Вопрос 2. Глобальные проблемы XIX века, естественно научные прогнозы судеб человеческого существования

Вопрос 1. Итоги и перспективы развития философии

Завершая курс лекций по истории философии данной темой, целе­сообразно подвести некоторые итоги и на основании выявленных закономерностей представить в самых общих чертах философскую мысль рубежа второго и третьего тысячелетий. Обратимся к на­глядной схеме исторического восхождения философии (таблица).

Здесь нами предпринята попытка выделить ключевые однокоренные понятия, характерные для каждого крупного этапа: I) в по­нятийном ряде с корнем " сущ" - наиболее показательная характери­стика; 2) в рамках парных категорий " часть - целое" и 3) с привлече­нием понятийного ряда " единое - приобщенное - общее - разъе­диненное - всеединство", что тоже подкрепляет обозначившуюся

Древность и античность	Средневековье	Новое время	Новейшее время	Перспектива
Космоцентризм	Теоцентризм	Науко-центризм	Кризис ценностей	Экогуманизм
1) Сущее	Присущее	Сущность	Сущест-вование	Всесущее
2) Целое (целокупное)	Причатсное (причастие)	Часть	Нес-частное (уцелеть) (участь)	Сопричастное мировому целому
3) Единое (первоединство макро- и микрокосма)	Приобщение	Общее	Разъеди-нение Распад Разлад	Объединение и воссоединение во всеединстве

 

тенденцию, которая укладывается во всех трех вариантах в триады отрицания отрицания.

Окинем мысленным взором исторический путь развития философии, чтобы выявить опорные вехи, позволяющие судить о ее грядущих перспективах.

Вернемся к подвигу Коперника, к его научному свершению, достойному философского обобщения с позиций сегодняшнего состояния философии. Когда Коперник убедился, что Земля не яв­ляется абсолютным, неподвижным центром Вселенной и - что не менее важно - когда он понял, что движение небес допустимо объяс­нить с точки зрения движения самого наблюдателя, - тогда-то и проявился глубочайший смысл коперниковской революции. Про­ходная, вроде бы не главная, мысль о том, что состояние объектив­ного мира бессознательно определяется состоянием субъекта, даже его положением относительно других вращающихся планет в дан­ный момент, сокрушила прежний мир, но вместе с тем и открыло пути его нового воссоздания, наметила новые мировоззренческие перспективы.

Пробудившись в коперниковской вселенной, Декарт начал с того, что подверг сомнению весь мир, и пришел к своему знамени­тому тезису " когито". Этот тезис вызвал целый ряд последующих событий в философии - от Локка до Беркли и Юма, а затем и Кан­та, приведших к эпистемологическому кризису. Ибо если челове­ческий разум отделен от внешнего мира и противопоставлен ему, если единственная реальность, доступная сознанию непосредствен­но - это его собственный опыт — чувственный и интеллектуаль­ный, - тогда постигаемый разумом мир оказывается всего лишь истолкованием, которым разум наделяет этот мир. И все, что под­дается восприятию и суждению разума, в какой-то мере - в какой именно неизвестно - неизбежно будет нести отпечаток его собствен­ного характера и его субъективной структуры. Именно Кант при­влек внимание к тому, что человеческий разум не в силах претен­довать на непосредственное, " зеркальное", отражение субъектив­ного мира, так как воспринимаемый им объект про структуриро­ван в восприятии свойственной субъекту внутренней организаци­ей. Человек познает не мир-в-себе, но мир-каким-его-передает-разум. Кант углубил пропасть между субъектом и объектом, откры­тую Декартом.

Космологическое принижение человека Коперником, онто­логическое обособление человека Декартом обрели полное завершение в эпистемологическом унижении и глубоком скепсисе, ко­торым подвергся человек у Канта. Такова темница за тремя засова­ми, зовущаяся отчуждением: космологическим, онтологическим, эпистемологическим.

Картезианский раскол между личностным и сознательным человеческим субъектом, с одной стороны, и безличной и бессоз­нательной материальной Вселенной, - с другой, углублялся дол­гим рядом научных открытий от Ньютоновской физики до совре­менной космологии с ее моделью " большого взрыва". Мир, откры­ваемый наукой, казался лишенным духовной цели, царством слу­чая и необходимости, без всякого сокровенного внутреннего смыс­ла. Человеческой душе крайне неуютно в этом непроницаемом и бескрайнем космосе.

Кантовское эпистемологическое отчуждение нашло продол­жение в несметном множестве последующих открытий как в ант­ропологии, лингвистике, социологии науки и квантовой физике, так и в психологии познания, нейрофизиологии, семиотике и филосо­фии науки: от Маркса, Ницше, Вебера до Гейзенберга, Витгенш­тейна, Куна и Фуко. Глас большинства рассудил, что в значитель­ной мере мир предстает человеческой проекцией, а человеческое знание есть не более чем истолкование. Нет фактов, безотноситель­ных к той или иной точке зрения. Каждый акт восприятия и позна­ния опосредован, обусловлен контекстом и буквально " пропитан" теорией. Познать что-либо невозможно, не " наградив" его при этом печатью природы самого разума.

В этой ситуации возникает ощущение, что бытие предписы­вает человеку две противоположные стратегии: с одной стороны, бороться, осваивать мир, " очеловечивать" его; с другой же - при­знать, что та самая Вселенная, из чьей субстанции мы произошли, всецело безразлична к этим поискам, бездушна по своей сути и разрушительна в своих действиях. Нас как будто одновременно воодушевляют и подавляют. Еще Паскаль заметил: " Меня ужасает вечное безмолвие этих пространств".

В попытке избежать этого кардинального мировоззренчес­кого противоречия, сознание отчаянно бьется и бросается из одной крайности в другую. Неизбежно искажается либо внутренняя, либо внешняя реальность: внутренние чувства подавляются или отвер­гаются (апатия и психическая анемия), или же они, наоборот, раз­растаются сверх всякой меры (нарциссизм и эгоцентризм); что ка­сается внешнего мира, то либо перед ним рабски преклоняются как перед единственной реальностью, либо его опредмечивают и жес­точайшим образом эксплуатируют. Существует и стратегия бегства, принимающая различные формы эскапизма: безоглядное матери­альное потребление, фанатичное увлечение массовой культурой, пристрастие к разного рода чудачествам, культам, идеологиям, на­ционалистический угар, алкоголизм, наркомания. Если механизмы бегства почему-либо не срабатывают, то возникает безотчетная тре­вога, параноидальные симптомы, хроническая агрессивность, ощу­щение себя в роли беззащитной жертвы, болезненная подозритель­ность, стремление к самоуничижению, чувство бесцельности и абсурдности, шизофреническое расщепление сознания на крайних полюсах. Современному миру ведомы все эти реакции в их раз­личных сочетаниях. Как ни прискорбно, именно они определяют нашу социальную и политическую жизнь.

Ничего не поделаешь - просвещенческому замыслу освобо­диться из-под власти природы и подчинить ее себе потребовался именно такой способ истолкования мира. Чтобы выполнять свое назначение, научные объяснения Вселенной должны быть одно­значны в своей конкретности, безличны, механистичны и струк­турны, " очищенными" от примесей духовных качеств. Заслуга Кан­та заключалась в том, что он разглядел истоки такого способа объяс­нения не в вещах, а в нас самих. Развивая это дальновидное про­зрение, Вебер указал на конкретные исторические обстоятельства, вызвавшие к жизни этот способ мышления.

Главный же урок Канта состоит в том, что ключ к разгадке проблемы познания мира следует искать в самом человеческом ра­зуме, а не в мире как таковом. Успехи глубинной психологии XX столетия действительно показали, что в распоряжении челове­ческого разума имеется еще не распечатанная колода карт. Откры­тие бессознательного Фрейдом преодолело старые границы истолкования, неожиданно подтвердив мысль Ницше: каждый факт " одет" в личину своего истолкования. Вместилищем же всякого опыта и познания является человеческая душа с ее бездонными глубинами бессознательного. Однако, по образному сравнению, Фрейд ловил рыбу, сидя на ките, сам не замечая того. Этого " кита" в океане бессознательного вычислил и обнаружил великий рефор­матор Фрейда - Карл Густав Юнг. Он нашел свой святой Грааль: это были универсальные архетипы, в своей мощи и разнообразии сопровождающие человека и определяющие человеческий опыт. С появлением Юнга река фрейдовского " личного бессознательного", в виде главным образом подавленных импульсов из-за жизненных травм детства и борьбы с инстинктами, влилась, наконец, в океан коллективного трансперсонального бессознательного, где главен­ствуют архетипы первородного укоренения самой души. Подобно априорным кантовским формам и категориям, они структурируют человеческий опыт, будучи унаследованными структурами или предрасположениями психики.

Однако в более поздних трудах, а именно, в связи с изучени­ем принципа синхронности как дополнения причинности, Юнг углубляет свою концепцию архетипов, рассматривая их как само­стоятельные смысловые модели, вероятно присущие как сознанию, так и материи, что сводит на нет давнюю субъект-объектную дихо­томию Нового времени. Некоторые стороны этой позднеюнговской концепции были взяты на вооружение (не без блеска и азарта) Джеймсом Хиллманом в книге " Пересматривая психологию" (1975) и школой архетипической психологии, развившими постмодерни­стскую юнгианскую перспективу.

И все же главным событием для эпистемологии и филосо­фии стали труды одного из основателей трансперсональной психо­логии Станислава Грофа. Своей концепцией перинатальных мат­риц он перекинул мост от индивидуально-биографического бес­сознательного 3. Фрейда к коллективному трансперсональному бессознательному К. Юнга. Используя разнообразную методику высвобождения бессознательного, Гроф убедился на тысячах сви­детельств испытуемых-добровольцев, что вслед за проработкой фрейдистских комплексов детских воспоминаний, испытуемые неизменно стремились продолжать сеанс, чтобы вновь " пережить" открывающийся им крайне напряженный процесс своего биологи­ческого рождения. В этом акте отчетливо проявлялся отпечаток некоего архетипического ряда потрясающей силы и значимости. Ощущения обладали такой напряженностью, которая превосходи­ла все мыслимые пределы. Они возникали крайне хаотично, весь­ма сложно накладываясь друг на друга, однако в этом бурном пото­ке Грофу удалосьуловить довольно четкую тенденцию: от началь­ного нерасчлененного единства с материнской утробой - к ощуще­нию неожиданного перехода к отчаянной - " не на живот, а на смерть" - борьбе с конвульсивными сокращениями стенок матки и родовых путей вплоть до своего почти полнейшего уничтожения. Затем почти сразу следовало абсолютное освобождение, которое воспринималось обычно как физическое рождение, а также как духовное возрождение, причем первое и второе были непостижимо и таинственно связаны между собой.

Заново переживая собственное рождение, человек попадает в тиски глубочайшего экзистенциального и духовного кризиса, со­провождающегося тяжелейшей физической агонией, невыносимым удушьем и давлением, предельным сужением психических гори­зонтов, чувством безнадежного отчуждения и крайней бессмыслен­ности жизни, подступающего необратимого безумия, и наконец, сокрушительным ударом от встречи со смертью, когда все исчеза­ет. Однако постепенно выходя из состояния транса, испытуемые неизменно сообщали, что испытали необычайное расширение го­ризонтов, коренное изменение представленийХ»тносительно при­роды реальностей, внезапное пробуждение чувства своей неразрыв­ной связанности со Вселенной и земной природой, причем все это сопровождалось глубоким физическим и психологическим исце­лением и духовным освобождением. Они сообщали, что им открыл­ся доступ к архетипическим образам рая, мистического союза с природой, с великой Богиней-Матерью, с растворением " это" в эк­статическом единении со Вселенной, с погружением в пучину трансцендентного единого.

Перинатальные исследования Грофа открыли новые, гораз­до более эффективные методы психотерапевтического исцеления, но не менее важные выводы обрели психология, философия и куль­турология. Вероятно, сама природа, в том числе человеческое тело, является сосудом и вместилищем архетипического, а природные процессы отчасти тоже архетипические процессы. К такому откры­тию в свое время приближались и Фрейд, и Юнг, только с разных сторон. Гроф же вскрыл биологические истоки юнговских архети­пов и архетипические истоки фрейдистских комплексов.

Архетипическая цепочка перинатальных матриц Грофа уди­вительным образом обнаруживает мощную диалектичность: от начального состояния нерасчлененного единства к разобщению, раздвоению и отчуждению, а потом - к неожиданному искупитель­ному освобождению и восстановлению единства с материнским организмом на новом уровне, с сохранением всех приобретений пройденного пути. Кроме того, эта архетипическая диалектика не­редко переживалась (даже более ощутимо) на коллективном уров­не как эволюция целой культуры, целого народа или даже челове­чества, рождающегося из лона природы. Личностное и межлично­стное были нерасторжимо связаны воедино, так что онтогенез не только повторял филогенез, но в известном смысле, " впадал" в него, подобно реке. Далее, эта архетипическая диалектика переживалась во многих измерениях сразу, что дает возможность предположить, что биологический процесс рождения есть выражение, манифес­тация еще более общего и глубинного архетипического процесса. Например, весь опыт жизненного пути укладывается в подобную же триаду: из чрева детства, через труды и муки зрелой жизни и удушье старости - к встрече со смертью. На религиозном уровне фиксируется подобная же триада: из первозданного Райского сада, через Грехопадение, через изгнание в мир страданий и смертнос­ти, разлученный с Божеством, к искупительному распятию и вос­кресению, несущему с собой воссоединение человеческого с божественным. Попутно могли переживаться инициации древних мистериальных религий.

На философском уровне опыт рождения можно интерпрети­ровать в неоплатонически-гегельянски-ницшеанских понятиях, как диалектическое развитие от первоначального архегипического един­ства, через эманацию в материю с возрастанием сложности, мно­жественности и обособления, через состояние абсолютного отчуж­дения – " смерть Бога" - к драматическому " снятию", завершающе­му синтезу и воссоединению с самодостаточным Бытием, в кото­ром исчезает траектория индивидуального пути.

Перинатальная динамика Грофа проливает неожиданный свет на феномен основополагающей субъект-объектной дихотомании, то есть мании противопоставления субъекта и объекта, на которой зиждется вся Новая философия и Новейшая философия, а пожа­луй, начиная даже с античной философии; этот дуализм принима­ется за абсолютную данность, за основу " реалистического" взгля­да на исконную причину отчуждения человека от-мира. Но совер­шенно очевидно, что данный феномен уходит корнями к архетипи-ческому состоянию неизлеченной " травмы" человеческого рожде­ния, когда первородное сознание таинственной сопричастности природе было вытеснено, разомкнуто и утрачено.

На индивидуальном и коллективном уровнях здесь можно
видеть исток глубочайшей раздвоенности современного мышления:
раскола между человеком и природой, разумом и материей, между
" Я" и другими индивидами, между опытом и действительностью
этого типичного чувства одинокого " эго", безнадежно заблудившегося в обступившей его со всех сторон чащобе внешнего мира. Именно это глубокое чувство онтологической и эпистемоло­гической разобщенности между человеческим " Я" и миром двига­ло Декартом в выборе " Когито" методологическим принципом мышления Нового времени. В свою очередь этот выбор стал источ­ником и залогом мотивов разочарованности и отчужденности в гос­подствующем сегодня мировоззрении. Как подчеркивает Джеймс Хиллман в книге " Пересматривая психологию" (1975), " свидетель­ства, которые мы выбираем для поддержания гипотезы, и ритори­ка, которую мы применяем для её доказательства, уже являются частью той архетипической данности, внутри которой мы сами находимся... Так, объективная, на наш взгляд, идея, которую мы усматриваем в расположении некоторых эмпирических данных, в то же время является субъективной идеей, с помощью которой мы видим и получаем именно эти данные, а не какие-либо другие".

Здесь заключена горькая ирония: поверив в то, что ей удалось пол­ностью освободиться от всех антропоморфных проекций, молодая классическая наука уверенно выстраивает модель неразумного, ~-механического и безличного мира, отовсюду убрав смысл и цель, заявив на них исключительное право человека, но как теперь вы­ясняется, такой мир во многом остается избирательным построе­нием человеческого разума, будучи проекцией собственной огра­ниченности избранной исходной установки на противопоставле­ние мышления и бытия (За что боролись, на то и напоролись!).

Глубинной психологии выпала нелегкая судьба перебросить мост через эту пропасть, уйдя от мировоззренческого дуализма и воссоединив " Я" с остальным миром.

Еще раз проверим, как здесь работает перинатальная анало­гия. Просвещенческое состояние сознания нацелено на освобож­дение человека от природной и общественной стихии, но его картезианско-кантианские установки неодолимо толкают к кафкианско-беккетовскому состоянию полного экзистенциального одиноче­ства и абсурда, невыносимого безумия, что в точности отражает положение младенца внутри материнской утробы: вначале он симбиотически связан с питающей его маткой, он растет и развивается как возлюбленное средоточие мира матери, и вот он вдруг изгнан, отторгнут, покинут, раздавлен, удушен и извергнут этим чревом, оказавшись в состоянии крайнего смятения и смертельной трево­ги. Но за этим следует искупительное воссоединение, когда родив­шийся ребенок попадает в объятия матери. Все пройденное видит­ся теперь необходимыми звеньями цепи неизбежных свершений. Архетип рождения наводит на мысль, что должна была вос­торжествовать иная, более гибкая и всеохватная эпистемологичес­кая перспектива. И она начала вырисовываться, когда Кант поста­вил свои пределы познанию.

Впервые она обозначилась в естественнонаучных штудиях Гете, затем получила развитие у Шиллера, Шеллинга, Гегеля, Коль-риджа и Эмерсона. В XX в. она же четко выражена в антропософии Р. Штайнера и отчасти в теософии Е. Блаватской и ее последователей (А. Безант, Г. Гурджиев, П. Д. Успенский). Громадным вкла­дом отечественной философии серебряного века стала многогран­ная концепция русского космизма и органически связанная с ней философия всеединства В. С. Соловьева и его младших современ­ников-философов и естествоиспытателей.

Определяя место человека в мировом целом, Соловьев подчеркнул, что человек " живет общей жизнью вселенной" (Соч. в 2-х • тт. М., 1988. Т. 1. С. 139). Идея неразрывной связи человека и универсума составила суть антропокосмизма биолога Н. Г. Холодного, представленного в книге " Мысли дарвиниста о природе и чело­веке" (1944). Намечаемая им эволюционная теория познания по­лучила развитие в так называемой эволюционной эпистемологии (К. Лоренц и др.).

В наиболее полной и развитой форме эпистемология космиз­ма представлена в творчестве В. И. Вернадского. Назовем его наи­более важные выводы. Наука приобретает в XX в. планетарный масштаб и измерение как по силе своего воздействия на лик Земли, так и по силе, нацеленной на постижение и освоение Космоса. В центр философии науки на ее авансцену выдвигается проблемати­ка эволюции биосферы и ее преобразование в ноосферу, что ставит перед наукой новые сложнейшие социотехнические задачи. В струк­туре научного знания решающие роли приобретают методология и социокультурное обоснование господствующего типа рациональ­ности. Наряду с дисциплинарным, Вернадский указывает новый, проблемный способ организации науки. Показательно, что в ду­ховно-культурных исканиях и философских обобщениях автори­теты русского космизма и философии всеединства опирались на новейшие для своего времени научные достижения.

Мировоззренческие прозрения о том, что человек есть " мера сущего" не только в био- и техносфере, но и во Вселенной в целом, получили подгверждения в последнее время в антропном космо­логическом принципе (АКП), 1973 г. Сильный вариант АКП формулируется так: " Вселенная та­кова, что в ней на некотором этапе эволюции допускается суще­ствование наблюдателей". Похоже гениальная догадка древних о
структурной соразмерности и подобии человека и космоса оказы­вается весьма продуктивной сегодня. АКП начинает играть роль
ограничителя при выборе наиболее реалистических физических и
космологических теорий и предлагаемых для объяснения Вселен­ной научных парадигм. Например, он уже сыграл решающую роль
в забраковке теории статичной Вселенной.

За последнее время претерпели существенные изменения представления об организме. Таковым стали считать и биоценоз, и биогеоценоз, и биосферу в целом. Но кто поручится, что это пос­ледняя граница экстраполяции? Даже физики соглашаются, что нельзя полностью понять, что такое Вселенная, не разобравшись I сначала в сути жизни, в том числе в жизни и мышлении человека. Перинатальные аналогии уже работают в инфляционной космологии. Таким образом, с самых разных сторон современная фило­софия и наука приходят к великому убеждению, что связь человеческого разума с миром носит характер отнюдь не враждебной раз­двоенности, но сопричастности. Концепция всеединства и сопри­частности склоняется к выводу, что субъективные априорные прин­ципы Канта на самом деле каким-то, не до конца еще ясным обра­зом - выражают собственное бытие мира, а человеческий разум, в конечном счете, есть инструмент самораскрытия мира. Ведь природой пронизано все, и сам человеческий разум во всей его полноте тоже есть выражение сущностного бытия природы. И глубинная истина мира проявляется лишь тогда, когда человеческий разум активизирует дремлющие в нем способности к упорядоченному воображению и позволяет архетипическому свету озарить его эм­пирические наблюдения. Похожую мысль высказывал выдающий­ся физик и философ науки XX в. Вернер Гейзенберг: " Естествозна­ние не просто описывает и объясняет природу; оно - продукт на­шего контакта с ней и природа является нам лишь стороной, адек­ватной методам нашего опроса, - и не более того". Это значит, что человеческий разум не просто порождает понятия, " соответствую­щие" внешней действительности. С другой стороны, он и не про­сто " навязывает" миру свой порядок. Скорее мировая истина осуще­ствляется, реализуется через человеческий разум внутри себя самой. Такую эпистемологию сопричастности, на разные лады раз­витую Гете, Гегелем, Штайнером и другими, следует воспринимать

который сформулировал Б. Картер в как диалектический синтез длиннейшей эволюции от первоначаль­ного нерасчлененного сознания через дуалистическое отчуждение к новой целостности. Когда человеческий разум " вживлен" в сози­дательную деятельность природы, тогда мир сам проговаривает свой смысл через сознание человека. И если так, тогда надлежит при­знать, что и сам человеческий язык как-то укоренен в глубинной реальности, отражая открывающийся смысл Вселенной. Челове­ческая мысль не отражает " готовой" объективной истины, наобо­рот, мировая истина обнаруживается в процессе своего зарожде­ния в человеческом разуме. Как растение на определенной стадии пускает цвет, так и Вселенная, по достижении каких-то рубежей дает распуститься новому человеческому знанию. Как говаривал Гегель, эволюция человеческого знания есть эволюция мирового самооткровения.

Согласно такой позиции, дуалистическая эпистемология Кан­та и Просвещения не просто противостоит эпистемологии сопри­частности, интуитивно намеченной Гете и романтизмом, но слу­жит закономерным этапом эволюции человеческого мышления, а не какой-то злополучной ошибкой, человеческим заблуждением.

Концепция сопричастности проливает свет на многие труд­ные вопросы и парадоксы, подмеченные, например, Поппером и Куном. Так, те смелые догадки, что рождает в своих поисках чело­веческий разум, исходят из вселенского бессознательного, которое через человеческий разум и человеческое воображение последова­тельно раскрывает свою собственную реальность. Таково сокро­венное родство человеческого разума с космическим как двух средств раскрытия вселенского смысла. Являясь частью всеобъем­лющего эволюционного процесса, все парадигмы, принимаемые научным сообществом, укоренены в космическом основании. Но они признаются истинными и ценными именно тогда, когда более всего созвучны архетипу текущего состояния развивающегося кол­лективного сознания. Когда они затрагивают архетипически вер­ную струну в данной культуре в самый подходящий момент ее эво­люции. Динамика этого архетипического развития тождественна опять же человеческим родам. На это, кстати, указывал В. И. Ле­нин, отмечая, что современная физика лежит в родах - она рожает диалектический материализм, оказавшись в состоянии глубокого кризиса. Старая парадигма превращается в оковы, в тиски, в тем­ницу, но подобно Прометею, является затем некий гений, на кото­рого нисходит благодать внутреннего прорыва к новому видению и благодаря ему научное мышление преисполняется новым чув­ством соединения (воссоединения) с миром в акте познания и происходит интеллектуальный переворот: рождается новая па­радигма. А гении воспринимают свой интеллектуальный про­рыв как глубочайшее озарение. Вспомним восклицание Ньютона, обращенное к Богу: " Я мыслю Твоими мыслями вслед за То­бой! ". Так человеческий разум устремляется по архетипическому пути, открывшемуся внутри него, ибо сама возможность но­вого определяется подспудной динамикой культуры. Так, коперниковская революция в эпоху Возрождения и Реформации отра­зила архетипический момент развития человечества Нового вре­мени из антично-средневекового космически-церковного лона. А происшедший в XX в. грандиозный обвал многих структур - культурных, философских, научных, религиозных, нравствен­ных, художественных, политических, экологических — позволя­ет предположить, что это тотальное разрушение предвещает не­кое нового рождение. Поэтому сегодня западное мышление стре­мится разродиться мировоззрением всеединства и сопричастно­сти, которое обещает воссоединение человеческого разума со своей вселенской первоосновой.

И еще одно любопытное обобщение историко-философского процесса следует сделать. Заметьте, что персоналии истории философии представлены исключительно мужчинами. До сих пор траекторию философии определяли мужские взгляды. Здесь тоже таится нечто глубинное, нечто архетипическое. Мужской стиль философствования однако проявляется как у мужчин, так и у жен­щин. Даже основные языки, начиная с греческого и латыни, обо­значают род человеческий с помощью слов мужского рода: Гомо, Ман, Менш, Человек. Это метущийся герой-мужчина, прометеевс­кого толка бунтарь, взыскующий для себя свободы от породившей его стихии и рвущийся подчинить ее себе. Не случайно для этого мужскому мышлению понадобилось потеснить и подавить женское, более близкое и созвучное природе. Но мы отчетливо видим, что эти героические мужские усилия завели цивилизацию и куль­туру в безнадежный тупик глобального кризиса. Поэтому его раз­решение назревает в громадной волне женственного начала, вско­лыхнувшей маскулинную культуру. Это явствует не только из подъе­ма феминизма, возвышения чисто женских ценностей в глазах как женщин, так и мужчин, из быстрого роста женской образованнос­ти и политической активности, но и из растущего чувства экологического единства с планетой и ее природными формами, из проте­ста против нещадной эксплуатации женских и всех природных ре­сурсов, из углубляющегося понимания ценности взаимопомощи и умения договариваться и решать сообща, преодолевая губительную идеологию борьбизма.

Ощутима эта волна и во всеобщем стремлении к воссоеди­нению с телесными и эмоциональными радостями, в ши­рокой популярности Геи-гипотезы о ростках сознательности и чув­ствительности организма биосферы нашей планеты. Ощутима она и в увлеченности архаическими культурами аборигенов и в совре­менном возрождении духовности Великой Богини, культа Софии. Этот порыв сказывается в огромной волне интереса к мифологии, к эзотерическим учениям, к восточному мистицизму, к архетипической и трансперсональной психологии, к герменевтике и другим необъективистским эпистемологиям, к научным теориям о холономном модусе сознания, к синергическим механизмам развития, теории хаоса, экологии мышления и экологии культуры, - этот спи­сок можно умножать до бесконечности.

Как и предсказывал К. Юнг, в современном сознании проис­ходит примирение двух полюсов, своего рода священное бракосо­четание между мужским началом, долгое время пребывавшим на вершине господства, и женским началом, долгое время пребывав­шим в угнетении и рабстве, но теперь начавшим стремительное восхождение. Но чтобы воспрянула угнетенная женственность, мужское начало должно принести себя в жертву. Западное мышле­ние обречено пережить сотрясение устоев его наиболее укоренив­шихся стереотипов и верований относительно себя и мира. В этом будет заключаться настоящий акт героизма. Мужскому началу пред­стоит расстаться со своей богопротивной дерзостью, со своей одноплановостыо, одномерностью, заметить и оценить по достоин­ству свою вечную половину и добровольно вступить с ней в совер­шенно новые, основанные на взаимопонимании и трепете отноше­ния с женственным началом во всех его обличиях.

К этой грандиозной задаче шаг за шагом готовило себя за­падное мышление. Мы - свидетели и участники " родовых мук" и появления тою чада, которое явится плодом этого великого архетипического брака, сохраняющею внутри своей новой формы все приобретения предшествующего развития, но восстанавливающе­го органическую связь с космосом в зрелой мистической причастности (таинственной) в великом всеединстве, где сохраняется независимость и преодолевается отчужденность.

 

Вопрос 2. Глобальные проблемы XIX века, естественно научные прогнозы судеб человеческого существования

 

2 - формула энергии физического тела.

2 - расчеты действия некоторых космологов

8 4