Все, все спят на холме.
Один скончался в горячке, Один сгорел в шахте, Одного убили в драке, Один умер в тюрьме, Один упал с моста, трудясь для жены и детей, Все, все спят, спят, спят на холме. Где Элла, Кэйт, Мэг, Лиззи и Эдит, Нежное сердце, простушка, крикунья, гордячка, счастливица? Все, все спят на холме. Одна умерла в постыдных родах, Одна - от несчастной любви, Одна - от руки зверюги в борделе, Одна - от сломленной гордости, в поисках сердечных стремлений; Одну - после жизни в далеком Лондоне и Париже Принесли в ее маленький уголок Элла, и Кэйт, и Мэг Все, все спят, спят, спят на холме. Где дядюшка Айзек и Тетушка Эмили, И старина Тауни Кинкэйд и Севайн Хотон, И майор Уокер, который еще беседовал С уважаемыми людьми о революции? Все, все спят на холме. Они принесли сюда мертвых сыновей с войны, И дочерей, раздавленных жизнью, И их детей, плачущих без отцов Все, все спят, спят, спят на холме. Где старый скрипач Джонс Игравший с жизнью все свои 90 лет, Встречавший мокрый снег голой грудью, Напивавшийся, буянивший, не думавший ни о жене, ни о родне, Ни о золоте, ни о любви, ни о небесах? Внемли! он все бормочет о давних дружеских сборищах, где жарили рыбу, О давних скачках в роще Кларис, О том, что сказал Эйб Линкольн Как-то давным-давно в Спрингфилде. Ход Путт Здесь лежу я, рядом с могилой Старого Билла Пирсола, Разбогатевшего на торговле с индейцами, А потом объявившего банкротство, После которого он разбогател еще больше. А я, устав от трудов и бедности, И глядя как Старый Билл и другие богатеют, Как-то ночью ограбил путника рядом с рощей Проктора, Убив его нечаянно, пока грабил, За что был судим и повешен. Это был мой способ объявить банкротство. Теперь мы, объявившие банкротство каждый по-своему, Мирно спим друг с другом рядом. Олли МакДжи Видели вы проходящего по деревне Человека с опущенными глазами и измученным лицом? Это мой муж, который, по своей тайной жестокости, Что никогда не станет явной, украл мою молодость и красоту; Пока я, наконец, в морщинах, и с желтыми зубами, Со сломленной гордостью и постыдной покорностью, Не скользнула в могилу. И что же, как вы думаете, гложет сердце моего мужа? То, чем я была - и то, чем я стала из-за него! Вот что влечет его к месту, где я лежу. В смерти моей, поэтому, я отмщена! Флетчер МакДжи ОНА отнимала мои силы поминутно, Забирала мою жизнь ежечасно, Опустошила меня, как луна в горячке Тянет соки из крутящегося мира. Дни проходили, как тени, Звездами катились минуты, Она изъяла жалость из моего сердца, Превратив ее в улыбки. Она была куском глины для скульптора, А тайные мои мысли - что пальцы: Взлетали над ее задумчивым лбом, Прорезав его морщинами боли. Под их касаниями затвердели ее губы и обвисли щеки, И опустились, опечалясь, глаза. Моя душа вошла в глину, Безумствуя, как сто чертей. И не моя была она, и не ее; Она ею владела, но ее рывки Создали лицо, ей ненавистное, И которого я сам боялся. Я бил окна, срывал засовы. Прятался в углу - И вот она умерла, и являлась мне, Являлась мне всю оставшуюся жизнь. Роберт Фултон Тэннер Если б человек мог укусить гигантскую руку, Которая ловит его и крушит, Как вот меня укусила крыса, Когда я демонстрировал свою патентованную крысоловку В моем хозяйственном магазине в тот день. Но человек не может отомстить Этому страшному чудищу, Жизни. Ты входишь в комнату - это рождение; А потом ты должен жить, тратить душу. Ага! видна приманка, предмет твоей страсти: Женщина с деньгами, на которой ты хочешь жениться, Престиж, положение, или власть в мире. Но прежде нужно поработать, преодолеть препятствия - О, да! проволочная сетка загораживает приманку. Наконец ты внутри, но слышишь шаги: Чудище, Жизнь, входит в комнату, (Оно подстерегало, и услышало щелчок пружины) Поглядеть, как ты грызешь чудесный сыр, И будет смотреть горящими глазами, И кривляться, и смеяться, и ругаться, и издеваться Над тобой, мечущимся по крысоловке, Пока твое убожество ему не надоест. Кассиус Хьюфер Они вырезали на моем надгробном камне слова: “Жизнь мягкой с ним была, и в нем стихии
|
