Смысл бытия в экзистенциалистском концепте Мартина Хайдеггера

Существуют и другие походы к пониманию смысла человеческого существования, несмотря на общность гуманистической парадигмы.

В 1927 г. в Германии М. Хайдеггером был создан концепт бытия и вышла его книга «Бытие и время» (русский перевод 1997 г.). Интерпретация Хайдеггером бытия ведется через особый вид бытия – человеческое бытие, которое он называет Dasein (Dasein – здесь - бытие, присутствие, наличное бытие). Выяснить Dasein – это выяснить смысл человеческого существования. Dasein – это существование, человеческая экзистенция. «Сущность присутствия заключена в его экзистенции» [17,c. 31.] «Имя «экзистенция» в «Бытии и времени» употребляется исключительно как обозначение бытия человека», – пишет он в статье «Введение к: Что такое метафизика?» [17,c.31]. Dasein бывает подлинным и неподлинным. Модусы неподлинной экзистенции – болтовня, двусмысленность, любопытство, «осадочность» как падение в бытие на уровень вещей.

Бытие человека в мире говорит об его изначальной заброшенности в мир. В основе человеческого бытия лежит забота – Sorge (Cura – лат.) «Аналитика присутствия, пробивающаяся вперед до феномена заботы, призвана подготовить фундаментально-онтологическую проблематику, вопрос о смысле бытия вообще [19, параграф 39]. Забота лежит в основе каждого проявления человеческой экзистенции. Человеческое бытие характеризуется через фундаментальное свойство – временность, темпоральность. Анализируя временность бытия человека, Хайдеггер, представляет свой знаменитый дискурс той возможности, которая есть самая подлинная возможность, – бытие к смерти. «Смерть в широчайшем смысле есть феномен жизни… Умирание будет титулом для способа быть, каким присутствие есть как бытие к своей смерти» [19, параграф 49]. Кроме анализа смерти Хайдеггер вводит еще одну фундаментальную характеристику подлинной экзистенции – Совести. Совесть интерпретируется как зов заботы, а «весь опыт и толкования совести едины в том, что голос совести как-то говорит о «вине» [19, параграф 57]. Голос сознания, следовательно, озвучивает смысл смерти, обозначающей ничтожность любого проекта. Только приблизившись к постижению смерти как невозможности существования, суетности любого проекта, неполноту каждого из моментов экзистенции, человек находит себе подлинное бытие. «Стать свободным перед лицом собственной смерти – значит распознать среди суетных такие возможности, которые, будучи правильно выбранными, окажутся недостижимыми для смерти», – интерпретируют хайдеггеровскую концепцию Дж. Реале и Д. Антисери [6, c. 391].

Всякое подлинное человеческое бытие Dasein начинается с вопрошания, поэтому вопрошание есть один из важнейших экзистенциалов Dasein. В вопрошании рождается ego, т.е. человеческое Я и Cogito, т.е. мышление Я как субъекта бытия. Через бытие, которое всегда открыто, мы и познаем сущее (онтос), т.е. то, что есть.

С какого сущего нам следует считывать смысл бытия? Хайдеггер выделяет собственную и несобственную экзистенцию. Несобственная – это бытие людей (das Man), которые руководствуются принципами «так говорят», «считается», «принято» и т.п. Это бытие тех, кто даже не нуждается в своем собственном пути, в том, чтобы быть «самостью». У них непроявленная идентичность поведения бытия-в-мире. Это безликие люди, «кто» повседневности. Несобственная экзистенция как раз наиболее полно раскрывает бытие в его активности, деловитости, жизненности. Повседневность интерпретируется как неподлинное бытие, мир несамости, безосновности, рассеивания, непребывания, потерянности в публичности. Das Man – это безличное местоимение, ему соответствует мир анонимности, отсутствия свободы и ответственности. Здесь присутствует озабоченность настоящим, которая превращает жизнь человека в «болтливые хлопоты», прозябание повседневности. Здесь нет субъекта действия, здесь никто и ничего не решает. Здесь каждый оказывается другим, личность умирает, индивидуальность растворяется в усредненности. Здесь преобладает стремление удержаться в наличном, в настоящем, избежать размышления о предстоящем, т.е. о смерти. Модус повседневности является предстоянием обретения Dasein в его подлинной экзистенции.

Подлинное Dasein содержит в себе предельные характеристики человеческого бытия и человеческого существования. Человек, рождаясь, уже всегда обнаруживает себя заброшенным (Geworfenhеit) в мир, он всегда находит себя в определенной исторической временной ситуации. Именно этот окружающий мир (Umwelt), в который всегда заброшен человек и в котором он себя обнаруживает, и «диктует» человеку определенные стратегии поведения. Первичный момент пребывания в мире влечет за собой последующие формы Dasein, в том числе познание мира, знание о мире. Человек сначала пользуется подручным предметным миром, т.е. сущим, как оно есть само по себе: жилищем, утварью, инструментом и т.д. Таким образом человеческое существование погружено во внутримировой контекст.

Заброшенность в определенный внутримировой контекст выражается в определенной настроенности, расположенности Dasein. Следующим структурным элементом Dasein является понимание. «В хайдеггеровском употреблении «понимание» подчеркивает способ, которым мы проживаем свою заброшенность в мир» [9, c.71]. Понимание – это основной момент Dasein и определяется как умение справиться с делом в определенном жизненном контексте; оно есть некоторое онтологическое условие существования человека. Понимание связано с толкованием, которое определяется как предвзятие, предусмотрение, предрешение.

Забота как сущность Dasein получила название Homo, так как сделано из humus (земли) [19, см. параграф 39]. Гумус – это верхний плодородный слой земли. На онтологическом фундаменте заботы надстраивается ее онтическое (сущностное) понимание как хлопотливости, тревожности, беспокойства или, наоборот, беззаботности. Забота характеризуется как забегание вперед, потому что человеческое бытие всегда есть своя собственная возможность [см. там же, параграф 41].

Dasein определяет будущее, т.е. направленность к смерти. Настоящее определяет обреченность вещам. Неподлинное бытие связано с перевесом настоящего, мир вещей заслоняет от человека его конечность. Подлинное существование выступает у Хайдеггера как осознание человеком своей историчности, конечности и свободы. Такое бытие возможно и осуществимо только перед лицом смерти. Вследствие этого отличительной особенностью сущности Dasein является способность человека иметь опыт смерти. «Никто не может умереть вместо другого» [там же, параграф 50]. Смерть в Dasein означает не законченность существования, не окончание человеческой жизни, но бытие под символом, я бы сказала, конца этого сущего, самого человека.

Смерть с этой точки зрения (и философски очень верно) – это способ быть, который человек берет на себя, как только он рождается. Смерть – это часть подлинного бытия в мире, поскольку в широчайшем смысле она есть феномен жизни. Смерть надо рассматривать как предстояние, в смысле предстоящего, в смысле возможного (параграф 50). Именно смерть и открывает самому Dasein смысл своего собственного существования, она обнажает смысл человеческого существования. Смерть ни в коем случае не производное от жизни, скорее наоборот. Человек никак не может обойти возможность смерти, поэтому Dasein существует по способу забегания вперед. «Ближайшим образом надо обозначить бытие к смерти как бытие к возможности, а именно к отличительной возможности своего присутствия (Dasein)…» [18, c.261].

Пока человек живет, пока он экзистирует, пока он заброшен в мир, он брошен и в эту предельную возможность, в самое смерть. Человеческая жизнь, Dasein изначально вручены смерти. Следовательно, смерть изначально принадлежит бытию-в-мире. Просто обыденное человеческое существование либо не задумывается над этой проблемой, либо не желает или боится признать этот факт. Как же нам приоткрывается эта предельная возможность, как нам приоткрывается смерть? Смерть обнаруживает себя в состоянии экзистенциального ужаса. «Ужас» в корне отличен от боязни или страха. Боязнь и страх касаются каких-то определенных вещей. Ужас же совершенно не предметен, он не ужас перед конкретной вещью. Брошенность в смерть приоткрывается человеку в расположении ужаса.

В ситуации ужаса выявляется не только смерть, но и сама жизнь, сам смысл существования, само бытие. В экзистенциальной ситуации ужаса вместе со смертью приоткрывается сущее как таковое. Однако подобные экзистенциальные ситуации ужаса от предбытия смерти случаются редко и свойственны не всем. Смерть на поверхности нашей жизни всегда оказывается скрытой, заслоненной. В обыденной повседневности человек отказывается видеть смерть. Смерть оказывается заслоненной жизнью. Мы не видим сути смерти. Однако именно обращение к смерти показывает нам суть человека как трансценденцию, т.е. за точку отсчета берется выступание за пределы сущего. Вследствие этого изначальный смысл человеческого существования как раз и состоит в постоянном выходе за пределы сущего, в бытии к смерти, к ничто, т.е. к Бытию. Таким образом, бытие и смерть принадлежат человеческому существованию, Dasein.

В такой экзистенциальной бытийственности то, что помогает человеку обрести себя, найти себя и освободить себя, – это голос совести, совесть. Совесть – это еще одна составная часть Dasein, феномена человеческого присутствия, а не некая случайная, спорадическая данность. Зов совести представляет собой призыв Dasein стать самим собой, обрести свою собственную подлинность, собственность своего существования. Зов пробуждает спящее, неподлинное существование, пробуждает «слышание, имеющее все черты, противоположные слушанию в потерянности» [19, параграф 55]. Зов зовет человека, Dasein от многословности болтовни назад к молчанию, к молчаливой подлинности, к подлинному человеческому умению – быть. Принимая зов, человек обнажает свою способность экзистировать, он принимает некий вызов, он выбирает самого себя.

Совесть обнаруживает себя как зов заботы. В голосе совести обнаруживается вина, но она не есть то, что называется провинностью, виноватостью. Бытие-виновным – это некое этическое состояние, есть онтологическое существование самой совести. «Во всяком случае, бытие-виновным в последнем названном смысле как нарушение того или иного «нравственного требования» есть способ бытия присутствия» [19, параграф 58]. Итак, бытие к смерти как единственное подлинное бытие человека есть нацеленность человека на будущее. Оно задает проективность самого себя, самоосуществления, осмысление предельных человеческих возможностей.

Еще один экзистенциал – решимость означает состояние понимать человеческое присутствие в мире, понимать человеческое существование в его сущностном бытии – в заботе, в совести, виновности. Именно бытие к смерти обнаруживает и находит одновременно и свое прошлое бытие, свое бытие в мире и что оно конечно, временно, исторично. Парадоксальным образом прошлое возникает из будущего. Сама временность делает возможной заботу, она конституирует самое структуру заботы. Забегание вперед как модус будущего означает только, что оно впервые в бытии к смерти раскрывает бытие человека как подлинную экзистенцию. Падение человека как затерянность в настоящем, как бытие-при невозможно без будущего и прошлого, былого. Именно из перспективы смерти, из перспективы своего конца человек и начинает понимать свое прошедшее как заброшенность, как бытие в мире и свое настоящее. Не прошедшее является первичным для Dasein, но забегание вперед, будущее. Вследствие этого Dasein способно не терять бывшее, а наоборот, удерживать его. Будущее есть бытие-к-смерти, которое не дает погрязнуть в будничном. Человеку не дано проникнуть в смысл бытия. Он не хозяин сущего, а скорее пастух бытия, – говорит Хайдеггер во «Введении к метафизике» [см.6, с.394], потому в «Бытии и времени» вместо «сознания» употребляется слово «присутствие [см. «Введение к: «Что такое метафизика?» // 6, с. 31]. Бытие приоткрывает свою тайну в языке, но не в научном, а в поэтическом. Он называет язык домом бытия, в котором обитает человек. Поэту более всего раскрывается дар бытия, поскольку чувства более открыты бытию, нежели интеллект.