КОГДА Ребекку направили в нашу клинику, ей уже исполнилосьдевятнадцать, но в некоторых отношениях она, по словам ее бабушки, быласовсем ребенком. Она не могла отпереть ключом дверь, путала направления итерялась в двух шагах от дома. То и дело она надевала что-нибудьшиворот-навыворот или задом наперед, но, даже заметив ошибку, не моглапереодеться. Неудачные попытки натянуть левую перчатку на правую руку иливтиснуть левую ногу в правую туфлю иногда отнимали у нее по нескольку часов.Бабушка считала, что Ребекка начисто лишена ощущения пространства. Онавыглядела неуклюжей, некоординированной: в истории болезни один из врачейокрестил ее 'косолапицей', другой сделал запись о 'двигательной дебильности'(интересно, что, когда она танцевала, вся ее неуклюжесть пропадала безследа). Внешность Ребекки носила характерные отпечатки того же врожденногорасстройства, которое было причи- 229 ной дефектов ее умственного развития: 'волчья пасть' добавляла к ееречи уродливый присвист; короткие толстые пальцы оканчивались плоскими,деформированными ногтями; прогрессирующая близорукость с дегенеративнымиизменениями сетчатки требовала очень сильных очков. Чувствуя себя всеобщимпосмешищем, Ребекка выросла болезненно робкой и замкнутой. И в то же время эта девушка была способна на сильные, даже страстныепривязанности. Она души не чаяла в бабушке, у которой росла с трех лет послесмерти родителей; ее тянуло к природе, и она проводила много счастливыхчасов в городском парке или ботаническом саду. Еще Ребекка очень любилакниги, хотя, несмотря на упорные попытки, так и не овладела грамотой ивынуждена была просить окружающих почитать ей вслух. Ее бабушка, сама любительница литературы и обладательница прекрасного, завораживающего внучкуголоса, говаривала: 'Хлебом ее не корми - дай послушать, как читают'. Ребекка чувствовала глубокую тягу не только к прозе, но и к поэзии,находя в ней духовную пищу и доступ к реальности. Природа была прекрасна, нонема, а девушка нуждалась в слове - ей хотелось, чтобы мир говорил.Словесные образы были ее стихией, и она не испытывала ни малейшихзатруднений с символикой и метафорами самых сложных поэтических произведений(это поразительно контрастировало с ее полной неспособностью к логике иусвоению инструкций). Язык чувства, конкретности, образа и символа составлялблизкий и на удивление доступный ей мир. Лишенная абстрактного иотвлеченного мышления, она любила и знала стихи и сама была хоть инеуклюжим, но трогательным и естественным поэтом. Ей легко давались метафорыи каламбуры, она способна была к довольно точным сравнениям, но все этовырывалось у нее непредсказуемо, в виде внезапных и почти невольныхпоэтических вспышек. Бабушка ее была верующей, и вместе они с тихой радостью выполнялииудейские обряды. Ребекка любила смотреть, как зажигают субботние свечи,любила благословения 230 и молитвы и охотно ходила в синагогу, где к ней относились нежно ибережно, как к младенцу Божьему, невинной душе, блаженной. Она целикомпогружалась в пение, молитвы и обряды еврейской службы. Все это было ейвполне доступно, несмотря на серьезные проблемы с внутренней организациейвремени и пространства и выраженные нарушения всех аспектов отвлеченногомышления: она не могла сосчитать сдачу и проделать простейшие вычисления, неумела ни читать, ни писать, и средний коэффициент ее умственного развитиябыл ниже 60 (стоит отметить, что с языковой частью тестов она справляласьгораздо лучше, чем с решением задач). Итак, Ребекка, которую часто с первого взгляда определяли как 'тупицу'и 'юродивую', владела неожиданным, удивительно трогательным поэтическимдаром. Нужно признать, что с виду она и в самом деле казалась редкостнымскопищем увечий и дефектов, и, приглядевшись, в ней можно было различитьобычные для таких больных разочарование и тревогу. Она сама признавала, чтобыла умственно неполноценной, сильно отставая от окружающих с их природныминавыками и способностями. Но стоило познакомиться с ней поближе, как всякоевпечатление ущербности исчезало. В душе у Ребекки царило ощущение глубокогоспокойствия, цельности и полноты бытия, чувство собственного достоинства иравенства со всеми окружающими. Другими словами, если на интеллектуальномуровне она ощущала себя инвалидом, то на духовном - нормальным, полноценнымчеловеком. При первой встрече мне сразу бросились в глаза ее физические недостатки- общая неуклюжесть, мешковатость, топорность. Она показалась мне злойпроделкой природы, жертвой болезни, все формы и симптомы которой я зналнаизусть: множество апраксий и агнозий, набор расстройств чувствительности идвижения, ограниченность абстрактного мышления и понятийного аппарата,сравнимая (по шкале Пиаже) с уровнем восьмилетнего ребенка. 'Вот бедняга, -думал я, - даже дар речи до- 231 стался ей как случайный подарок'. Вне языка - разрозненный набор высшихкорковых функций, схемы Пиаже - в самом плачевном состоянии. Наша следующая встреча - вне тесных стен кабинета, вне ситуации осмотраи обследования - оказалась совсем другой. Стоял замечательный апрельскийдень, и, улучив минуту перед началом работы, я прогуливался по садику рядомс клиникой. Ребекка сидела на скамейке и с явным наслаждением вглядывалась вапрельскую листву. В ее позе не было и следа неуклюжести, так поразившейменя накануне. Ее легкое платье и едва заметная улыбка на спокойном лицевдруг напомнили мне чеховских героинь - Ирину, Аню, Соню, Нину. Простаядевушка на фоне сада искренне радовалась весне. В этот момент я видел ее какчеловек, а не как невролог. Услышав мои шаги, она обернулась, улыбнулась мне и сделала широкий жеструкой, как будто говоря: 'Смотрите, как прекрасен мир!' Затем последоваласерия джексоновских восклицаний, нечто вроде странного поэтическогоизвержения: 'Весна... рождение... расцвет... движение... пробуждение кжизни... времена года... всему свое время...' Мне вспомнились строки изБиблии: 'Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться ивремя умирать; время насаждать и время...' В своей бессвязной поэтическойманере эта девушка, как библейский мудрец, описывала смену времен года,общее движение времени! 'Да это же недоразвитый Экклезиаст!' - мелькнуло уменя в голове, и в этой догадке два образа Ребекки - слабоумной пациентки ипоэта-символиста - слились в один. Она, конечно, провалила все тесты. Цель психологического иневрологического тестирования - не просто обнаружить изъяны, но разложитьчеловека на составляющие функций и дефицитов, и, как и следовало ожидать,такой подход не оставил от Ребекки камня на камне. Но вот сейчас, в этотвесенний день, каким-то чудом из разрозненных частей у меня на глазахсобралось гармоничное и уравновешенное существо. 232 Как могла она так безнадежно распадаться на части в однихобстоятельствах и сохранять цельность в других? Я отчетливо наблюдал двадиаметрально противоположных режима мышления, два способа внутреннейорганизации бытия. Один из них был связан с абстракциями и заключался враспознавании образов и решении задач; именно на него были нацелены всетесты, выявившие столь катастрофическую картину неполноценности. Но дело втом, что в этих тестах и не было места ничему, кроме дефектов Ребекки! Онине предполагали присутствия в ней позитивных сил, способности восприниматьреальность, мир природы и воображения как согласованное, постижимое,поэтическое целое. Тесты не позволяли даже заподозрить наличие у неевнутренней жизни, обладающей осмысленной структурой и чуждой простомурешению задач. В чем же заключалась основа ее цельности и уравновешенности? Ответ наэтот вопрос лежал в стороне от схем и абстракций. Я подумал о ее увлеченииисториями, повествовательными образами и построениями, и у меня возниклопредположение, что Ребекка - одновременно очаровательная девушка и умственнонеполноценная пациентка, недоразумение природы, - не имея доступа к схемам иабстракциям (в ее случае из-за врожденных дефектов этот режим мышленияпросто не работал), пользовалась для создания осмысленного мира неформальным, а художественным (повествовательным или драматическим) методом.Раздумывая над этой возможностью, я вспомнил, как Ребекка танцевала и кактанец упорядочивал ее случайные, неуклюжие движения. Она сидела передо мной на скамейке и созерцала не просто весеннийпейзаж, а священное таинство природы, и я осознал вдруг всю нелепость нашихтестов и методик, всю убогость наших медицинских заключений. Ониобнаруживают только недостатки, а не сильные стороны, и полагаются на задачии схемы там, где нужен язык музыки, беседы, игры - свободной и естественнойжизни. Догадавшись, что Ребекка остается полноценным и гармоничным существом вусловиях, позволяющих ей организовать себя художественно, я смог выйти зарамки 233 формального, механистического подхода и разглядеть скрытый в нейчеловеческий потенциал. Мне довелось узнать эту девушку в двух ипостасях: водной она была неизлечимым инвалидом, в другой - вся светилась надеждой ибудущим. По счастливой случайности, именно она одной из первых встретиласьмне в клинике, и то, что я разглядел в ней, определило мое отношение ко всемостальным подобным пациентам. Наши встречи продолжались, и каждый раз Ребекка казалась мне всеглубже. Это могло быть связано с тем, что она раскрывалась все полнее, но,возможно, я и сам начал относиться к ней по-другому, с большим вниманием иуважением. Душа ее не была безмятежна (глубокие натуры редко пребывают впокое), но почти всю оставшуюся часть года она провела вполне счастливо. Затем, в ноябре, умерла бабушка, и свет и радость апреля сменилисьтьмой и скорбью. Ребекка была потрясена, но держалась с замечательнымдостоинством. Эта стойкость, это новое духовное измерение добавили еще одинплан к светлой, лирической стороне ее души, так поразившей меня прежде. Я зашел к ней сразу же, как услышал печальную новость, и она, застывшаяот горя, приняла меня в своей маленькой комнатке опустевшего теперь дома. Ееречь снова напомнила мне джексоновское 'извержение', но на этот раз оносостояло из коротких, полных горечи и страдания восклицаний: - Зачем она ушла?! - выкрикнула Ребекка и добавила: - Я плачу не о ней,а о себе. - И потом, после паузы: - С бабулей все в порядке. Она в своемДолгом Доме. Долгий Дом! Был ли это ее собственный образ или подсознательный откликна слова Экклезиаста? - Мне так холодно, - продолжила она, вся съежившись, - но это неснаружи. Зима внутри. Холодная, как смерть. - И закончила: - Бабушка былачастью меня. Часть меня умерла вместе с ней. Это было настоящее горе, и Ребекка проявлялась в нем как полноценнаяличность, завершенная и трагичная, без намека на умственную отсталость. 234 Через полчаса к ней начали возвращаться тепло и жизнь, и, слегкаоттаяв, она сказала: - Сейчас зима. Я мертва, но знаю, что снова будет весна. Ребекка была права: целительная работа скорби протекала медленно, норана постепенно затягивалась. Очень помогла старая тетка, сестра умершейбабушки, теперь переехавшая к Ребекке. Помогала и синагога, религиознаяобщина, и прежде всего обряд шива и особое положение 'скорбящей'. Надеюсь,ей приносили какое-то облегчение откровенные беседы со мной. Наконец,помогали сны, которые она с живостью пересказывала. Сны эти в точностиследовали известным стадиям заживления душевной раны*. Так же четко, как апрельский образ чеховской героини, в память мневрезался ноябрьский день на унылом кладбище в Квинсе** и трагическая фигурамолодой женщины, читающей кадиш на могиле бабушки. Молитвы и библейскиеистории всегда привлекали Ребекку, согласуясь с радостной, поэтической,'блаженной' стороной ее жизни. Теперь же в похоронных молитвах, в 103-мпсалме и особенно в кадише, она нашла единственно правильные слова скорби иутешения. Между апрелем и ноябрем Ребекка, как и многие наши 'клиенты'(двусмысленное, но модное тогда наименование, считавшееся якобы менееунизительным, чем 'пациенты'), участвовала в разнообразных групповыхзанятиях и проходила курс трудотерапии. Это составляло часть нового, тожевходившего в моду движения 'за развитие познавательных способностей'. Длябольшинства пациентов, включая Ребекку, все это было совершенно бесполезно идаже вредно, так как мы только лишний раз ставили их лицом к лицу с теми жесамыми ограничениями, на которые они бессмысленно и мучительно наталкивалисьвсю жизнь. Мы обращаем слишком много внимания на дефекты наших пациентов и слишкоммало - на сохранившиеся способности; Ребекка первая указала мне на это. Ещераз * См. Петерс Л. Р. 'Роль снов в жизни умственно отсталых'. Ethos, 1983.С. 49-65. (Прим. автора) ** Район Нью-Йорка. 235 прибегнув к техническому жаргону, можно сказать, что нас слишком сильнозанимает 'дефектология' и слишком слабо - 'нарратология', забытая исовершенно необходимая наука о конкретном. Ребекка стала для меня живым примером существования двух диаметральнопротивоположных типов мышления - 'парадигматического' и'повествовательного'*. Оба они одинаково естественны и присущи сознанию, ноповествовательное мышление развивается раньше и обладает приоритетом вформировании души и личности. Маленькие дети любят истории и способныуловить их сложное содержание, в то время как восприятие формальныхконцепций им еще недоступно. Там, где абстрактная мысль бессильна, именноповествовательность дает ощущение мира - восприятие конкретной реальности вформе символа или рассказа. Ребенок понимает Библию раньше, чем Евклида, ине потому что Библия проще (скорее наоборот), а потому что она представленав образной и сказовой форме. В этом смысле права была бабушка, говоря, что Ребекка в своидевятнадцать была совсем ребенком. И все-таки Ребекка была не толькоребенком, но и взрослой девушкой. (Термин 'умственно отсталый' подразумеваетнедоразвитого ребенка; термин 'умственно неполноценный' - неполноценноговзрослого; в каждом из этих понятий содержится одновременно глубокая истинаи серьезная ошибка). У умственно неполноценных пациентов, имеющих, какРебекка, условия для личностного роста, могут ярко развиться эмоциональные ихудожественные способности. В Ребекке, к примеру, живо проявился поэтическийдар, в Хосе (см. главу 24) - врожденные живописные таланты. Абстрактные жеспособности таких пациентов, с самого детства выраженные очень слабо,развиваются медленно и мучительно и с возрастом могут достичь лишьопределенного, весьма низкого 'потолка'. Сама Ребекка хорошо осознавала этои смогла наглядно продемонстрировать при первой же нашей встрече, рассказаво том, * Терминология Брунера. (Прим. автора) 236 как вся неуклюжесть и стесненность ее движений, стоит зазвучать музыке,тут же сменяется грацией и свободой. Более того, я увидел это воочию,наблюдая, как в естественной обстановке общения с природой, в эстетическом идраматическом единстве весеннего дня она обретала целостность и свободудвижений. После смерти бабушки Ребекка удивила меня, придя с решительнымзаявлением: - Не нужно больше никаких групповых занятий. Они мне ничего не дают.Они не помогают мне быть собой. Высказав все это, она бросила взгляд на ковер в кабинете и сосвойственной ей поразительной способностью к метафоре и ярким образампояснила: - Я как живой ковер. Мне нужен узор, композиция. Без композиции ярассыпаюсь на части. Пока она говорила, я смотрел на ковер и думал о знаменитомшеррингтоновском образе человеческого мозга как 'волшебного ткача',плетущего изменчивые, ускользающие, но всегда осмысленные узоры. Я думал отом, можно ли соткать ковер без композиции и возможна ли композиция безковра (вспомним улыбку чеширского кота). Ребекке, 'живому ковру', необходимобыло и то и другое - потому, в частности, что, не имея внутренней формальнойструктуры (основы, переплетения нитей ~ 'ткани' ковра), она действительнонуждалась в композиции (художественном узоре), чтобы не рассыпаться начасти. - Мне нужен смысл, - продолжала она, - а в группах, в случайныхзанятиях смысла нет... На самом деле, - прибавила она мечтательно, - я люблютеатр. Вскоре нам удалось перевести Ребекку из ненавистной ей группы труда втеатральный кружок. Она была на седьмом небе от счастья, чувствовала себянамного лучше и вскоре достигла замечательных успехов. В каждой роли Ребеккапреображалась в свободную, уверенную в себе, грациозную женщину со своимстилем и характером. Театр стал ее жизнью. Теперь, увидев Ребекку на сцене,невозможно предположить, что имеешь дело с умственно неполноценнымчеловеком. 237
