Аристотелевские понятия

а) Случайность индивидуального события. В тео­ретической структуре психологии доминирует, так же как это было и в аристотелевской физике, вопрос о ре­гулярности в смысле частоты. Это очевидно в ее непос­редственном отношении как к отдельным феноменам, так и к закономерности. Например, если показывают фильм о конкретном инциденте в поведении опреде­ленного ребенка, то первый вопрос психолога обычно такой: «А все ли дети поступают так или является ли это, по крайней мере, общим?» И если отвечают отри- цательно, то показанное перестает для психолога представлять научный интерес. Обращать внимание на та­кой «исключительный случай» кажется ему научно не­значимым капризом.

Реальное отношение исследователя к отдельным со­бытиям и проблеме индивидуальных черт, вероятно, наиболее ясно выступает в его исследовательской прак­тике, чем во многих теориях. Индивидуальное событие кажется ему случайным, неважным, не имеющим на­учного значения. Однако это может быть какое-то неорди­нарное событие, какой-то потрясающий случай, что-то, что определило судьбу человека или появление исто­рически важной личности. Стало обычаем в таких слу­чаях подчеркивать «мистический» характер индивиду­альности и самобытности, понятный только «интуиции» или, во всяком случае, не науке.

Оба этих отношения к конкретному событию при­водят к одному и тому же заключению; то, что не повто­ряется, лежит вне пределов сферы понимания.

б) Закономерность как частота. Почтение, с кото­рым рассматривается частота в современной психоло­гии, связано с тем фактом, что до сих пор обсуждается вопрос, является ли, а если да, то в какой степени, пси­хический мир закономерным, так же как в аристотелев­ской физике это почтение было связано с неуверенно­стью в закономерности физического мира. Здесь нет необходимости подробно описывать все превратности, которые претерпел тезис о закономерности психическом в философских дискуссиях. Достаточно вспомнить, что даже теперь еще заметно стремление ограничить при­менение закона областью некоторых «низших» сфер психических событий. Нам важнее отметить, что область, которая считается закономерной не в принципе, а в дей­ствительном психологическом исследовании — даже в экспериментальной психологии, была расширена очень незначительно. Если психология только очень постепен­но и с большими колебаниями пробивалась за пределы сенсорики в область воли и аффекта, то это, конечно, свя­зано не только с техническими трудностями, но в основ­ном с тем фактом, что в этой области нельзя ожидать дей­ствительного повторения, возвращения того же самого события. А повторение остается, как это было и у Аристо­теля, в значительной степени базисом для допущения за-ономерности или понятности события.

Таким образом, любая психология, которая не рас­сматривает закономерность как нечто, свойственное самой природе психического, а следовательно, и всем психическим процессам, даже тем, что происходят только однажды, должна иметь критерий, чтобы ре­шать, как физика Аристотеля, имеет ли она дело в каж­дом отдельном случае с закономерными феноменами или нет. И снова, как в физике Аристотеля, частота или повторяемость взяты за такой критерий. Свидетельст­вом глубины этой связи (между повторением и зако­номерностью) является то, что она использована для определения эксперимента, научного инструмента, который если прямо не противопоставляется физике Аристотеля, то по крайней мере приобрел важность только в относительно позднее время. Даже для Вундта повторение было неотъемлемой частью понятия об эксперименте. Только в последние годы психология начала отказываться от этого требования, которое от­деляет большую часть психического от эксперимен­тальных исследований.

Однако, вероятно, еще более важным, чем ограни­чение экспериментального исследования, является тот факт, что эта непомерная ценность повторения (т. е. рас­смотрение частоты как критерия и проявления законо­мерности) оказывает преобладающее влияние на фор­мирование представлений в психологии, особенно в ее молодых ветвях.

Так же как это происходит в физике Аристотеля, современная детская психология рассматривает как ха­рактерные для данного возраста, а психология эмоций как характерные для данной экспрессии те свойства, которые являются общими в группе индивидуальных случаев. Это абстрактное аристотелевское понятие класса определяет вид и господствует в процедуре клас­сификации.

в) Класс и сущность. Современная детская пси­хология, а также психология аффектов подтверждают своим примером аристотелевское обыкновение рас­сматривать абстрактно определенные классы как сущ­ностную природу отдельного объекта и, следователь­но, как объяснение его поведения. То, что является общим у детей определенного возраста, принимается за фундаментальное свойство данного возраста. Факт

что трехлетние дети достаточно часто негативно на­строены, рассматривается как свидетельство того, что негативизм свойствен природе трехлетних, и концеп­ция негативного возраста или стадии тогда рассмат­ривается как объяснение (хотя, возможно, и неполное) появления негативизма в данном конкретном случае.

Аналогично понятие потребностей, например по­требность при голоде или материнский инстинкт, суть не более чем абстрактное выделение черт, свойствен­ных группе актов, которые происходят относительно часто. Эта абстракция принимается за обязательный факт поведения и в свою очередь используется для объяснения частого появления инстинктивного пове­дения, например заботы о потомстве. В сходном поло­жении находится большинство объяснений вырази­тельных движений как проявления характера или темперамента. Здесь, так же как и во многих других фундаментальных теориях, касающихся способностей, таланта, и в сходных теориях, используемых исследо­вателями интеллекта, современная психология в дей­ствительности сведена к объяснениям в терминах ари­стотелевских сущностей. Этот тип объяснения долгое время критиковался как психология способностей и объяснение с порочным кругом, но не был заменен ни­каким другим способом мышления.

г) Статистика. Классификационный характер кон­цепций и подчеркивание роли частоты методологически проявились в современной психологии утверждением о важности статистики. Статистическая процедура, по крайней мере в ее самом обычном применении в психо­логии, — самое поразительное проявление аристотелев­ского способа мышления. Чтобы продемонстрировать общие черты данной группы фактов, вычисляется сред­нее. Это среднее приобретает ценность образца и ис­пользуется для характеристики (как умственный воз­раст) свойств «определенного» двухлетнего ребенка. Между современной психологией, которая так много ра­ботает с числами и графиками, и физикой Аристотеля есть внешнее различие. Но это различие, достаточно ти­пичное, значительно больше является различием в тех­нике выполнения, чем в действительном содержании понятий. По существу, статистический способ мышления, который является необходимым следствием аристотелевских понятий, очевиден так же, как это мы уже уви­дели и в физике Аристотеля. Различие заключается в том, что вследствие необычайного развития математики и об­щего научного метода статистический метод в психоло­гии стал занимать более отчетливые позиции.

В последние годы все усилия психологии по пути дальнейшего уточнения шли в направлении усовер­шенствования и расширения статистических методов. Эти усилия достаточно оправданны, так как они пока­зывают решимость достичь адекватного понимания всей реальности психической жизни. Но на самом де­ле они основаны, по крайней мере частично, на амби­циях продемонстрировать научный статус психологии, используя как можно больше математику и доводя все вычисления до последнего возможного десятичного знака.

Это формальное расширение метода ни в малой ме­ре не изменило лежащих в его основании понятий. Они полностью остались аристотелевскими. Конечно, мате­матическая формулировка метода только укрепляет и расширяет власть понятий, лежащих в основе. Бесспор­но, это затрудняет видение реального характера поня­тий, а следовательно, и вытеснение их другими; это сложность, с которой не пришлось бороться сторонни­кам физики Галилея, поскольку аристотелевский спо­соб мышления не был столь укреплен и затемнен мате­матикой.

д) Пределы знания. Исключения. Закономерность считается связанной с регулярностью и рассматрива­ется как антитеза индивидуальному случаю. До тех пор пока психолог соглашается со всеми обоснованиями психологических предположений, он рассматривает их как только регулярно действующие, и его согласие с ними принимает такой вид, что у него остается знание некоторого различия между просто регулярностью и полной закономерностью, и он приписывает биологи­ческим и психологическим предположениям (в проти­вовес физическим) только регулярность. Если же зако­номерность считается только экстремальным случаем регулярности, в этом случае все различия (между зако­номерностью и регулярностью) исчезают в принципе, хотя необходимость определения степени регулярно­сти остается.

Тот факт, что закономерность и индивидуальность считаются антитезами, имеет два типа следствий в ре­альном исследовании. Во-первых, это означает ограни­чение исследования. Безнадежными считаются попыт­ки понять реальное, уникальное движение эмоций или действительную структуру конкретной личности. Трак­товка этих проблем сводится к одним лишь средним по­казателям, примером могут служить тесты и вопросни­ки. Всех, кому эти методы кажутся неадекватными, обвиняют в скептицизме или сентиментальной при­страстности к индивидуальности и мнению, что область, в которой в большинстве случаев исключено повторе­ние сходных ситуаций, недоступна научному понима­нию и требует сопереживающей интуиции. В обоих слу­чаях эта область изымается из экспериментального исследования, так как качественные свойства считают­ся прямо противоположными закономерным. Способ, ка­ким эта точка зрения продолжает защищаться в дискус­сиях по экспериментальной психологии, напоминает даже в своих частностях аргументы, против которых бо­ролась физика Галилея. В то время спрашивали, как мож­но объединять в едином законе движение таких качест­венно различных феноменов, как движения звезд, полет листьев на ветру, полет птиц и падение камня с горы. Но противопоставление закона и индивидуальности соот­ветствует аристотелевской концепции и примитивному способу мышления, составляющим философию обычной жизни, как это достаточно часто проявляется в работах самих физиков, но не в их физике, а в их философии.

Убежденность в невозможности полностью понять индивидуальный случай подразумевает также в допол­нение к этому ограничению некоторую слабость исс­ледования: оно удовлетворяется установлением только регулярностей. Требования психологии к строгости при выдвижении положений не идут дальше необходи­мости их обоснования «в общем», или «в среднем», или «как правило».

Говорят, что «сложность» и «изменчивость» при­роды жизненных процессов делают неразумным тре­бование отсутствия исключений. В соответствии со ста­рой поговоркой «Исключение подтверждает правило» психология рассматривает исключение как контраргу­менты до тех пор, пока их частота не очень велика.

Отношение психологии к понятию закономерности поразительно ясно демонстрирует аристотелевский способ ее мышления. Она основана на очень слабой уверенности в закономерности психических событий и имеет для исследователя дополнительную прелесть из-за отсутствия слишком высоких требований к закон­ности его предположений и к обоснованию их.

е) Историко-географические понятия. Для того взгляда на природу закономерности и роли повторяе­мости, который, как мы видели, характерен для физики Аристотеля, в дополнение к тем мотивам, которые мы уже отметили, фундаментальную значимость имели и прямые ссылки на действительность в ее историко-гео-графическом смысле. Подобно этому, и это является свидетельством тесной связи, существующей между этими способами мышления, современная психология во многом определяется теми же ссылками на истори­ко-географические данные. Исторический уклон пси­хологических понятий опять-таки не всегда очевиден, а связан с неисторическими, систематическими поня­тиями и неотделим от них. Эта квазиисторическая на­правленность, на мой взгляд, является основой для по­нимания и критики понятийных структур такого типа.

Хотя мы уже критиковали статистический способ мышления, но отдельные использованные им формулы в конце концов не важны для тех вопросов, которые мы обсуждаем. Дело не в том, что берется среднее арифме­тическое, что исследователь складывает и делит, не это является предметом данной критики. Конечно, эти опе­рации будут продолжать широко использоваться и в бу­дущей психологии. Критика направлена не на то, что применяются статистические методы, а на то, как они применяются и, особенно, какие случаи комбинируют­ся в группы.

В современной психологии подчеркивается ссыл­ка на историко-географические данные и на зависи­мость заключений от частоты действительного появле­ния события. В самом деле, что касается прямой ссылки на исторические данные, то способ, с помощью которо­го приходят к заключению о природе одного-, двух- или трехлетнего ребенка путем вычисления статистических средних, полностью соответствует бэконовской коллекции данных случаев сухости в его таблице npucуmствия. Конечно, в этих усреднениях сделана некоторая очень грубая уступка требованиям неисторических кон­цепций: явно патологические случаи, а иногда даже те случаи, которые связаны с нестандартным окружени­ем, обычно исключаются. Помимо этого соображения исключение наиболее сильных отклонений, представ­ление, что случаи располагаются в статистической груп­пе, в сущности остается на историко-географической почве. Для группы, определенной в историко-геогра-фических терминах, например для годовалых детей Ве­ны или Нью-Йорка, в 1928 г. вычислены средние дан­ные, которые, без сомнения, имеют огромное значение для историков или учителей, но не теряют своей связи с историко-географическими явлениями, если даже продолжить вычисление среднего для всех детей Гер­мании, Европы или всего мира или взять данные за де­сятилетие вместо одного года. Такое расширение исто­рического и географического базиса не уничтожает специфической зависимости этой концепции от час­тоты, с которой индивидуальные случаи происходят в исторически и географически определенном месте.

Следовало бы раньше обратить внимание на утон­ченность статистики, основанной на ограничении историко-географического базиса, такой, как рассмотрение годовалых детей пролетарского района Берлина в пер­вые послевоенные годы. Такие группировки обычно ос­нованы как на качественных особенностях конкретных случаев, так и на историко-географических определе­ниях. Но даже такие ограничения в действительности противоречат духу статистики, основанному на частоте. Они даже означают методологически некоторый сдвиг в сторону конкретных особенностей. В связи с этим нель­зя забывать, что даже при крайней степени утонченно­сти, как, например, при исследовании одного ребенка, реально его описание осуществляется в историко-гео­графических терминах или, в лучшем случае, социоло­гических категориях; это происходит в соответствии с критерием, который соединяет в одну группу такие слу­чаи, которые психологически сильно различаются или даже противопоставляются друг другу. Следовательно, такие статистические исследования не могут, как пра­вило, объяснить динамику затронутых процессов.

Прямая ссылка на исторически данную действи­тельность, которая характерна для аристотелевской теоретической структуры, очевидна и в дискуссии об эксперименте и его близости к реальным условиям. Конечно, можно справедливо критиковать экспери­менты, посвященные простым реакциям, основы экс­периментальной психологии воли или эксперименты рефлексологии по причине их сильного расхождения с жизненными условиями. Но это расхождение во мно­гом основано на стремлении исследовать такие про­цессы, которые не представляют собой индивидуаль­ные особенности в конкретном случае, но которые как «простые элементы» (возможно, простейшие движе­ния) являются общими для любого поведения или которые, так сказать, происходят в каждом случае. В противовес вышесказанному часто требуется при­ближение к жизненным условиям, как, например, в психологии воли. В частности, подразумевается, что исследуют случаи, которые невозможно воссоздать экспериментально, в которых происходят наиболее важные решения в жизни. И здесь также нам проти­востоит ориентация на историческое значение. Это требование, которое, если перенести его в физику, оз­начало бы, что некорректно исследовать гидродина­мику в лаборатории, лучше исследовать величайшие реки мира. Тогда выступают два момента: в области теории и закона — высокая оценка исторически важ­ного и презрение к обычному; в области эксперимен­та — выбор процессов, которые происходят часто (или являются общими для многих событий). Оба показа­тельны как мера аристотелевского смешения истори­ческих и систематических вопросов, которые имеют от систематики связь с абстрактными классами и пре­зрение ко всей реальности конкретного случаю.