Дуализм

Вера в существование сознательной психики (con­scious mind) у человека так же стара, как философия и вера в бессмертие души — этой бессмертной части че­ловека, который не есть одно лишь бренное тело. Отсю­да и случилось, что нечто сознательное — это обычно лишь одна составляющая в дуалистической контраверзе, например дух — в противоположность материи, рациональное — в противоположность иррациональному, цель — механизму. Были и психологические монисты, например Ламетри [44], материалист, который в 1748 г. утверждал, что человек — это машина (чем навлек на себя проклятие теологов), но даже он гораздо больше пре-

Psychological Bulletin. 1953.— Vol. 50. — № 3.— P. 169—189.

успел в редукции психических состояний, выделенных дуализмом, к их телесной основе, нежели в описании че­ловека без обращения к дуализму.

Догма о бессмертии души и длительное господство богословия неизбежно повлияли на психологию. Тер­мины для обозначения души и психики не различаются во французском и немецком языках (lame; Seele), а так­же в греческом и латыни (psyshe, nous; anima, mens) так четко, как в переводе на английский. Именно способ­ность мышления претендовала на бессмертие, и Декарт, ревностный католик, наделяет человека разумной ду­шой, созданной из непротяженной вечной субстанции, и приходит к выводу, что животные — это мертвые без­душные автоматы [20]. Таким образом, Декарт стал ро­доначальником как дуалистической линии (с использо­ванием интроспекции применительно к сознанию), так и объективного подхода (с механистическим понима­нием рефлекса).

Английский эмпиризм закрепил дуализм и утвер­дил понятие сознания в психологии. Локк, Беркли, Юм, Гартли, Рид, Стюарт, Томас Браун, оба Милля и Бэн — все они различными способами описывали то, как разум приходит к пониманию внешнего мира. Они при­знавали базовую дихотомию «дух — материя». Сейчас считается, что этим философам принадлежит честь от­крытия ассоциации, которая определяет отношения между элементами, составляющими разум или созна-ние [8. Р. 157—245]. Не было прежде (и не найдено по­ныне) подходящего термина для обозначения немате­риальной части дихотомии «дух— материя». Джемс сетовал по этомуповодув1890 г. [32, 1. Р. 185—187]. Ча­ще всего используется или термин «душа» (mind; Seele), или сознание (consciousness; Bewuß theit). Психологи XIX столетия обозначали эту дихотомию как психофи­зический параллелизм, и эта догма столь твердо запе­чатлелась в психологическом мышлении, что амери­канская «операциональная революция» текущего столетия смогла победить, лишь преодолев громадные трудности.

Здесь едва ли стоит особенно вдаваться в подробно­сти, описывая историю веры в то, что мы называем со­знанием. Многие столетия существование сознания ка­залось очевидным, само собой разумеющимся фактом, основной, неоспоримой реальностью нашего собствен­ного бытия. «Cogito ergo sum», — сказал Декарт. Джемс обобщил это так [32, I. Р. 185]: «Интроспективное на­блюдение — вот то, на что нам следует полагаться в первую очередь, главным образом и всегда. Понятие " ин­троспекция" необходимо четко определить — оно озна­чает, очевидно, смотрение в собственную душу и отчет о том, что мы там открываем. Каждый согласится, что мы обнаруживаем при этом состояния сознания. Насколь­ко мне известно, наличие таких состояний еще ни один критик не подвергал сомнению, каким бы скептиком ни был он в других отношениях. Существование познания такого рода есть незыблемый факт, в то время как в от­ношении других явлений нередко случается, что в сфе­ре философского сомнения они вдруг теряют ясность своих очертаний. Все люди непоколебимо уверены, что они ощущают себя мыслящими, что они могут отличать свои психические состояния (такие, как внутренняя ак­тивность или страсть) от объектов, вызывающих эти со­стояния. Я считаю эту уверенность самым фундаменталь­ным постулатом психологии и отвергаю какое-либо исследование этой уверенности как слишком метафи­зическое».

В целом философы, физиологи и физики, заложив­шие основы новой экспериментальной психологии в 1850—1870 гг., — Фехнер, Лотце, Гельмгольц, Вундт, Геринг, Мах и их сотрудники — были сторонниками концепции психофизического параллелизма, которые вполне согласились бы с точкой зрения Джемса. Пси­хология (даже новая «физиологическая психология»), в сущности, изучала сознание, и ее главным методом была интроспекция. Физиология потому сомкнулась с психологией, что «параллелисты» верили положению, высказанному Гексли: «нет психического без нервно­го» [30], и поэтому использовали оборудование физи­ологической лаборатории для контроля стимуляции и записи эффектов нервных ответов.

Так что же такое интроспекция (innere Wahrneh-mung)? Существует множество мнений относительно того, каким образом сознание наблюдает свои собст­венные процессы, их история берет начало еще от Ари­стотеля и Платона. Эйслер обобщил взгляды 84 авторов на эту тему — от Аристотеля до начала нынешнего столетия [21, III. P. 1735—1742]. Локк, основатель эмпириз­ма, утверждал, что все идеи — следует говорить: «со­держания сознания» — возникают или посредством чувственного опыта, который доставляет знания о внеш­нем мире, или посредством рефлексии — внутреннего чувства, дающего знание о собственных действиях ду­ши. Ранние эмпиристы считали, что ни ощущение, ни рефлексия не могут вводить человека в заблуждение. Сформировалось убеждение, что иметь сознательное переживание значит то же, что знать о том, что ты его имеешь. Это позволило Вундту, строившему свою но­вую систематическую физиологическую психологию на основе английского сенсуализма, решительно опре­делить интроспекцию как непосредственный опыт [98. Р. 1—6]. Он полагал, что факты физической науки опосредованы и производны с помощью умозаключе­ний от выводов непосредственного опыта, в котором и через которое они непосредственно даны и составляют субъективный предмет психологии. Эта точка зрения наводит на мысль, что, по Вундту, интроспекция не мо­жет «обманывать», однако на деле мы видим здесь противоречие, поскольку в Вундтовой лаборатории уде­лялось большое внимание тренировке способности к ин­троспективному наблюдению и точному описанию со­знания.

Брентано писал в 1874 г.: «Феномены, постижимые умственно, верны сами по себе. Поскольку они возникают, постольку они существуют в действительности. Кто откажется признать в этом огромное преимущество пси­хологии над физическими науками?» [12, 1. Р. 131—203].

Джемс заметил на это: «Если бы иметь чувства или мысли в их непосредственной данности было бы впол­не достаточно, то дитя в колыбели было бы психологом и к тому же непогрешимым!» [32, 1. Р. 189]. Огюст Конт, основатель позитивизма, дал классическое возражение против очевидной адекватности непосредственного пе­реживания, указав, что интроспекция, будучи деятель­ностью души, будет всегда находить душу, занятую ин­троспекцией, но никогда — какими-то другими из разнообразных деятельностей. По сути аргумент Кон-та гораздо больше, чем просто игра слов. Он соответст­вует утверждению, что интроспекция — не процедура, а только лишь признание того факта, что знание, од-

нажды данное, существует как знание. Конт жаловал­ся, словно бихевиорист XIX в., что интроспекция недо­стоверна, что она дает описания, которые часто не мо­гут быть проверены, что во многих отношениях ее данным не хватает позитивного характера, требуемого наукой.

Д.С. Милль ответил на возражения Конта и утвер­ждал, что интроспекция — это процесс, который тре­бует тренировки для обеспечения достоверности. Она не является строго непосредственной, поскольку вклю­чает память — возможно, непосредственную память, тем не менее непосредственные воспоминания — это не есть данные сами по себе, и здесь возникает веро­ятность ошибки [53. Р. 64]. По поводу этого вопроса в целом смотри блестящие рассуждения Джемса [32, I. Р. 187—192]. Точка зрения Милля подкреплена совре­менным пониманием того, что почти невозможно отли­чить анестезию от непосредственной антероградной амнезии: человек, чья память длится 1 секунду, имеет столь же глубоко ущербную способность к интроспек­ции, поскольку практически он бессознателен так же, как любой реагирующий организм или машина.