КОНКРЕТНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Предмет психологии составляет совокупность человеческих фактов, рассматриваемых в их отноше­нии к человеческому индивиду, т. е. в том, как они оп­ределяют жизнь человека и жизнь людей. Брак, напри­мер, является психологическим фактом только как брак, т. е. реализованный в особых условиях отдельным индивидами. А сами по себе человеческие события имеют структуру и подчинены детерминизму, который психолог должен знать, чтобы иметь возможность за­тем рассматривать эти самые события по отношению к индивиду. И он должен искать это знание там, где оно действительно может быть.

Возьмем, например, труд. Труд является психологи­ческим фактом, лишь поскольку он соотнесен с индиви­дом, в противном случае — это экономический факт. Психология труда возможна только на базе точного зна­ния о труде вообще, о его экономической природе, его роли и месте в современной общественной организации. Но где находится это знание? Напрасно было бы прово­дить здесь очень сложные исследования. Эти знания принадлежат экономистам, но только тем, кто может изучать и действительно изучает экономические факты, не заботясь о том, чтобы оправдать и даже замаскировать современный экономический строй, следовательно, марксистской политической экономии. Что психология труда невозможна без той основы, которую может дать ей марксистская политэкономия, доказывает психотех­ника. Пока речь идет о том, чтобы просто выполнять поручения крупной промышленности и администрации, все идет более или менее хорошо. Но когда нужно сде­лать из всей психотехнической деятельности собствен­но психологические выводы, когда от множества самых различных методов и приемов нужно подняться на уро­вень теоретического объяснения и систематизации, тог­да психотехники начинают предаваться «идеалистичес­ким мечтам. Однако теоретические основы, которые необходимы психотехнике, уже разработаны и прочно установлены в исследованиях марксистского материализма. Но психотехники, признавая — что уже весьма

знаменательно— необходимость сотрудничества с Weltanschauung¹, мечтают о какой-то туманной, путаной и идеалистической культурной психологии, идея которой связана скорее с условиями возникновения психотех­ники, чем с самим анализом фактов, которыми она зани-

мается.

То, что мы только что сказали о труде, можно ска-зать и о преступлении. Преступление является психоло­гическим фактом только в той мере, в какой оно явля­ется актуальной сценой человеческой жизни, оно должно быть действительно совершено индивидом или индивидами. Но преступление, совершенное в данный момент определенным индивидом или определенными индивидами, не является преступлением во всей его полноте. Следовательно, психолог должен обладать точным знанием преступления независимо от его ны­нешнего осуществления. Где же находится это знание? Анализ преступления как социально-экономического факта приведет его снова к марксистской политичес­кой экономии, и следовательно к диалектическому ма­териализму, в котором он непременно нуждается в своей специфической деятельности. Мы можем дать этому очень простое доказательство: знание преступ­ления, как и любого другого психологического факта, возможно только благодаря чрезвычайно строгой кон­цепции роли психологии, следовательно, благодаря точному установлению индивидуального детерминиз­ма в преступлении, что может быть достигнуто только знанием экономической детерминации преступления. Без этого психология выходит за пределы своей сферы, но, покидая пределы своей сферы, она выходит также и за рамки собственно психологических фактов; она не имеет, следовательно, отношения к реальности и явля­ется просто мифологической, поскольку вынуждена создавать психологический роман там, где психология должна молчать и слушать политическую экономию. Это означает, например, что не может быть и речи о «все­цело» психоаналитической теории преступления. «Все­цело» психоаналитическая теория преступления, т. е. теория, которая распространила бы психоанализ за пределы области психологии, станет не чем иным, как

 

1Мировоззрение (нем.).

 

мифологическим и неизбежно идеалистическим про­должением психоанализа, поскольку она заменила бы реальность романом. Иначе говоря, психоаналитичес­кая или вообще психологическая теория возможна толь­ко в рамках экономической теории преступления. Имен­но внутри экономического механизма преступления и только при постановке вопроса о включении индивида в этот механизм и объяснении этого включения встает проблема психологического механизма преступления.

То, что мы сказали о труде и о преступлении, может быть сказано обо всех психологических фактах. Психо­логические факты являются, в сущности, лишь челове­ческими фактами, поскольку они относятся к индивиду.

Следовательно, психология требует знания де­терминации, свойственной человеческим фактам, рассматриваемым самим по себе и независимо от ин­дивида. Это знание необходимо для того, чтобы ограни­чить сферу психологии и ставить надлежащим обра­зом проблемы, а также для того, чтобы детально знать направление, значение и границы психологических ис­следований и рассуждений. Другими словами, психо­логия в целом возможна только в рамках политической экономии. И поэтому она предполагает все знания, по­лучаемые диалектическим материализмом, и должна постоянно опираться на них. Следовательно, именно материализм представляет собой действительную иде­ологическую основу позитивной психологии.

Впрочем, не следует думать, что последствия по­добной ориентации психологии касаются только буржуазных привычек психологов и психологии, т. е. что эта ограниченность и односторонность объясня­ются тем, что классическая психология является дис­циплиной, которая служит интересам господствующе­го класса и развивается его прислужниками. Это, в сущности, только одна сторона проблемы. Очевидно, что иерархия психологических проблем, вся нынеш­няя перспектива исследований, их смысл и то, как они осуществляются, более или менее непосредственно определяются классовыми интересами. Так, напри­мер, положения психологии до психоанализа были лишь проекцией буржуазной морали; интроспекция является лишь «секуляризованной» транспозицией христианских рассуждений; детская психология, скажем была создана таким образом, как будто в мире существовали только дети буржуазии². И если верно, что психология стремилась «обогатиться» с помощью " сравнительного метода», то применения этого мето­да касаются главным образом функциональных про-блем, игнорирующих фактически все, что может сле-довать с психологической точки зрения из классовой борьбы, от которой психология явдо отвлекается. Вер­но также, что труд стал психологической проблемой только с того момента, когда капиталистическому производству потребовалась рациональная эксплуа-тация индивида, и когда в психотехнике психология лишь продолжила свою собственную «карьеру», пре-вратив в ложную «природу» верования, которые были необходимы для порабощения масс; психология взя-лась за дело с целью найти средства, которые позво-лили бы полностью подчинить индивида производству. Разумеется, мы будем свидетелями всех тех измене-ний и смещений перспективы, которые неизбежно вызовет освобождение научных исследований от вне-научного интереса. Но мы будем говорить не об этих изменениях, а о том, как сама психология включается в экономический детерминизм человеческих фактов, ибo, разобравшись именно в этом вопросе, можно по-нять, в чем научная психология является действитель­но материалистической.

Точно так же, как необходимость для психологии опираться на данные марксистской экономической науки проистекает из необходимости точно знать струк­туру и функционирование человеческих событий, ко­торыми занимается психология, ее материалистичес­кий характер объясняется тем, что детерминация самих психологических фактов является экономической де­терминацией. Другими словами, психологический де­терминизм сам по себе не является суверенным детер-

¹ В этой связи следует вспомнить, что детская психология начинается с наблюдения психологами своих собственных детей, т. е. с наблюдений взрослых буржуа за детьми буржуа, и что когда позднее будут проведены массовые наблюдения над детьми, то будут поставлены абстрактные проблемы, которые не являются даже достаточно точными, чтобы можно было принять их во внимание с учетом классовых различий и раз- личий в экономическом положении.

минизмом: речь идет и может идти только о включении, если можно так выразиться, в цепь экономического де­терминизма. Его сфера и границы определяются сфе­рой действия и границами самого индивида. Психо­логия имеет значение лишь постольку, поскольку человеческие события рассматриваются в их отноше­ниях с индивидом, она не имеет никакого значения, если речь идет только о самих человеческих фактах. Речь может идти о психологии труда лишь постольку, по­скольку труд рассматривается в отношении с индиви­дами. Как только речь больше не идет об участии инди­видов в труде, труд перестает быть психологической проблемой. Точно так же брак является психологичес­ким фактом лишь постольку, поскольку требуется объяснить, почему данный индивид вступает в брак именно с этим индивидом, но не больше. Таким обра­зом, психология должна будет всегда приспосабливать­ся к фундаментальной детерминации фактов, которыми она занимается, а именно к детерминации факторами, являющимися вполне материальными. Для сравнения можно сказать, что психология является для поли­тической экономии тем, чем физиология была бы для физики и химии, если бы было действительно возмож­но полностью свести физиологические факты к физи­ко-химическим процессам, — короче, наукой, являю­щейся только этапом в полном изучении фактов, которыми она занимается; наукой, посвятившей себя фактам, изучение которых она одна не может исчер­пать. Следовательно, психология вовсе не владеет «тай­ной» человеческих фактов хотя бы потому, что эта «тай­на» не психологического порядка. Человеческие факты подчинены материальной детерминации, хотя она и не является просто детерминацией материи. Именно по­этому мы говорим, что позитивная психология возмож­на только на почве современного материализма, тако­го, какой следует из марксистских исследований.

Тщетно было бы в рамках данного очерка дать ана­лиз и краткое изложение этих исследований. Мы хотим лишь показать, очень тесную связь психологии с марк­сизмом с того самого момента, когда ее предметом становится совокупность реальных человеческих фак­тов, рассматриваемых только с точки зрения ее индивидуальной актуальности. Впрочем, сами позитив-

ные исследования покажут эту связь более конкретно, чем общие рассуждения. Но не следовало быподпред-логом того, что желаемое нами и есть конкретная пси­хология, недооценивать значение этих последних. В наши намерения никогда не входило придираться к простым способам выражения, когда они действитель­но независимы от теории самих фактов. И с другой стороны, несомненно, что психологи, когда речь идет о Вспомогательных для психологии науках, часто ссыла­ются на медицину, хотя с точки зрения основной ори­ентации и организации психологии поистине фунда­ментальное значение имеет политическая экономия. Вот почему важно показать, что когда речь действительно идет об основах психологии, то настоящий «психологи-ческий факт» может быть приобретен только благода­ря познанию человеческих фактов такими, каковы они есть независимо от психологии. Только в этом случае психология сможет ставить проблемы таким образом, что ей действительно будет доступно их решение.

Следующий вопрос касается того, как выражается материальная детерминация человеческих фактов с психологической точки зрения, или, точнее, как психологический детерминизм включается в матери­альный детерминизм человеческих фактов. Пока пси-хология остается наукой о процессах и имитацией физики, все обстоит очень просто. Существует совокуп­ность отношений, которые управляют процессами во­обще. Вы хотите материалистическую психологию? Заставим одни процессы воздействовать на другие, скажем, физиологические процессы — на психологи­ческие, молекулярные движения —на представления, железы — на чувства. Заставим материю воздейство-вать на дух, как вообще одни процессы воздействуют на другие: по закону — механики или электромагнетиз­ма. В таком случае психология является материалисти­ческой, потому что духовное как процесс детерминиро­вано процессами материи в соответствии с ее законами. Но как только мы освобождаемся от миража про­цессов, проблема совершенно меняет свой вид. Мы пе-реходим в план фактов «драматических», и способ дей-ствия детерминизма совершенно иной. Он сам должен быть «драматическим», — способ детерминации психологического и экономическим, и то, как первое действует в рамках второго, является одновременно и шире, и глубже, чем медицинский детерминизм старой материалистической психологии.

По правде говоря, психология уже несколько пре­взошла в последнее время простую концепцию детерми­нации, какую знала классическая психология. Теперь рассматривают, по крайней мере, не столько детерми­нацию процессов во внутренней жизни или детермина­цию процессов внутренней жизни процессами, происхо­дящими в организме, сколько реакции целостного индивида на ситуацию. Можно сказать, что концепция детерминизма очеловечивается. В то время, как когда-то научным идеалом детерминизма в психологии были то ассоциативная связь представлений, то рефлекс, ныне речь идет о том, чтобы рассматривать всю деятельность индивида в ситуации, в которой он действует. В частных случаях наблюдается, разумеется, возврат то к чисто механической (первый идеал бихевиоризма), то к спи­ритуалистической (например, geisteswissenschaftliche Psychologie) концепции, но можно сразу же понять, что эти ошибки связаны с неправильным пониманием ис­тинных целей психологии и ее основной ориентации. Надо действительно рассмотреть, как действует инди­вид в ситуациях, в которых он оказался. Психоло­гический детерминизм получит выражение в совокупно­сти его реакций, а не предполагает, переход от одного процесса к другому. Ведь речь идет не столько о том, что­бы узнать, каким образом определенное освещение в результате неизвестно какого взаимодействия биопсихо­физиологических факторов постепенно приводит к уве­личению производительности труда, сколько о том, что­бы установить, что это действительно так. Точно также, когда речь идет о «Эдиповом комплексе», неинтересно восстанавливать в духе классической психологии его генезис, чтобы увидеть, как «восприятие» матери ребен­ком вызывает «аффективные функции», смешанные с проявлениями «инстинкта». Эти механизмы (которые лежат за пределами психологии) не представляют инте­реса, интересен сам факт существования Эдипова ком­плекса и то, как он возникает в человеческой ситуации, на которую реагирует ребенок. Психологическая реак­ция будет зависеть от этой ситуации. Она будет де­терминирована тем, что детерминирует саму ситуацию.

Как, например, формирование «Эдипова комплекса» за-висит от организации семьи, потому что из этой орга­низации вытекают специфические ситуации, которые определяют жизнь и развитие индивида подобно тому, Как расписание движения поездов определяет намере­ния путешественника. В этом драматическая детерми­нация, а не механическая, выражающаяся на языке про­цессов и их отношений. То, что детерминирует, и то, что детерминируется, выражаются в терминах человека, действий и человеческих ситуаций.

Если эта ориентация на «драматическую», т. е. че-ловеческую, концепцию детерминизма в психологии становится все более и более заметной в новых психо­логических работах, то, напротив, совершенно очевид-но, что концепциям и программам еще недостает точ­ности. В самом деле, главное не в том, чтобы рассматривать индивид «as a whole» (как целое) и ана­лизировать его реакции в данных ситуациях. Нужно еще рассмотреть индивида таким, каков он есть, и ситуации такие, какие они есть. Другими словами, нужнадействи-тельно конкретная концепция как индивида, так и че­ловеческих событий и ситуаций. В таком случае сразу же становится ясно, что если классическая психология и не игнорирует «анализ ситуации» и часто пытается понять индивида в зависимости от его «среды», то она создает из этих ситуаций и среды одностороннюю и абстрактную концепцию. Ее происхождение и ее ори­ентация приводят к тому, что она рассматривает только «Идеологическую» и «технологическую» ситуацию ин­дивида и изучает среду, — когда речь идет не о простом биологическом изучении, — только с двух точек зре­ния — идеологии и технологии, пренебрегая, следова­тельно, главным экономическим фактором. Таковы, например, исследования социологической школы Дюр-кгейма. Дюркгейм и его ученики много говорили о за­висимости психологии от социологии. Но что означает эта зависимость? Помимо того что хотят подчинить психологии социологию, которая официально являет­ся спиритуалистической, речь идет только о детерми­нации «индивидуальных представлений» «коллектив­ными представлениями». Что же касается последних, то в тех случаях, когда они не являются выражением опыта коллективного психоза, речь идет самое большее о введении «социальных форм», представление о кото­рых совсем не совпадает с экономической структурой общества. В таком случае практически речь идет о том, чтобы рассматривать, среди каких «коллективных пред­ставлений», в какой «социальной форме» рождается и живет индивид; акцент явно делается на идеологичес­кую ситуацию.

Кроме того, рассматривают технологическую ситуа­цию индивида: реакции, которые он должен усвоить, технические ситуации, к которым он должен приспосо­биться. Отказ от чисто биологической точки зрения (ко­торая противопоставляет индивида только природе) и введение «социальной» точки зрения уже представляли собой относительный прогресс. Ведь ребенок должен научиться не только дышать, воспринимать, есть, ходить, но также и говорить, приветствовать, пользоваться оби­ходными инструментами и т. д. Однако все это еще слиш­ком элементарно и весьма неопределенно. Слишком элементарно потому, что скорее приводятся примеры для иллюстрации теорий, чем анализируются действи­тельные ситуации, и слишком неопределенно потому, что без такого анализа можно двигаться лишь вслепую, под влиянием vis a tergo в неизвестность.

Во всяком случае, эта двойная односторонность имеет смысл только тогда, когда подразумевается, что экономическая организация должна оставаться не только неприкосновенной, но настолько неприкосно­венной, что даже бесполезно познавать ее, и что надо довольствоваться «остатками»: идеологической над­стройкой, с одной стороны, технологией — с другой, к которым психологию приводят вненаучные интересы.

Итак, поскольку вся ситуация, в которой находится индивид в течение всей своей жизни, события и воз­можности действия, которые перед ним открываются, «стимулы», на которые он должен реагировать, — все, кроме его голой природы, детерминированы экономиче­скими условиями, весь «анализ среды» должен начи­наться именно с выявления этой детерминации. И если мы говорим на языке «стимул — реакция», то необходи­мо, чтобы психолог знал, каким образом экономические условия определяют события, на которые должен будет «реагировать» индивид. Здесь важно не то, что этот механизм детерминации последовательно и шаг за шагом идет «от восприятия к движению», ато, что индивид должен приспособиться к условиям, управляемым зако­ном, который отнюдь не является психологическим. Не­обходимо проследить детали такого приспособления, ане думать о каком-то действии неизвестного механизма.

Примат экономики для психологии является, впро­чем, совершенно очевидным уже потому, что психоло­гия самого индивида может быть постигнута только путем ряда сопоставлений. Его реакции могут позна-ваться только в той мере, в какой они осуществляются. А осуществляющиеся реакции относятся к тем ситуа­циям, в которых они имеют место. Была сделана по­пытка показать, как, принимая во внимание экономи­ческое положение пролетарской семьи, у ребенка пролетария особенно интенсивно развивается так на­зываемый «комплекс» неполноценности и как комп- лекс неполноценности женщины связан с ее эконо­мическим и обусловленным ям общественно-правовым положением. Комплекс неполноценности является в таком случае — если оставить в стороне романтичес­кие бредни о неполноценности органов — свидетель- ством определенной общественной организаций, и не следует считать его в том виде, как он существует, каким-то «вечным» проявлением. Он, конечно, пред­полагает обучение, выходящее за пределы свойствен­ной ему формы, но это обучение может быть обнару­жено, если только отвлечься от того, что определяется ситуацией, следствием которой он является. Именно поэтому и становятся необходимыми эти сопо­ставления. Иными словами, то, что классическая пси­хология рассматривает как исходный пункт психоло­гии, т. е. познание индивида, в действительности может быть установлено только в самом конце. Точно так же общая функциональная.психология, которую психо­логи рассматривают как теоретическую, считая пси­хотехнику лишь ее применением, может быть резуль­татом только ряда психотехнических исследований.

Другими словами, чтобы было понятнее, скажем, что детерминация психологических фактов является мате­риалистической в драматическом плане, а не в плане процессов.

Но здесь перед нами могут поставить следующий вопрос. Вполне понятно, как комплекс неполноценности (например, его реальность и его реальное значение не вызывают сомнения) в конечном счете определяет­ся экономически. Зато с позиций старого материализ­ма гораздо понятнее, какова может быть материалис­тическая концепция, как мозговая активность или неактивность может вызывать сновидения и их опре­деленное содержание. И напротив, непонятно, что же останется материалистического в такой теории, как психоаналитическая теория сновидений, если мы от­кажемся и от физиологического, и от биологического материализма, т. е. не согласимся, что.содержание сновидений определяется мозговыми процессами, и не попытаемся прийти через посредство сексуального инстинкта к биологическому материализму.

Нужно сразу же сказать, что речь идет не о том, чтобы произвольно отбросить все, что может быть фи­зиологически и биологически детерминировано в психологической жизни. Физиологические и биологи­ческие условия индивида имеют для психологии чрез­вычайно важное значение. Мы вовсе не думаем это отрицать. Однако речь идет о познании этой детерми­нации, а оно может быть достигнуто только с помощью драматического анализа, по мере того как он доходит до физиологии и биологии. Мы критиковали медицинский материализм только за его невразумительность и за претензию быть основной и единственной позицией. Кроме того, такая постановка вопроса абстрактна. Мы не хотим сказать, что роль психологии состоит в том, чтобы искать за психологическими фактами экономи­ческую «детерминацию. Мы только говорим, что глубо­кий анализ действительных психологических фактов обнаруживает эту детерминацию. Следовательно, надо анализировать психологические факты с помощью методов, позволяющих рассматривать и изучать их, но также доводить анализ до конца. И психоаналитичес­кий метод должен быть отброшен и заменен исключи­тельно социологическим методом вовсе не потому, что комплекс Эдипа относится главным образом к семье. Не существует никакого противоречия между психо­аналитическим методом и марксистским методом, как хочется считать некоторым путаникам. Не надо, следо­вательно, ставить в психологии старый и новый мате­риализм на одну доску. Старый материализм имел обык-

повение создавать для каждой группы явлений мате­риалистическую схему. Такова, например, известная теория, объясняющая сновидения частичным пробуж­дением. Подобная позиция вполне соответствует мето­ду, который фактически сразу же исчерпывает себя, потому что, как только он сформулирован, с ним нечего больше делать. Но в данном случае речь идет совсем о другом. Не существует «материалистической теории сновидений». Есть исследование сновидений в психо­логии, которое является материалистическим. Анали­зируют сновидение, прослеживают все факторы, кото­рые принимают участие в его возникновении и развитии, и доводят этот анализ до конца. Причем важ­ны содержание сновидения и конфликты, которые при­водят к его возникновению и детерминируют его, и здесь мы вновь возвращаемся к «обычной детермина­ции человеческих условий». В любом случае речь идет не о том, чтобы заигрывать с материализмом, вводить его туда, чтобы заигрывать, где ясность должна прийти В результате чисто психологического исследования; следует провести такое исследование и затем предос­тавить говорить материализму там, где он действитель­но должен говорить. В этом состоит отличие старого ма­териализма от нового.

Валлон (Wallon) Анри (1879—1962) — выдающийся французский психолог-мар­ксист, основатель Парижской школы ге­нетической психологии, педагог, психо­патолог и клиницист, прогрессивный об­щественный деятель, член Французской коммунистической партии. Валлон пред­принял попытку исследовать с позиций исторического и. диалектического мате­риализма важнейшие проблемы общей, генетической и прикладной психологии. Получил философское образование в Высшем педагогическом институте. Защитил докторскую диссертацию по медицине «Мания преследования» (1908). Работал в качестве ассистента (до 1931 г.) у проф. Ж. Нажотта в психиатрической клинике Сальпетриера, одновременно преподавал детскую психоло­гию в Сорбонне (1920—1937). Итогом исследований по пси­хологии и патопсихологии явилась докторская диссертация «Стадии и расстройства психомоторного и двигательного развития ребенка» (1925). В 1927—1950 гг. —директор Прак­тической школы высших знаний, профессор кафедры пси­хологии и воспитания ребенка в Коллеж де Франс (1937— 1949), редактор и один из авторов 8-го тома Французской энциклопедии «Умственная жизнь» (1938), основатель и от­ветственный редактор журнала «Детство» («Enfance»).

Помимо научно-исследовательской и научно-организа­торской работы Валлон занимался большой общественно-политической деятельностью. Состоял членом Главного коми­тета Национального фронта во время фашистской оккупации, а после освобождения Парижа был Генеральным секретарем Министерства национального просвещения, с 1946 г. — пре­зидент Комиссии по реформе образования во Франции и др. В соответствии с исследованием творчества Валлона, про­веденным О. М. Тутунджяном (Вопросы психологии, 1966, № 1), в деятельности Валлона различаются 3 периода. На первом (1908—1931) его творчество носит неосознанный ди-алектико-материалистический характер. Второй период (1932— 1934) —переходный — и связан с изучением марксист­ской философии и выступлением за применение диалектиче­ского и исторического материализма в науке. В этот период Валлон посетил СССР (1931). Третий период (1935—1962) явил­ся этапом окончательного формирования психологической концепции Валлона. Именно в этот период выходят его ка­питальные труды «Психическое развитие ребенка» (1941, рус. пер. 1967), «Отдействия к мысли» (1942, рус. пер. 1956), «Ис­токи детского мышления» (1945), «Цели и методы психологии» (сборник методологических статей Валлона, опубликованный как специальный номер журнала «Детство» (1963, № 1—2). Лит.: Анциферова Л.И. Парижская школа генетической психологии и проблема формирования личности ребенка. — В кн.: Материалистические идеи в зарубежной психологии. — М., 1974; Лентьев А.Н. Анри Валлон. — Вопросы психоло­гии. — 1963. — № 3; Тутунджян О.М. Психологическая кон­цепция Анри Валлона. — Ереван, 1966.

В данное издание включена глава из книги ученика и последователя Валлона Р. Заззо «Психология и марксизм, Жизнь и творчество А. Валлона» (Psychologie et marxisme. La vie et l'ceuvre de Henri Wallon, 1975). Глава называется «Психология и диалектический материализм». В ней Заззо стремится показать, как учение марксизма преломляется в творчестве Валлона в подходе к решению фундаментальных для психологии проблем соотношения биологического и социального, физиологического и психологического, а так­же в концепции детского развития.