Усиление авторитаризма

Аппарат власти, опираясь на эту новую, шестую версию псевдосинкретизма, предпринял повсеместную попытку ужесточить контроль над каждым сообществом, усилить централизацию в распределении дефицита, в принятии решений вообще, подчинить все жизненные процессы медиатору. Это стремление сопровождалось попыткой опереться на обычаи, сделать ставку на формирование советских ритуалов. После XXV партийного съезда орган ЦК КПСС газета «Правда» опубликовала статью «Советскому человеку – новые обряды». Усилилось стремление применять принудительный труд. Если раньше речь шла лишь о сельскохозяйственных работах, что оправдывалось сезонными пиками, то затем людей стали отправлять на стройки, различные базы, в хранилища в целях помощи нерентабельным организациям, не справляющимся с планом. В письме работников завода «Эталон» (Кишинев), говорится о том, что горисполком вводит «принудиловку», т.е. систематически в течение трех лет использует принудительный труд для уборки улиц. Подготовка к Олимпиаде 1980 г. также послужила важным фактором усиления принудительного труда. Уже в то время просачивались сведения о насильственном переселении крестьян в Средней Азии с целью освоения новых земель. На местах изобретались все новые, подчас причудливые формы принудительных мероприятий – от навязывания билетов на стадионы до сбора взносов в разного рода общества и принудительного донорства для студентов. Школьное начальство могло потребовать, чтобы каждый ученик принес в школу по кролику, очевидно, для выполнения плана района по мясопоставкам.

Разумеется, масштабы государственного крепостничества были уже не те, что во времена Сталина. Если тогда можно было остановить поезд, проходящий через область, для того чтобы выполнить план по арестам «врагов народа», то теперь дело ограничивается почти безобидной остановкой рейсовых автобусов, с тем чтобы заставить пассажиров убрать участок хлопка. На местах процветало творчество в изобретении форм применения принудительного труда. На алма-атинском хлопчатобумажном комбинате, имевшем свой жилой фонд, ордера жильцам не выдавались. Это значит, что люди юридически считались временными жильцами, лишались площади в случае увольнения, не имели права сменить квартиру, не могли, например, записаться в библиотеку, пользоваться кредитом и т.д. Формировался слой так называемых «лимитчиков», т.е. лиц, получающих в крупных городах временную прописку и не имеющих возможности сменить работу, одновременно оставаясь в городе. Существовала практика запретов выезда с места жительства в разгар сельскохозяйственных работ и т.д.

Уменьшение престижа власти первого лица неизбежно подорвало усилия авторитаризма, направленные против перемещения центров воспроизводства вниз. Обострение социокультурного противоречия дошло до крайних форм. Оно развивалось как противоречие между ценностями автаркии и большим обществом, между ценностями авторитаризма и локализма внутри воспроизводственного процесса.

Сами локальные ценности в результате роста утилитаризма не остались неизменными. Миллионы людей все больше отдалялись от ценностей сельской общины и патриархальной семьи, что усиливало локализм на основе личностного утилитаризма в противовес коллективистскому, машинному. Эта форма утилитаризма развивалась главным образом вне легальных рамок, готовя новую инверсию. Одновременно усиливался локализм, направленный как против личностного, так и против общегосударственного утилитаризма, против общества-общины.

Складывалось впечатление, что дело и «недело» менялись местами. Истинное дело концентрировалось вокруг того, что официально считалось халтурой, спекуляцией, подпольным производством, шабашничеством и т.д. Жизнь уходила из сообществ, чтобы утвердиться в любом не занятом в обществе пространстве. Общество сохраняло жизнеспособность не потому, что люди следовали правилам и инструкциям, а благодаря тому, что их нарушали. «Комсомольская правда» за октябрь 1976 г. приводит слова бригадира на строительстве совхозного склада: «Не украдешь – не построишь». Жизнь общества определялась не наличием государственного народнохозяйственного плана, а каким-то неизвестным скрытым законом. Наука, литература, идеология черпали творческие импульсы из нелегального: из самиздата, из западных теорий, которые официально громились, а втихомолку заимствовались, из нелегального рынка, где можно достать не только дубленку, книгу Пушкина, но и сырье для выполнения государственного плана и т.д. Живые силы общества стали немыслимы без полулегальной творческой деятельности.

Таким образом, система позднего умеренного авторитаризма содержала в себе не только обычные признаки кризиса, которые сопровождали окончание каждого этапа. В ней явно просвечивали черты кризиса, выходящего за рамки одного этапа. Хотя власть и пыталась проявлять бодрячество, шапкозакидательство, тем не менее, было очевидно, что все параметры общества неуклонно страдали от нарастающей дезорганизации и никакие из используемых средств не могли остановить этот процесс.

( Ахиезер, А. Критика исторического опыта [Текст] / А. Ахиезер. – М., 2005. – С. 591 – 592, 622).