Французский материализм XVIII века

Жюльен Ламетри (1709-1751), Клод Гельвеций (1715-1771), Дени Дидро (1718-1784) и Поль Гольбах (1723-1789), великие французские материалисты, - так называла их советская историко-философская наука, - прославились прежде всего как просветители. Более 20 лет длилось под руководством Дидро грандиозное предприятие – издавалась первая в мире энциклопедия, названная «Толковый словарь наук, искусств и ремесел». Издавалась для широкой публики на французском языке, вышло 35 томов, и на этом издание было запрещено в связи с тем, что папа Климент XIV осудил книгу Гельвеция «Об уме», парижский парламент приговорил ее к сожжению, а Гельвеций был вынужден дважды отречься от нее. Кстати, первой страной, где появился перевод ряда томов энциклопедии, была Россия. В 1773 году Дидро по приглашению Екатерины II приезжал в Санкт-Петербург, вел беседы с царицей, советовал отменить крепостное право и сделать монархию конституционной. Екатерина благосклонно выслушивала советы, но тем и ограничилась, зато купила у Дидро его библиотеку и назначила его самого пожизненным смотрителем с приличным окладом (между прочим, была куплена и библиотека Вольтера на тех же условиях).

Еще одной выдающейся заслугой «команды» Дидро был разработанный ими материализм. Заслугой в двух отношениях: во-первых, они сумели показать предельные теоретические возможности материализма, как особого направления в философии, и, во-вторых, продемонстрировали всю гамму отношений материализма к духовности и нравственности.

Объяснимся. То, что они создали вполне можно назвать абсолютным материализмом, так как мир, по их мнению, заполнен и объясняется исключительно материей, а Бог и религия за ненадобностью решительно отвергаются. В природе мы находим, утверждал Гольбах, лишь различную по своим свойствам и различно модифицированную движением материю. Человек материален, а душа его как способность чувствовать и мыслить есть тоже тело, мозг, «внутренний орган» всех операций души.

Достигалась такая всеобщая «материализация» мира путем предельного расширения понятия материи. Материю Гольбах определил как все то, что воздействует каким-нибудь образом на наши чувства. А теперь интересно сопоставить эти мысли с тем, что предлагает марксистско-ленинская философия. В.И. Ленин утверждал, что в мире нет ничего, кроме движущейся материи, а материю он определял как объективную реальность, данную нам в ощущениях. Совпадение, как видим, по сути полное, а ведь марксистско-ленинская философия преподносилась в качестве «самой-самой». И таких совпадений было много. Движение понималось французами как способ существования материи, такая же формула и в диалектическом материализме. Правда, в XVIII веке все изменения в мире сводились к механическому движению по законам классической механики Ньютона, поэтому мировоззрение французов было механическим. Диалектический материализм кроме механической формы признает физическую, химическую, биологическую и социальную формы движения материи. Различие здесь есть, но неразрывная связь материи с движением, а это главное, понимается одинаково. По Гольбаху, материя есть бесконечная совокупность разнообразных тел, которые не могут не взаимодействовать, и потому изменяться, - ровно такие же рассуждения у Энгельса. Механический принцип взаимодействия довлел над Энгельсом, затем Лениным, и до сих пор в диалектическом материализме этот принцип незыблем.

Формами бытия материи являются пространство и время, пространство бесконечно, а время вечно – и здесь совпадения. О чем все это говорит? Очевидно, о том, что, действительно, французские материалисты сумели выразить идею материализма предельно, абсолютно (диалектическому материализму не оставалось другого, как повторять многое), но от этого его идея не стала истинной. Вот так превращать душу человеческую в какой-то фантом и сводить ее к деятельности мозга, считать идеальное условным понятием и отрицать реальное существование идеального – значит обеднять человека и мир.

Такое обеднение было неизбежным у французов XVIII века, вынужденных применять повсюду масштаб классической механики. Человек есть машина, как и животные, утверждал Ламетри, только он посложнее, машина самозаводящаяся и работающая без целого ряда деталей (зубов, волос, рук, ног и т.п.). Сознание есть и у животных, различие только количественное (чижик и музыкант – из мяса и костей, только по разному организованных – это мысль Дидро).

Ограниченность сугубо материалистического взгляда на человека становится совершенно очевидной, когда очередь доходить до духовно-нравственных проблем. Вместе с религией французы XVIII века отвергали и духовность. Религию, по их мнению, порождают невежество, страх и обман (она возникла по Гольбаху, при встрече первого дурака с первым обманщиком). Просвещение и мудрая власть приведут к исчезновению религии. Духовность же, - писал Гольбах в «Карманном богословии», - есть таинственное свойство, выдуманное Платоном, усовершенствованное Декартом и превращенное богословами в символ веры. На простом человеческом языке это все то, о чем мы имеем весьма смутное понятие.

В.И. Ленин восторгался критикой религии французами и рекомендовал переводить их атеистические произведения для широких масс советской России. Надо ли напоминать, какая судьба была уготовлена религии и духовности?

Отказ от религии и вообще от всякой духовности не мог пройти даром, и побил здесь все рекорды Ламетри. Его «человек-машина» имеет «естественный закон» различения добра и зла, который заимствуется в … мире животных. Развивая эту идею, Ламетри пишет сочинение под названием «Анти-Сенека» (?!). В нем было заявлено, что человек представляет собою вероломное, хитрое, опасное и коварное животное, люди рождаются злыми. Добродетель – результат только воспитания, фактора могучего, но не всесильного: все моральные наставления бесполезны для того, кто родился с жаждой резни и крови. Где же выход? Ведь у человека нет бессмертной души и нет божественного судьи. Выход один – признать, что существует только жизнь и счастье чувствовать жизнь, жизнь тела (души-то нет), наслаждаться жизнью тела. Совершенно счастлив гурман и сладострастник, для его счастья ум, знания и разум бесполезны и даже вредны – такой человек, говорил сам Ламетри, «по-свински счастлив» и готов идти на любые преступления, надо только ему освободиться от угрызений совести как предрассудка… Как говорится, приехали – дальше некуда.

Слава Богу, последователей этому «свинству» среди французских философов не нашлось, да и сам Ламетри одумался, вспомнил о просвещающем значении философии, особенное среди власть имущих, государей и их министров, - тогда дела в обществе пойдут лучше и поводов для зверств станет меньше.

Самой авторитетной у французских материалистов была концепция, четко сформулированная Гельвецием: человек от рождения не является ни добрым, ни злым; все зависит от воспитания, и среди задач – проблем воспитания достойное место должны занять добродетели, долг и совесть. Начали обнаруживать качественные отличия «человека-машины» (подобного часам – чуду техники того времени): пружинами его деятельности, по Гельвецию, являются страсти, стремление к счастью и интересы. Над всем довлеет любовь к себе, эгоизм, личный интерес и интерес общественный. Добродетель, становясь интересом человека, предполагает сочетание личного, группового и общественного интересов. Тем саамы достигается соединение природного и разумного в человеке, и эгоизм его становится разумным. Определяя мораль как «науку о человеческих обязанностях», Гольбах указывал, что «обязанность – это то же самое, что долг и необходимость». Особо важная роль в поддержании добродетели и нравственности отводилась правосудию и хорошим законам. «Если законы хороши, то и нравы хороши, если законы дурны, то и нравы дурны», - считал Дидро, а роль хороших законов в том, что они связывают благо отдельных лиц с общим благом так, что невозможно повредить обществу, не повредив самому себе. По мнению Гельвеция, законодательство должно обеспечивать справедливое распределение наличных благ – по реальным заслугам людей, а правители должны мудро распределять почести, публичные похвалы и награды, способствовать народным чествованиям.

Противодействие порокам обязательно предполагает, не сомневался Гольбах, нравственные меры – стыд и совесть. Стыд – это страх перед презрением других людей, а совесть – это знание того, что мы несем другим людям, - добро или зло. Если добро – у нас чистая совесть, а если зло, то совесть нечистая, заставляющая испытывать тягостное и удручающее чувство.

Любить истину и добродетель, ненавидеть ложь и пороки – таково было философское кредо Дидро и его соратников. И все же публичный отказ от духовности не оставался без последствий, что остро чувствовал Дидро, самый талантливый и яркий мыслитель среди энциклопедистов. Например, оценивая формулы Гельвеция «невозможно любить добро ради добра», «справедливость ради самой справедливости», «мы всегда ищем физическое удовольствие и избегаем страдания», Дидро расценивал их как несостоятельные парадоксы, компрометирующие учение Гельвеция. Часто не дотягивались до уровня духовности и другие. Сравните только что приведенное мнение Гельвеция о стыде с мыслью Демокрита о том, что надо гораздо более стыдиться себя, чем других, - и станет понятно, в чем дело.

Духовность предполагает способность человека возвышаться над своими сугубо личными интересами и обстоятельствами жизни. Для материалистов XVIII века, сугубых реалистов по жизни, людей деловых и трезво мыслящих, возвышаться особого смысла не имело. Надо обеими ногами и твердо стоять на земле, а ориентиры для движения и деятельности, ясные и определенные, даст наука. Полная исчерпывающая истина, считали они вполне достижима, поэтому догматизм религиозный они заменяли на догматизм научный, механический, которого в дальнейшей истории философии хватит не надолго.

Таким образом, XVIII век, век Просвещения, был ознаменован философским расколом. Одно из возникших направлений было представлено абсолютным материализмом французов, который полностью отвергал религию и на место Бога ставил материю с ее движением по законам классической механики. Философская картина мира стала более точной и научно обоснованной, но односторонней, и поэтому обедненной. Благодаря идеологической направленности возросла социальная активность философии и ее внимание к вопросам политики, государства и права. В вопросах духовно-нравственных материализм XVIII века, механический и метафизический, либо катастрофически падал до «свинства» (Ламетри)», либо старался удержаться на нравственном уровне, что при объявленном отказе от религиозной духовности вообще было затруднительно. Во всяком случае эгоистический характер своей теории морали французские материалисты преодолеть полностью не смогли, хотя нельзя не сочувствовать и не соглашаться с тем, как Дидро говорил о своем понимании смысла жизни: «Труд и добродетель – вот мои единственные догматы… стараться оставить после себя больше знаний и счастья, чем их было раньше, - вот над чем мы должны работать».

Современник французских материалистов немецкий ученый и философ И. Кант, труженик и в высшей степени добродетельный человек, будучи тоже просветителем, ставил перед собой в философии иные задачи.