МЕНИПП ИСТИННЫМ НОСИТЕЛЯМ КОТОМКИ 8 страница

 

4. Впрочем, все это шутка, которую я позволяю себе на основании того, что ты мне пишешь, из искреннего к тебе расположения. Ты же, если пожелаешь отплатить нам по­дарком более драгоценным, чем золото, — пиши, и делай это постоянно. Ведь для меня даже маленькое твое письмо, как говорится, желаннее многих благ.

Вам же следует поступать так, чтобы я вел успешно эту войну против персов⁷, затем желанное в течение стольких лет для нас обиталище, священный город Иерусалим, вос­становив моими трудами, вновь заселил и вместе с вами воздал в нем благодарность всемогущему⁸.

Письмо 24 Юлиан общине евреев

Крайне тяжело вам в прежние времена под ярмом раб­ства, когда вы должны были подчиняться обнародованным указам и вносить на этом основании в казну невероятное количество золота. Многое я видел своими глазами, но еще больше узнал, читая постановления, которые были направ­лены против вас; когда же собирались обложить вас новыми поборами, я воспрепятствовал этому, заставив прекратить постыдное надругательство и предал огню постановления, которые сохранялись против вас в моих ларцах, чтобы впредь никто не мог, ссылаясь на них, сеять слухи о вашем нечестии⁶.

Конечно, в этих беззакониях по отношению к вам не столько повинен мой брат Констанций, достойный доброй па­мяти, сколько люди варварского образа мыслей, безбожники в душе, которые были его прихлебателями. Когда они попали в мои руки, я уничтожил их, приказав бросить в ров, чтобы даже памяти о том, как они погибли, не сохранилось.

Более того, желая явить вам свою благосклонность, я убедил брата Юла, патриарха, достойного всяческого ува­жения, наложить запрет на послание, которое, как говорят, направлено против вас, и воспрепятствовать взысканию с вас таких огромных денег, чтобы в мое правление у вас не было ни малейшего повода к тревогам и чтобы вы, радуясь, с еще большим рвением возносили молитвы за мое правле­ние величайшему из всех — богу-творцу, который удосто­ил увенчать меня своею чистой десницей.

Ведь обычно те, кого гложет какая-либо тревога, крайне боязливы в душе и не отваживаются простирать руки к небу, совершая моления; те же, кто совсем не ведает тре­вог, радуются всей душой и с большим усердием молят за свое государство всевышнего бога — того, кто может нис­послать нашему государству благоденствие, о коем мы со­вершаем моления.

Письмо 33

Юлиан философу Ямвлиху

Одиссею, чтобы опровергнуть мнение сына о нем, доста­точно было сказать:

Нет, я не бог; как дерзнул ты бессмертным меня уподобить? ⁹

Я же, пожалуй, скажу, что и жизнь мне не в жизнь, если я не вместе с Ямвлихом. И, признаться, я горячо тебя люблю, подобно тому, как отец любил Телемаха. Пусть даже кто-нибудь скажет, что я не достоин любить тебя, этим он не отвратит меня от любви; ведь я часто слышу, что встречалось немало страстных почитателей прекрасных статуй, которые своим почитанием не только не повредили искусству творцов, но любовью своей и самому творению придали поистине живую прелесть.

Что же касается древних мудрецов, к сонму которых ты в шутку хочешь причислить и меня, то, право, мне так же далеко до них, как, я уверен, тебе до них близко. В самом деле, ты обладаешь достоинствами не только Пиндара или Демокрита, или древнейшего Орфея, но лю­бого из эллинов, прославившегося на поприще философии; ты как бы довел до музыкального совершенства гармони­ческие сочетания разнообразных звуков лиры, слив эти звуки воедино.

И так же, как Аргуса, стража Ио, зорко следившего за возлюбленной Зевса, мифы со всех сторон наделяют мно­жеством недремлющих очей, так и тебя, истинного стража добродетели, красноречие озаряет несметными светочами образованности.

Существует предание, будто Протей Египетский прини­мал, меняясь, облик самых различных существ, словно бо­ясь, как бы вдруг не выказать себя мудрым перед людьми пытливыми. Я же, если только Протей был действительно мудр и, как говорит Гомер¹⁰, многое познал, хвалю его за прирожденные способности, но то, как он пользовался сво­ими знаниями, не одобряю; ведь скрывать сдои знания,

 

i

чтобы только как-нибудь не принести пользу людям, свой- } ственно обманщику, а не тому, кто любит людей.

Тобой же, о великодушный, может ли кто не восхи-; щаться? Ведь ты нисколько не ниже мудрого Протея, нет — много выше его, достигнув вершин добродетели, ты не таишь от людей сокровища, которыми обладаешь, но, подобно сияющему солнцу, изливаешь на всех чистые лучи своей мудрости, и не только на присутствующих, наставляя их, но, насколько это возможно, даже на отсутствующих, возвышая их своими творениями.

В этом ты превосходишь и самого Орфея. Тот своим искусством услаждал зверей, а ты, словно рожденный на благо человечества и во всем подражая целительной руке Асклепия, озаряешь земные пределы спасительным дыха­нием своего красноречия. Поэтому, кажется мне, будь жив Гомер, он с полным правом мог бы сказать о тебе:

Он лишь один из людей царит во всем мире широком¹⁰.

В самом деле, словно какая-то священная искра древних нравов и подлинной, животворной образованности снова возгорается лишь благодаря тебе. И да будет так, о Спаси­тель Зевс и Гермес Красноречивый, чтобы дивный Ямвлих, благодетель всех людей, прожил долгие годы! Поистине, если обеты и моления, которые наши предки от чистого сердца возносили за Гомера, Платона, Сократа¹¹, и за дру­гих, достойных войти в такую плеяду, украсили и продлили жизнь этих мудрецов, то ничто не мешает тому, чтобы и в наше время человеку, равному древним мужам и своим красноречием, и добродетельной жизнью, была благодаря нашим мольбам ниспослана долгая жизнь на радость людям.

Письмо 41 (Адресат неизвестен)

Мы полагаем, что правильное обучение заключается не в благозвучии и изысканности слов языка, но в разумном применении мыслей и в истинных суждениях о хорошем и дурном, о достойном и позорном. Поэтому всякий, кто ду­мает одно, а учеников наставляет в другом, кажется мне, так же чужд обучению, как и понятию о честном человеке. Даже если несоответствие между образом мыслей и слова­ми касается ничтожно малого дела, то в какой-то мере человек уже поступает дурно, хотя зло еще невелико; но

если в делах важных он думает одно, а наставляет в про­тивоположном тому, что думает, не напоминает ли это образ жизни трактирщиков — я не говорю честных, — но как раз наиболее бессовестных? Ибо, несомненно, такие учителя обучают тому, что сами считают наиболее сквер­ным, обманывая и прельщая учеников похвалами, которы­ми, я полагаю, хотят прикрыть свои пороки.

Поэтому все, притязающие называться наставниками, должны обладать безупречной нравственностью и не сооб­щать взглядов неподобающих и противных народным веро­ваниям¹²; прежде всего они должны — будь то риторы или грамматики, или, в особенности, софисты — наставлять юношей в творениях древних; ведь они намерены быть на­ставниками не только в искусстве речи, но и в нравствен­ности, и утверждают, будто именно их дело — рассуждать о делах государственного управления.

Правильно это или нет, об этом я сейчас не говорю, я даже готов похвалить их за стремление к столь прекрасным вещам; но, разумеется, я восхвалял бы их еще больше, если бы они не обманывали самих себя и не изобличали себя до лжи, думая одно, а ученикам сообщая другое. Ведь Гомер, Гесиод, Демосфен, Геродот, Фукидид, Исократ, Лисий при­знавали богов источником всякого знания. Разве не считали они себя посвященными — одни Гермесу, а другие Музам? Поэтому мне кажется нелепым, что те, кто истолковывает их книги, бесчестят почитаемых ими богов. Но, считая это нелепым, я не приказываю, чтобы они ради своих учеников меняли убеждения; я лишь предлагаю им на выбор: либо не учить тому, что они считают недостойным уважения, либо, если они все-таки хотят заниматься обучением, пусть преж­де всего убедят учеников в том, что ни Гомер, ни Гесиод и никто из тех, кого они, истолковывая, называют нечестивы­ми и безумными, и кому они приписывают ошибки в суж­дениях о богах, на самом деле вовсе в этом не повинны. А в противном случае, если они кормятся творениями древних и берут плату за их истолкование, они выказывают себя крайне алчными и нечистоплотными, готовыми ради не­скольких драхм взяться за что угодно.

До сей поры было много причин не посещать святилищ, и нависающий со всех сторон страх делал простительным сокрытие в тайне поистине правдивых суждений о богах¹³. Но теперь, когда боги даровали нам свободу, мне представ­ляется нелепым, если люди обучают тому, что ими самими признается недостойным уважения. Ибо если они признают

мудрыми тех, чьи творения они разъясняют и чьими при­знанными толкователями себя считают, пусть прежде всего научатся у них почтению к богам. Если же они полагают, будто древние мужи заблуждались, почитая богов, пусть идут в храмы галилеян и толкуют там Матфея и Луку¹⁴, поверив которым вы решаете воздерживаться от жертво­приношений. Я желаю, чтобы и уши, и язык ваш, как сказали бы вы, вновь обратились к тому учению, которого я хотел бы всегда придерживаться, так же, как и все те, кто и в мыслях, и в делах является моим другом.

Для наставников и учителей существует один общий закон. А если кто-нибудь из юношей хочет идти учиться, ему не надо препятствовать. Ведь было бы неразумно за­крывать перед детьми, еще не знающими, куда идти, наи­лучший путь и вести их непременно по пути отцов, хотя бы они следовали по нему без всякой охоты и лишь под влиянием страха. Было бы, пожалуй, правильнее лечить заблуждающихся так же, как лечат безумцев, даже против их воли. Однако, по-моему, всякий может заболеть этой болезнью, и я полагаю, что неразумных следует поучать, а не карать.

Письмо 45

Эвагрию.

Маленькое поместье из четырех полей в Вифинии, пода­ренное мне моей бабкой, я теперь дарю тебе в знак нашей дружбы. Поместье, правда не столь велико, чтобы его вла­делец мог счесть себя очень богатым и благоденствующим, однако, если я перечислю по порядку все его достоинства, ты увидишь, что дар этот не совсем лишен прелести. Ведь ничто не мешает мне, шутя, поговорить с тобой, человеком большого обаяния и тонкого вкуса.

Поместьице отстоит от моря не больше чем на двадцать стадиев, но ни купец, ни моряк, люди болтливые и наглые, не досаждают тамошним обитателям своим появлением. Однако и благ Нерея¹⁵ оно не совсем лишено: там всегда найдешь свежую и еще трепещущую рыбу, а если, выйдя из дома, ты поднимешься на какой-нибудь холм, то уви­дишь с него море — Пропонтиду, острова и город, носящий имя прославленного царя¹⁶. Оно не засорено ни водоросля­ми, ни морским латуком, ни всем тем, что выбрасывают на песчаный берег волны, ни другими весьма неприятными

предметами, которых вкратце и не перечислить, но изоби­лует тисом, тимьяном и душистыми травами. Когда, в глу­бокой тишине, ты погрузишься в книгу, а затем пожелаешь дать отдых утомленным глазам — пред тобой откроется очаровательный вид на море и корабли.

Когда я был еще совсем юным, это место казалось мне в летний зной самым привлекательным: ведь там есть и источники прекрасные, и купание восхитительное, и сад, и древесные кущи. Да и став уже взрослым человеком, я все еще находился под обаянием этого старого обиталища; я часто бывал там, и каждая встреча с ним отражалась в моих сочинениях. Остался там и скромный памятник моих земледельческих занятий — небольшой виноградник, даю­щий вино благоуханное и приятное, которое не нуждается в том, чтобы время прибавило ему прелести: ты найдешь в нем и Диониса, и Харит¹⁷. Виноградная гроздь, висит ли она на лозах или выжимается в давильне, благоухает по­добно розам, а молодое вино в сосудах — это, если кто-ли­бо пожелает сослаться на Гомера¹⁸, уже настоящий нектар. Почему же, спросишь ты, этих лоз осталось так мало? Почему они занимают всего несколько плетров? Потому, что я оказался нерадивым земледельцем. Ведь трезв мой кратер и очень нуждается в дарах нимф¹⁹. Поэтому я при­пас столько вина, сколько надо для меня и для моих дру­зей, — а потребности у этих людей скромные.

Теперь же, мой дорогой, я приношу тебе свой малый дар, но, как говорит мудрый поэт Пиндар²⁰, дружеский дар из дома в дом радостен другу. Это письмо я писал наспех при святильнике. Поэтому, если я в чем-либо и погрешил в нем, не суди меня строго, как судит ритора ритор.

Письмо 48 Арсакию, жрецу Галатии

По нашему мнению, эллинская вера еще не упрочилась до желанных пределов, и повинны в этом мы, ее привер­женцы, ибо дары самих богов прекрасны и велики, и дале­ко превосходят все наши желания и все наши надежды. Пусть же будет благосклонна к нашим словам Адрастея: ведь никто даже и не дерзал желать столь глубокой пере­мены в такой небольшой промежуток времени.

Но неужели мы думаем, что этого достаточно? Почему мы не обращаем внимания на то, что безбожное учение²¹

так сильно укрепилось именно благодаря радушию к ино­странцам, заботе о погребении умерших и притворной свя­тости жизни? Поистине, я полагаю, что все это следует выказывать и нам. И недостаточно, чтобы лишь ты один отличался этими качествами — нет, этими качествами дол­жны отличаться все наши жрецы, живущие в Галатии. То убеждая, то стыдя, внушай им благочестие или отрешай от жреческой должности, если они вместе с женами, детьми и слугами не обратят свои помыслы к почитанию богов, но будут терпеть нечестие своих слуг, сыновей или жен, кото­рые предпочли безбожие.

Затем убеждай каждого жреца, чтобы он не посещал театра, не пил в харчевне и не занимался каким-либо ис­кусством или ремеслом, пользующимся дурной славой. Тех, кто слушается тебя, цени, а тех, кто противится, изгони. Далее, в каждом городе учреди как можно больше стран­ноприимных домов, чтобы чужестранцы пользовались на­шими благодеяниями, и не только приверженцы нашей веры, но также и всякой другой, если он нуждается в день­гах.

О том, где ты сможешь получить в изобилии все необ­ходимое, я уже подумал. Я повелел ежегодно раздавать по всей Галатии тридцать тысяч модиев пшеницы и шестьде­сят тысяч секстариев вина; пятую часть всего этого я пору­чаю израсходовать на бедных, прислуживающих жрецам, остальное же следует разделить между чужестранцами и нищими. Поистине позорно, что наши от нас самих не получают никакой помощи, в то время как ни один иудей не просит подаяния, а нечестивые галилеяне²² кормят не только своих, но также и наших.

Поэтому убеждай сторонников эллинской веры жертво­вать на такое служение, а жителей сел — отдавать богам долю от своих плодов; приучи их к благотворительности и внушай им, что она с давних времен была нашим делом. Ведь и у Гомера Бвмей говорит:

Если бы, друг, кто и хуже тебя посетил нас, мы долг свой, Гостя почтить, сохранили бы свято — Зевес к нам приводит Нищих и странников; дар и убогий Зевесу угоден²³.

Так не допустим же, чтобы другие, подражая лучшим из нас, похитили нашу славу, а мы сами из-за нашей не­радивости были посрамлены; и более того — чтобы мы пе­рестали благоговейно чтить богов. Если я услышу, что ты заботишься обо всем этом, я преисполнюсь радости.

Наместников в их дворце ты навещай редко, но как можно чаще пиши к ним. Пусть ни один жрец не выходит им навстречу, когда они прибывают в город, но приветст­вует их только тогда, когда они направляются в храмы богов, и то — лишь в дверях храма.

Пусть ни один воин не входит в храм раньше наместни­ка, но следовать за ним может кто угодно. Ибо, как только наместник переступает порог храма, он становится частным лицом. Сам ты, как тебе известно, — первое лицо внутри храма, ибо этого требует божественный закон. И те, кто повинуются тебе, поистине богобоязненны; те же кто про­тивятся, — пустые честолюбцы и преисполнены тщеславия.

Я готов оказывать помощь Пессинунту²⁴, если жители вновь заслужат благоволение Матери богов; если же они бу­дут пренебрегать ею, то не только заслужат порицание, но — скажу более резко — навлекут на себя нашу немилость: