавшись на ко­рабле во время бури, не дожидаясь, пока корабль пойдет ко дну, кончают жизнь самоубийством, другие же, попав в окружение врагов, делают то же самое, хотя уверены, что ничего страшнее смерти их не ожидает.

43 Что касается тиранов, то этот страх их никогда не покидает — ни днем, ни ночью. Осужденные на смерть преступники знают, когда им предстоит умереть, а ти­раны даже того не ведают: наступит ли их смертный час через день или уже пришел. Ни на одну минуту, ни на короткое мгновение не оставляет их страх смер­ти: и во время приема пищи, и в момент жертвопри-

44 ношений в честь богов. Когда приходит время для развлечений, даже в минуты акта любви, в миг наи­высшего напряжения страстей, они не забывают о

45 смерти, опасаясь быть убитыми своими возлюбленны­ми. С этим же чувством они пьют с ними вино и ложатся в постель.

Таким образом, по-моему, тиран только тогда сча­стлив, когда его сразит смертельный удар, ибо тогда он избавляется от своего самого большого несчастья. Но самое нелепое вот что: все другие люди знают, что, попав в безвыходное положение, они не будут долго страдать, если возможно умереть. Тираны же, в окру­жении величайших несчастий, считают, что живут среди величайших благ, так как, на мой взгляд, они обмануты мнением других людей, не прошедших искус

46 властью. Это сам бог внушил им это неведение, чтобы наказание длилось всю их жизнь.

Людям благополучным жизнь кажется лучше, а смерть, естественно, чем-то дурным, а тем, кто влачит свою жизнь в печалях, она представляется более тяж-

47 кой, а смерть желанной. Что же касается тиранов, то и жизнь, и смерть для них более тяжка, чем для ос­тальных людей, ибо они живут гораздо хуже, чем те, кто обуреваем желанием умереть, а смерти они боятся так, будто ни на минуту не расставались с наслажде-

48 ниями. Удовольствия, разумеется, приносят больше ра­дости, когда редки, но надоедают, если ими пользоваться постоянно, а беды, если они нескончае­мы, переносятся еще тяжелее.

Примерно так всегда обстоит дело у тиранов и с удовольствиями, и с несчастьями: беды у них никогда не кончаются, а удовольствия они никогда не чувству-

49 ют. Они всегда опасаются могущества богатых, а у бедняков их пугает жажда обогатиться. На свете нет человека, даже процветающего, который бы испытывал по отношению к тиранам чувство благодарности, пото­му что люди никогда не довольствуются достигнутым, а тот, кому в жизни ничего не удается достигнуть, особенно сильно их ненавидит.

50 Особенно ненавистен людям тот, кто добыл свои неисчислимые богатства неправедным путем, поэтому нет никого ненавистнее тирана. К тому же ему еще необходимо доказывать свое расположение к придвор­ным. В противном случае он тотчас же погибнет, а

оказывать благодеяния многим, причем неоднократно, нелегко, не отнимая у других. Те, у кого отнимают, становятся врагами, а тот, кто получает, обуреваем подозрениями и старается как можно быстрее отде­латься от подарка. Далекое пугает тирана своей отда­ленностью, близкое — своей близостью. От тех, кто далеко, он ожидает военного нападения, от тех, кто

51 близко — предательства. Мир для него нежелателен, так как он предоставляет людям досуг, а войну считает опасной, поскольку приходится нарушать покой под­данных, заставляя предоставлять деньги и отправлять­ся в поход. Таким образом, во время войны они жаж­дут мира, а когда воцаряется мир, они тотчас затевают войну.

52 Когда народ обеспечен всем необходимым, они бо­ятся его наглости; когда же приходит нужда, страшат­ся его гнева. Они никогда не уверены в своей безопасности: отправляясь на чужбину и оставаясь до­ма, показываясь на народе и живя в одиночестве; они не смеют пойти даже туда, где вполне безопасно, ибо

53 повсюду им чудятся засады и заговоры. Каждый из них припоминает известные им случаи смерти тиранов и когда-либо направленные против них заговоры. Все это они считают дурным для себя предзнаменованием, и они так напуганы, будто им предстоит умирать много раз всеми этими смертями. Они всегда хотят за всем уследить и не терять ничего из виду, ибо ожидают удара с любой стороны, но именно этого-то они и не могут делать из-за чувства стыда и страха; ведь на­сколько заметнее страх властителя, настолько смелее вступают люди в заговор против него, презирая за тру­сость.

54 Вот так и живут тираны, словно запертые в тесную клетку, со всех сторон утыканную направленными против них мечами, почти касающимися их тел. Не

55 только тела, но и самой души тирана так близко каса­ются острия мечей, что даже в Аиде самому Танталу, которому, как говорят:

грозит над головой висящий камень¹²,

приходится значительно легче. Ведь Танталом больше не владеет страх смерти, а тирану, пока он жив, грозят такие муки, какие выпали Танталу только после смерти.

56 У тех, кто стал тираном в каком-нибудь городе или небольшой стране, есть возможность бежать куда-ни­будь и жить там изгнанником, но никто еще не испы­тывал любви к тирану, а, напротив, все ненавидят его, относятся к нему подозрительно и ждут только удоб­ного случая, чтобы выдать обратно его жертвам. Ну а тем, у кого под властью находится множество городов и народов, кто владеет огромной страной, как, напри­мер, персидский царь, тому невозможно никуда убе­жать, даже если к ним наконец придет понимание меры всего содеянного ими зла и кто-нибудь из богов

57 лишит их счастливого неведения. Тираны никогда не живут в безопасности, даже если они превратятся в бронзу или железо. И в таком виде им грозит ги­бель — быть разрубленным на куски или пущенным в переплавку.

Если кто-нибудь рискнет говорить с тираном от­кровенно, тот выходит из себя, пугаясь этой смелости в речах; если же кто говорит раболепно и униженно, то само это раболепие кажется ему подозрительным.

58 Говорят с ним как с равным — считает, что над ним глумятся; унижаются — думает, что обманывают. Когда бранят, оскорбляется намного сильнее, чем лю­бой другой, ибо, властелин, он слышит о себе только

59 дурное. Его хвалят, он не радуется, потому что не верит в искренность похвал. В окружении самых пре­красных и роскошных сокровищ, которыми тиран владеет, он чувствует себя самым обездоленным. На любовь или дружбу он не может рассчитывать: вос­питатель диких львов испытывает к своим питомцам больше любви, чем придворные и приближенные к тиранам.

60 А я иду туда, куда мне заблагорассудится, совсем один, хоть ночью, хоть днем, сказал в заключение Диоген, и я не испытываю никакого страха, когда прохожу, если нужно, без жезла глашатая по воен­ному лагерю и даже через разбойничий привал. На своем пути я не встречаю ни врага, ни недруга. Если исчезнет вдруг все золото мира, все серебро,

61 вся медь, меня это ничуть не встревожит. Если зем­летрясение уничтожит даже все дома, как это случи­лось некогда в Спарте¹³, если погибнут все овцы и нельзя будет изготовить одежды, если неурожай ох­ватит не только Аттику, но и Пелопоннес, Беотию и

 

Фессалию, как это уже, по слухам, бывало и рань­ше, моя жизнь не станет от этого ничуть не хуже, не беднее.

62 Разве можно мне стать еще более нагим, чем те­перь, или еще более лишенным дома? Все мне пойдет на пользу — и яблоки, и просо, и ячмень, и вино, и самые дешевые бобы, и желуди, испеченные в золе, и кизиловые ягоды, которыми, как рассказывает Го­мер¹⁴, Кирка кормила спутников Одиссея, и, питаясь которыми, могут существовать самые крупные живо­тные.

VIII. Диоген, или О доблести

ι Когда Диоген, уроженец Синопы, был изгнан из своей родины, он пришел в Афины, ничем не отлича­ясь по своему обличью от беднейших нищих, и застал там еще немало сподвижников Сократа — Платона, Аристиппа, Эсхина, Антисфена и Евклида Мегаряни-на; Ксенофонт в это время был в изгнании за свое участие в походе Кира¹⁵. Диоген вскоре проникся пре­зрением ко всем, кроме Антисфена; с ним он общался охотно, но хвалил, впрочем, не столько его самого, сколько его учение, полагая, что только оно раскрыва­ет истину и может принести пользу людям; сравнивая

2 же самого Антисфена с его учением, он нередко упре­кал его в недостаточной твердости и, порицая, называл его боевой трубой — шума от нее много, но сама она себя не слышит.

Антисфен терпеливо выслушивал его упреки, так

3 как он восхищался характером Диогена, а в отместку за то, что Диоген называл его трубой, он говорил, что Диоген похож на овода: овод машет своими кры­лышками почти не слышно, но жалит жестоко. Ост­рый язык Диогена Антисфену очень нравился: если всадникам достанется конь норовистый, но смелый и выносливый, его тяжелый нрав они переносят охотно, а ленивых и медлительных коней терпеть не могут и

4 от них отказываются. Подчас Антисфен подзадоривал Диогена, а иногда, напротив, пытался обращаться с ним мягче; так поступают и те, кто, изготовляя стру­ны для музыкальных инструментов, сильно натягива­ют их, но тщательно следят за тем, как бы они не порвались.

После смерти Антисфена Диоген переселился в Ко­ринф, полагая, что больше ни с кем общаться не стоит; в Коринфе он не нанял себе жилья и не поселился ни у кого из гостеприимцев, а стал жить под открытым

5 небом возле Крайня. Он видел, что именно в Коринфе собирается больше всего народу из-за того, что там и гавань есть, и гетер много и что этот город лежит как бы на перекрестке всех дорог Греции. Диоген думал, что, подобно хорошему врачу, который идет помогать туда, где больных больше всего, и философу необходи­мо находиться именно там, где больше всего встреча­ется людей неразумных, чтобы обнаруживать их неразумие и порицать его.

6 Поэтому, когда пришел срок Истмийских игр¹⁶ и весь народ повалил на Истм, он тоже направился туда; таков уж был у него обычай — на больших сборищах изучать, к чему люди стремятся, чего же-

7 лают, ради чего странствуют и чем гордятся. Он уде­лял время любому человеку, который хотел с ним встретиться, и говорил, что одно его удивляет: если бы он объявил себя зубным врачом, к нему пришли бы все, кому надо вырвать зуб; если бы он — Зевс свидетель — обещал излечивать от глазных болезней, к нему тотчас же явились бы все, страдающие глаза­ми; то же самое случилось бы, если бы он заявил, что знает средства от болезней селезенки, от подагры

8 или от насморка; но когда он говорит, что излечит всех, кто последует его указаниям, от невежества, от подлости, от необузданности, — никто не приходит к нему, не просит об излечении и вовсе не думает о том, как много приобрел бы он от такого лечения, как будто человек меньше страдает от этих болезней души, чем от болезней тела, и как будто для него хуже иметь разбухшую селезенку или гнилой зуб, чем душу безрассудную, невежественную, трусливую, необузданную, жаждущую наслаждений, несвобод­ную, гневливую, недобрую, коварную, то есть во всех отношениях дурную.

9 В ту пору всякий мог слышать возле храма По­сейдона, как орут и переругиваются толпы жалких софистов, как сражаются между собой их так назы­ваемые ученики, как множество писак читают вслух свои нелепые сочинения, множество поэтов распевают свои стихи и как слушатели восхваляют их, как мно-

жество фокусников показывают разные чудеса, мно­жество гадателей истолковывают знамения, как бес­численные риторы извращают законы, как немалое

10 число мелких торговцев распродают всякую всячину. Конечно, и к Диогену бросилось несколько человек; из коринфян, правда, не подошел ни один: они пола­гали, что им от него никакой пользы не будет, так как они привыкли видеть его в Коринфе ежедневно; те, кто подходил к нему, были пришельцами из чу­жих городов, да и они, немного поговорив с ним или

и послушав его речи, скоро удалялись, боясь его упре­ков. Именно поэтому Диоген сравнивал себя с лакон-скими псами: когда их показывают на зрелищах, всякому хочется погладить их и с ними поиграть, но покупать их охотников нет, так как обращаться с ними не умеет никто.

Когда кто-то спросил его, зачем он пришел сюда, не для того ли, чтобы поглядеть на состязания, он ответил:

— Нет, чтобы участвовать в них.

Его собеседник засмеялся и спросил, с какими же

12 противниками он собирается помериться силами; Дио­ген, бросив, как обычно, взгляд исподлобья, — отве­тил:

— С самыми страшными и непобедимыми, с теми, кому ни один эллин не смеет взглянуть в глаза; они, правда, не бегуны, не борцы, не прыгуны, не кулачные бойцы и не стрелки из лука, но они делают человека разумным.

13 — Кто же они?

— Труды, — сказал Диоген, — тяжкие труды, непреодолимые для обжор и безрассудных людей, ко­торые весь день пируют, а ночью храпят; эти труды под силу одолеть только людям сухощавым, худым,

14 с животами, подтянутыми, как у ос. Неужели ты думаешь, что от толстопузых много толку? Людям разумным следовало бы провести их по городу, под­вергнуть очистительным обрядам и изгнать¹⁷, а еще лучше — убить, разрубить на мясо и употребить в пищу, как делают с крупными рыбами, мясо кото­рых вываривают и вытапливают из него жир; у нас в Понте так добывают свиное сало для умащения. Право, я думаю, у таких людей не больше души, чем у свиней.

15 А человек благородный считает труды самыми мощ­ными своими противниками, и с ними он добровольно сражается и ночью, и днем; и делает он это не для того, чтобы ухватить, уподобясь козлам, немножко зе­леного сельдерея, ветку маслины или сосны¹⁸, а чтобы завоевать себе благоденствие и доблесть, и притом на всю жизнь, а не только на то время, пока находишься, в гостях у элейцев, коринфян или у целого сборища

16 фессалийцев¹⁹. Такой человек не боится никого из сво­их противников, не просит, чтобы ему позволили со­стязаться не с тем, а с другим противником, нет — он вызывает на бой всех подряд, сражается с голодом, терпит холод и жажду, сохраняет силу духа, даже если приходится переносить побои, не малодушествует, ес­ли его тело терзают или жгут. Бедность, изгнание, бесславие и другие подобные бедствия ему не страшны, их он считает пустяками; такой совершенный человек нередко даже забавляется всем этим, как забавляются дети игрой в кости или в пестрые шары.

17 — Эти противники, — продолжал Диоген, — ка­жутся страшными и неодолимыми только людям ни­чтожным; но кто презирает их и смело выйдет на бой, увидит, что они трусливы и не способны одолеть чело­века сильного; они, как собаки, которые преследуют бегущих и кусают их, а тех, кого схватят, рвут на куски; но, если кто прямо идет на них и вступает с ними в бой, они пугаются и отступают, а потом, по­знакомившись поближе, начинают вилять хвостом.

18 Большинство людей смертельно боятся таких про­тивников, уклоняются от встречи с ними, обращаются в бегство и даже не имеют мужества взглянуть им прямо в глаза; напротив, искусные кулачные бойцы, если опередят своего противника, не дожидаясь его удара, часто выходят из боя победителями; если же они, испугавшись, отступят, то на них обрушатся силь­нейшие удары; так же и того, кто презирает трудности и храбро принимает бой, выходя им навстречу, они не могут одолеть; если же он отшатнется и отступит, они будут казаться ему все более непреодолимыми и гроз-

19 ными. Ты видишь это и на примере борьбы с огнем: схватись с ним смело — и ты погасишь его, а будешь присматриваться и подходить к нему с опаской — сильно обожжешься; так подчас обжигаются дети, ког­да, играя, они пытаются погасить пламя языком. Все

 

те противники, о которых я говорил, похожи на уме­лых борцов — они душат, терзают, а иногда и бьют насмерть.

20 Но есть и более страшная битва, состязание вовсе не легкое, но еще более трудное и опасное, — это борьба с наслаждением. Битва эта не похожа на ту, о которой говорит Гомер:

Снова у быстрых судов запылала свирепая битва... Бились секирами тяжкими, взад и вперед с лезвиями, Бились мечами и копьями, острыми сверху и снизу²⁰.

21 Нет, это не такая битва: ведь не открыто использу­ет наслаждение свою мощь, оно обманывает и чарует страшными зельями, как, по словам Гомера, опаивала Кирка спутников Одиссея и превращала кого — в сви­ней, кого — в волков, кого — в разных других живо­тных. Вот таков нрав и у наслаждения — оно прибегает не к одной какой-нибудь коварной уловке, а к самым различным, оно пытается соблазнять нас и через зрение, и через слух, через обоняние, вкус, ося­зание, через пищу, питье и любовные приманки, во

22 время бодрствования и во время сна. Против наслаж­дения нельзя выставить стражу, как против вражеского войска, и потом спокойно уснуть, нет — именно тогда оно сильней всего нападает на человека, то расслабляя и порабощая его посредством сна, то посылая ему пре­ступные и дурные сновидения, напоминающие ему о наслаждении.

23 Кроме того, трудности можно преодолеть по боль­шей части силой мускулов, а наслаждение действует через любое чувство, которое присуще человеку; труд­ностям надо глядеть прямо в лицо и вступать с ними врукопашную, а от наслаждения следует бежать как можно дальше и не общаться с ним, разве что в слу-

24 чаях крайней необходимости. И поэтому самым силь­ным человеком поистине является тот, кто сумеет убежать от наслаждения дальше всех, ибо невозможно пребывать в общении с наслаждением или даже хотя бы мимолетно встречаться с ним и не попасть полно­стью в его власть. Когда же оно завладевает душой и опутывает ее своими чарами, тогда-то и происходит то,

25 что случилось в жилище Кирки: оно легонько ударяет человека своим жезлом, загоняет его в свиной хлев, и с этой поры он уже не человек, а свинья или волк; от

наслаждения рождаются также и всевозможные ядови­тые змеи, и всякие прочие пресмыкающиеся; они по­клоняются наслаждению, ползают у его дверей, жаждут его, служат ему, терпят при этом бесчис-

26 ленные муки — и все напрасно, ибо наслаждение, по­бедив их и завладев ими, насылает на них бедствия, отвратительные и тяжкие.

Вот в каком состязании я испытываю свои силы, борясь против наслаждения и преодолевая трудности, но эти вот ничтожные люди на меня внимания не обращают, а глазеют на прыгунов, бегунов и плясу-

27 нов. Наверное, и прежде люди не видели, как борет­ся и трудится Геракл, и его труды не трогали их; верно, и тогда они восхищались какими-нибудь атле­тами вроде Зета, Калаида, Пелея²¹ и прочими скоро­ходами и борцами; одними они восторгались за их красоту, другими — за их богатство (например, Язо-

28 ном и Киниром); о Пелопсе даже рассказывали, буд­то одно плечо у него было из слоновой кости, словно человеку есть какой-то прок от того, что у него рука из золота или слоновой кости или глаза из алмазов и изумрудов; а какая у Пелопса была душа, этого не знал никто. Геракла же, трудившегося и боровшегося, все жалели и называли злосчастным среди людей. Поэтому-то его труды и дела прозвали «подвигами», полагая, что жизнь, полная трудов, и есть жизнь злосчастная²²; а после его смерти его почитают боль­ше всех, его считают богом, дают ему в жены Гебу и ему, поборовшему столько бедствий, молятся об избавлении от них.

29. Люди думают также, будто Еврисфей²³ имел власть над Гераклом и давал ему свои повеления, и в то же время Еврисфея считают все ничтожным человеком и никому никогда не приходило в голову молиться ему или приносить ему жертвы; а Геракл прошел пешком всю Европу и всю Азию, причем вовсе не был похож

30 на нынешних борцов: куда он мог бы дойти, если бы таскал на себе столько мяса, нуждался бы сам в таком количестве мясной пищи и спал бы таким крепким сном? Нет, он был неутомимым, поджарым, как лев, с острым зрением, острым слухом; он не боялся ни сту­жи, ни зноя, не нуждался в подстилках, плащах и коврах, носил косматую шкуру, терпел голод, добрым помогал, дурных карал.

ззо

 

31 Диомеда Фракийца, который носил богатую одеж­ду, восседал на престоле, пьянствовал целые дни, уто­пал в роскоши, обижал чужестранцев и своих собственных подданных и держал множество коней, — этого Диомеда Геракл хватил палицей своей и разнес вдребезги, как старую миску. Гериона, владельца ог­ромнейших стад, самого богатого из всех западных владык и самого надменного, он убил вместе с его

32 братьями и угнал его быков. А когда Геракл увидел, как усердно занимается гимнастическими упражнения­ми Бусирид, как он целыми днями ест и как чванится своими успехами в борьбе, он бросил его оземь и рас­порол его тело, как слишком туго набитый мешок; он распустил пояс Амазонки, соблазнявшей его и вообра­жавшей, будто она одолевает его своей красотой; он овладел ею и показал ей, что он никогда не будет побежден красотой и никогда не отступит ради женщи-

33 ны от своих подвигов²⁴. Прометея же, который, я по­лагаю, был чем-то вроде софиста, он нашел погибающим от людской молвы; ведь у него раздува­лась и увеличивалась печень, когда его хвалили, и сморщивалась, когда его порицали²⁵; Геракл пожалел его [... ] освободил его от его безрассудства и честолю­бия, а вылечив его, сейчас же пошел дальше.

34 Все это он совершил вовсе не в угоду Еврисфею; золотые же яблоки, которые он добыл и принес с собой — яблоки Гесперид, — он действительно от­дал Бврисфею: самому Гераклу они были ни на что не нужны; от золотых яблок ведь никакого проку нет, да и самим Гесперидам они нужны не были. Но вот когда он стал уже не таким быстроногим, стал терять силы, он испугался, что больше не сможет жить, как прежде, — я думаю, у него была и ка­кая-нибудь болезнь, — и позаботился о себе лучше, чем кто-либо из людей; он сложил у себя на дворе костер из сухих дров и показал, что даже самое

35 жаркое пламя он не ставит ни во что. Однако неза­долго до этого — чтобы люди не думали, будто он совершал только громкие и великие дела, — он вы­греб навоз из хлевов у Авгия, накопившийся там за много лет, и своими руками вычистил хлевы. Он полагал, что он должен не менее упорно бороться и сражаться с предрассудками, чем с дикими зверями и злодеями.

36 Пока Диоген говорил все это, много народа стояло вокруг него и слушало его слова с большим удовольст­вием. И тогда, как я думаю, вспомнив о Геракле, он оборвал свою речь, сел на землю и повел себя непри­стойно; сейчас же все отшатнулись от него, назвали его полоумным, а софисты снова заорали, как орут лягушки в болоте, пока не завидят водяную змею.

IX. О состязаниях (Истмийская речь)

1 Однажды во время Истмийских игр²⁶ Диоген, жив­ший в это время, по-видимому, в Коринфе, спустился на Истм. Однако он направился на празднество не с теми целями, как большинство пришедших туда, кото­рые хотели поглазеть на участников состязаний, а кстати, и на славу полакомиться. Диоген же, я думаю, хотел поглядеть на людей и на их неразумие. Он знал, что характеры лучше всего раскрываются на обще­ственных торжествах и празднествах, между тем как на войне и в лагерях люди более сдержанны из страха

2 перед опасностью. Кроме того, он полагал, что здесь они могут легче поддаться лечению — ведь и телесные болезни, когда они ясно проявятся, врачам легче исце­лить, чем пока они еще скрыты; а те больные, которые не заботятся о том, чтобы побеседовать с врачом, скоро погибают. Поэтому-то Диоген и посещал празднества.

3 Он говорит в шутку, когда его порицали за «собачьи» повадки — ведь за его суровость и придирчивость его называли псом, — что собаки действительно часто увязываются за хозяевами на празднества, но они ни­кому не чинят никакого вреда, а лают и набрасывают­ся только на злоумышленников и грабителей; если же кто-нибудь, опьянев, заснет, то собаки не спят и охра­няют его.

4 Когда Диоген появился на празднестве, то никто из коринфян не обратил на него внимания, так как они часто видели его и в городе, и возле Крайня; ведь люди не слишком-то интересуются теми, кто всегда у них на глазах и с кем, как они полагают, они могут общаться в любое время, когда им вздумается; а к тем, кого они видят только время от времени или кого они вообще никогда не видели, они сразу бросаются. Имен-

ззз

 

но поэтому коринфянам всех меньше было пользы от Диогена (так же как больные не хотят обращаться к врачу, живущему вместе с ними); они думали, что им хватит и того, что они видят его в своем городе.

5 Что касается жителей других городов, то больше всего обращались к нему те, кто приходил издалека — из Ионии, Сицилии, Италии; были и пришедшие из Массилии и из Борисфена²⁷; все они, правда, скорее хотели поглядеть на него и послушать его хотя бы короткое время, чтобы потом было что рассказать, и вовсе не думали о том, как бы им самим стать лучше.

6 Ведь Диоген славился своим острым языком и умел, не задумываясь, метко отвечать на любые вопросы. Как неопытные люди пробуют понтийский мед, а испробо­вав, с отвращением выплевывают его, так как он горек и противен на вкус, так же многие из пустого любо­пытства хотели испытать Диогена, но, сбитые им с толку, отворачивались от него и обращались в бегство.

7 Когда он порицал других, им было смешно, но если дело касалось их самих, то они пугались и старались поскорее убраться с дороги. Когда он сыпал шутками и насмешками — как подчас он имел обыкновение, — они приходили в восторг, но если он начинал говорить более возвышенно и с жаром, они не могли стерпеть его резкости. Мне кажется, подобным же образом дети охотно играют с породистыми собаками, но если те рассердятся и залают громче, то дети пугаются до смерти.

Диоген всегда держал себя одинаково, никогда не изменяясь и не обращая внимания на то, хвалил ли его кто-нибудь из присутствующих или порицал, заговари­вал ли с ним, подойдя, какой-нибудь богач, знамени­тый герой, полководец, правитель или какой-нибудь

8 жалкий бедняк. Если кто начинал болтать пустяки, Диоген просто пропускал это мимо ушей, но тех, кто много думал о себе и гордился своим богатством, про­исхождением или каким-либо другим преимуществом, он особенно ядовито язвил и порицал очень резко. Од­ни восхищались им, как мудрецом, другим он казался сумасшедшим, большинство же презирало его, как бед-

9 няка, и ни к чему не пригодного, некоторые осуждали его, а были и такие, что старались его оскорбить, бро­сая ему кости, как собакам, некоторые, подходя к не­му, дергали его за плащ, большинство терпеть его не

могло и негодовало на него; так, говорит Гомер, изде­вались над Одиссеем женихи, а Одиссей в течение не­скольких дней терпел их наглость и дерзость²⁸. Диоген во всем этом был сходен с ним: поистине он казался царем и властелином в рубище нищего между своими рабами и слугами, превозносившимися в неведении то­го, кто находится перед ними; а он без труда терпел их присутствие, пьяных и безумствующих по тупости и невежеству.

10 Руководители Истмийских игр и некоторые другие почетные граждане, имевшие власть, были смущены и старались держаться в стороне от Диогена и молча проходили мимо, если видели его. Но когда он увенчал себя венком из сосновых веток, то коринфяне послали к нему нескольких прислужников и велели снять с себя венок и не совершать никаких противозаконных

и поступков; а он спросил их, почему же для него про­тивозаконно надевать сосновый венок, а для других — нет. Тогда один из пришедших сказал: «Ты же никого не победил, Диоген». — «Победил я, — возразил он, — многих противников, и очень мощных, не та­ких, как те рабы, которые вон там борются, мечут

12 диск и состязаются в беге; я победил более жестоких противников — бедность, изгнание и бесславие, а кро­ме того, гнев, тоску, страсть и страх и самое непобе­димое чудовище, подлое и расслабляющее наслаждение; никто из эллинов, никто из варваров не может похвалиться тем, что он в борьбе с этим чудо­вищем победил его силой своей души; все оказались слабее его и пали в этом сражении, персы и мидийцы, сирийцы и македоняне, афиняне и лакедемоняне, —

13 все, кроме меня. Не кажусь ли я вам достойным сосно­вого венка, или, отняв его у меня, вы отдадите его тому, кто больше всех набил себе брюхо мясом? Вот это все и передайте тем, кто вас послал, и скажите им, что как раз они-то и поступают противозаконно: они, ни в одном бою не одержав победы, расхаживают в венках; скажите, что именно я прославил Олимпий­ские игры тем, что надел на себя венок — ведь в сущности из-за венка следовало бы сражаться между собой не людям, а козлам».

14 Вскоре после этого Диоген увидел одного человека, шедшего со стадиона и окруженного огромной толпой; он даже и не шел сам, а толпа несла его на руках; из

его спутников одни вопили, другие прыгали от радости и воздевали руки к небу, третьи бросали ему длинные ленты. Диоген спросил, почему столько шума вокруг этого человека, что же такое случилось. Этот человек

15 ответил: «Я победил, Диоген, всех в беге на целый стадий»²⁹. — «Ну и что же из этого? — спросил Дио­ген. — Ты не стал ни чуточки умнее от того, что ты обогнал других бегунов, ты ничуть не рассудительнее теперь, чем был прежде, ты не стал менее труслив, ты вовсе не менее подвержен страданиям, ты и в будущем будешь во многом нуждаться, и жизнь твоя не станет