Карибский кризис

Карибский кризис разразился из-за того, что на Кубу были завезены советские ракеты. От Кубы до американского берега –150 км. Дальность действия завезенных ракет Р-12 – 2 тыс. км. На подходе были еще и ракеты Р-14, дальностью в 4 тыс. км, но советские суда, на которых их транспортировали, остановила американская военно-морская блокада Кубы. Успели доставить часть ядерных боеголовок к ракетам.

Идея размещения ракет на Кубе была советской, лично Н.С. Хрущева. Ракеты находились в распоряжении советского военного персонала, и запуск их против США мог быть произведен только в случае американского нападения и только по команде из Москвы.

Каковы были советские мотивы? Защита Кубы, укрепление ее обороноспособности, которой, по оценкам советского руководства, угрожало новое вторжение после одного неудавшегося – на Плая-Хирон в апреле 1961 г. Кубинские мотивы? Давая согласие на размещение советских ракет, кубинское руководство исходило из соображений повышения обороноспособности не только своей страны, но и всего социалистического лагеря, из долга солидарности и соответственно понимаемых интересов общего дела. Американские мотивы? Любыми средствами, вплоть до воздушных бомбардировок и вторжения на Кубу силами нескольких дивизий, избавиться от советских ядерных ракет, способных накрыть большую часть территории США.

Москва считала ракеты на Кубе оборонительным оружием и средством хотя бы частичного погашения стратегического дисбаланса, резко клонившегося тогда в американскую пользу. По данным Макнамары, США превосходили СССР по стратегическим ядерным боеголовкам в семнадцать раз – пять тысяч на триста. Вашингтон считал ракеты на Кубе наступательным оружием (хотя американские ракеты аналогичного типа были тогда размещены в Турции и «терпелись» Советским Союзом).

Советские ракеты были завезены на Кубу тайно. Именно советская секретность во многом обусловила ультимативность американской линии в решении кризиса, что проявилось в установлении «карантина», перекрывшего путь советским судам, и в требовании немедленно демонтировать и вывезти ракеты.

Москва между тем, не вдаваясь в эти американские тонкости, всего лишь действовала в своем обычном ключе: секретно принимая решения, касающиеся военных дел, и секретно их выполняя. Иными словами, Москва действовала в духе традиционного старого мышления. Вряд ли приходилось ожидать, что этот секрет не обнаружит американская разведка, пристально следившая за Кубой и обеспокоенная характером ее возраставших связей с Советским Союзом. Но в том-то и состоит особая сила старого и крепкого своей традиционностью мышления, что оно отнюдь не всегда поддается рациональному объяснению, что оно проявляет себя в вакууме, откуда «выкачано» общественное давление и где авторитарность рождает волюнтаризм.

Однако специфические муки советских дипломатов и корреспондентов – лишь ничтожный штрих рядом с гигантским, но как-то не привлекшим должного внимания фактом: весь наш народ был подведен к краю ядерной пропасти, не зная об этом, не имея возможности понять из-за чего – предметно! – возникла чрезвычайная ситуация. Это был подлинный мрачный апофеоз секретности.

С объективной точки зрения это вполне можно назвать обманом народа или, во всяком случае, полным пренебрежением к его праву знать вещи, которые ставят вопрос о его жизни и смерти. Впрочем, о праве тогда не было и речи. Гласностью в этом плане не пахло. И только после 28 октября, когда в экстренном обмене посланиями между Н.С. Хрущевым и Дж. Кеннеди были, наконец, выработаны условия компромисса, в нашу прессу, и то далеко не сразу, начало проникать это ключевое слово – ракеты. Только после того, как от края отошли, народ наш стал понимать, на каком краю стояли.

А в последней фазе кризиса в послании Н.С. Хрущева президенту Кеннеди от 28 октября говорилось: «Чтобы успокоить народ Америки, … Советское правительство в дополнение к уже ранее данным указаниям о прекращении дальнейших работ на строительных площадках для размещения оружия отдало новое распоряжение о демонтаже вооружения, которое вы называете наступательным, упаковке его и возвращении его в Советский Союз». Обратите внимание, и тут всего лишь: «... вооружение, которое вы называете наступательным».

Несмотря на исторически значимый акт прощания с массовыми репрессиями, хрущевское десятилетие, как и последующие брежневские годы, сохраняло самые стойкие родовые черты сталинской системы государственного управления. В 1962 г. перед Хрущевым просто не стоял вопрос: имеют ли он и другие руководители того времени право рисковать судьбой своего народа ради помощи другому, кубинскому, народу.

Другой и самый животрепещущий пример той реальности, в которой бюрократическая норма торжествует над нормой демократической – это Афганистан, наша девятилетняя война. Оставим в стороне задаваемый теперь в открытую вопрос о том, как мы туда попали и почему так долго оставались. Поймем другое – это могла вынести лишь наша необыкновенная притерпелость ко всему. Советские люди сражались и погибали на чужой земле в мирное время (ведь мы никому не объявляли войны!), а за обществом, народом, матерями этих людей отрицалось даже право спросить публично, сколько их там сражается и сколько погибло ранее. Конечно, люди писали об этом в органы власти и в прессу, но «официально» народ безмолвствовал. В верхнем Совете СССР за все это время не было сделано ни одного запроса об Афганистане. И не могло быть сделано. С точки зрения граждан тех же США или Франции, Японии или Индии и многих других стран, это вещь не вообразимая.

25 мая 1988 г. в пресс-центре МИД СССР, ориентированном больше на иностранных, чем на наших корреспондентов, в рамках подготовки к советско-американской встрече в верхах. Начальник Главного политуправления Советской Армии и Военно-Морского Флота генерал армии А.Д. Лизичев сообщил, что на начало мая 1988 г. число убитых составило 13.310 человек, раненых – 35.478, пропавших без вести – 311.

Чем объяснить и эту бесчувственность? Тем же – отсутствием Закрепленной законом обязанности властей отчитываться перед гражданами – даже тогда, когда речь идет о самом святом – человеческой жизни. Но, очевидно, что есть и более конкретная причина – отсутствие четкого, продуманного и действующего как бы в автоматическом режиме механизма информирования.