Весеннее кочевье

Кончалась надоевшая зима. Надо выезжать на новое кочевье. Кибитка наша собрана, и весь немудрый скарб уложен в телегу, которую мы выпросили по случаю кочевья у богатых родичей. Мы трогаемся и, отъехав с полверсты, останавливаемся, потому что нужно устроить шюр. Впереди по краям дороги, в нескольких саженях друг от друга, мать раскладывает два костра. Когда они разгораются, бросается в них по горсточке соли. Между кострами прогоняется весь скот. Некоторые коровы не хотят идти со всеми и норовят отойти в сторону. Их приходится загонять силой. Наконец прошли все. После стада между кострами медленно проходит наша кибитка, и мы гурьбой плетемся за ней. Огонь у калмыков – самое чистое, что есть на свете; огонь очищает нас. Отсюда родился обычай при всяком начинании, переселении устраивать шюр. За зиму завелось немало всякой нечисти; через огонь эта нечистая сила не пройдет, и таким образом можно освободится от нее. «Сгинь, пропади, нечистая сила!» — говорят калмыки в таких случаях. Мы все прошли огонь. Теперь перед нами вольная степь, весь мир.

Таким образом, данный обряд носил неслучайный характер, он предполагал расставание с прошлым, избавление от старых переживаний, бед и символизировал новый период жизни номада.

Ситуация ухода артикулировалась русской традицией как необычная, а точнее кризисная. Выход из общества, «отход» в русской традиционной культуре связан с возможностью изменения своей доли, созданием новой судьбы, возможно при выборе не связанной с земледелием ремесленной профессии (строительной, гончарной, приисковой и т.п.). Перемена доли-судьбы в последнем случае включала в себя элемент негатива. Она означала выход из первоначального состояния, социально-природной целостности, воспринималась как своего рода потеря себя, уход из прежней доли. Кризисная реакция отражена в разных по жанру фольклорных текстах. С мотивом поиска новой судьбы мы встречаемся в былинном сюжете «Витязь на распутье».

Кочевье в русском языковом сознании существует в двух ипостасях: в буквальном смысле это – жизнь странствующих пастухов, торговцев, актеров, проповедников, в переносном же смысле – это достижение желанной свободы, разрыв рутинных связей, слияние с первозданной природой. Эти смыслы в оценочном плане могут пересекаться.

Сравним следующие примеры из произведений А.С.Пушкина:

Цыганы шумною толпой

По Бессарабии кочуют.

Они сегодня над рекой

В шатрах изодранных ночуют.

Как вольность, весел их ночлег

И мирный сон под небесами.

(А.С.Пушкин, Цыгане).

Им овладело беспокойство,

Охота к перемене мест,

(Весьма мучительное свойство,

Немногих добровольный крест).

(А.С.Пушкин, Евгений Онегин).

В первом примере кочевье ассоциируется с вольностью, главной ценностью поэта, умиротворенностью и близостью к природе (при этом объективно показана бедность цыган, их шатры изодраны). Обратим внимание на веселый цыганский быт, каким его представляют русские дворяне. Реальности кочевой жизни, забота о пропитании, труд и лишения, связанные с постоянными переездами, остаются вне поля зрения сторонних наблюдателей. Во втором примере А.С.Пушкин прямым текстом показывает свое отношение к перемене мест («весьма мучительное свойство»). Отрицательное отношение к перемене мест – естественная позиция оседлых народов, у которых странствие без возврата в свой дом ассоциируется с мучением.

Странствие без возвращения домой воспринимается как блуждание:

И понял, что я заблудился навеки

В слепых переходах пространств и времен,

А где-то струятся родимые реки,

К которым мне путь навсегда запрещен.

(Н.Гумилев, Стокгольм).

Странничество, вечное кочевье в русской поэтической традиции воспринимается как знак избранных:

Бездомный долгий путь назначен мне судьбой…

Пускай другим он чужд… я не зову с собой –

Я странник и поэт, мечтатель и прохожий.

Любимое со мной. Минувшего не жаль.

(М.Волошин, «Как некий юноша…»).

Таким образом, в русском языковом сознании концепт «кочевье» имеет амбивалентную оценку. На бытовом, обыденном уровне он осознается как характеристика чужого образа жизни и вызывает отторжение, этот концепт тесно связан с ключевым для русского сознания концептом «дом» (бездомность воспринимается как наказание, ср. Верещагин, Костомаров, 2005, с.898-946), вместе с тем для людей оседлых кочевая жизнь выглядит как утраченная первозданная свобода. На бытийном уровне «кочевье» воспринимается как беспечная вольность, слияние с природой, умиротворенность и удел избранных – мечтателей и поэтов. Вместе с тем идея вечного странствия ассоциируется с мучительным блужданием и отверженностью, такой ассоциативный ряд заложен в религиозных сюжетах и мифах, определяющих культурные доминанты русской ментальности.

Формирование американского фольклора отличалось поэтапностью и многоплановостью; «открывание» отдельных ее составляющих происходило постепенно; вместе с тем, очевидно, что важный рубеж в этом смысле происходит на первую половину XIX века. Именно тогда возникли первые попытки записи и осмысления аборигенного фольклора, роль фронтира, как среды формирования национального творчества, проявился национально-исторический феномен реализма, стал обретать лицо американский юмор.

Кочевье, переселение являлось одним из главных факторов американского опыта, оно стало также важнейшим формообразующим элементов всей национальной литературы. Мотив странствования, дороги в той или иной форме присутствует почти у всех американских прозаиков и поэтов.

Доминанта американского кочевья – целеустремленность. Американское кочевье – попытка реализации на практике идей и идеалов, выявление их жизнеспособности или несостоятельности. Американца не пугают крутые перемены жизни, бесконечная борьба с местным населением, тяжелые природные условия, дикие земли. Героя ожидают не только увлекательные приключения, но и тяжелый и неблагодарный труд, разочарования и неудачи. Американское кочевье, как отмечают писатели той эпохи – путь познания мира, возмужания характера, расставания с романтическими иллюзиями.

«What are the productions of the earth? You mean in Nevada, of course. On our ranches here, anything can be raised that can be produced on the fertile of Missouri. But ranches are very scattering – as scattering, perhaps, as lawyers in heaven. Nevada, for the most part, is a barren waste of sand, embellished with melancholy sage-brush, and fenced in with snow-clad mountains. But these ghastly features were the salvation of the land, for no rightly constituted American would have ever come here if the place had been easy to access, and none of our pioneers would have staid after they got here if they had not felt satisfied that they could not find a smaller chance for making a living anywhere else. Such is man, William, as he crops out in America. —

Что родит земля? Вы имеете в виду землю Невады, конечно. На наших фермах можно выращивать все, что произрастает на плодородных полях Миссури. Но фермы здесь редкость, такая же редкость, как адвокаты в раю. В основном Невада – голая песчаная пустыня, украшенная тоскливыми кустами полыни и огороженная, словно забором, снежными вершинами. Но именно эти отталкивающие черты и стали спасением для здешней земли, ибо ни один нормальный американец не приехал бы сюда, будь этот край легко доступен, и ни один из пионеров не обосновался бы здесь, не знай он наверняка, что нигде не придется ему так туго, как в этих местах. Таков уже он, житель Америки, Уильям» (Mark Twain 1968: 29 — 32).

Для проверки полученных результатов относительно ценностной характеристики рассматриваемого концепта в современном языковом сознании носителей калмыцкой, русской и американской лингвокультур мы провели социолингвистический эксперимент – опрос информантов. Им было предложено написать короткие сочинения на тему: «Когда я думаю о кочевой жизни, я представляю себе…».

Приведем примеры полученных сочинений. Представители калмыцкой лингвокультуры высказываются о кочевье следующим образом (перевод с калмыцкого наш. – Ж.Ц.):

1. «Тег. Сужах нарна сÿÿр. Ишкä гермÿд. Кеер тőвшÿн идшлжäх малмуд: ÿкрмÿд, хőд, мőрд, темäд. Дÿнг дÿлä. hалын őőр hhрррраадhм уга кÿÿнджäх залус. Мангhдур кÿцäх кергäн зуралжана. Кÿÿкд улс герин кőдлмшäн кежäнä, кÿÿкдäн хäлäжäнä, асхн хотан белджäнä. Хажуднь бичкдÿд баглhж сууhад шаhа наачана, зäрмнь мőнгн бÿсäр нег-негäн кőőлдäд цоклджана. Асхн хотын хőőн цуhар жангhрчиг сонгсад, терÿнä дуулврт келгджäх баатрмÿдас зőрмг йовдлмудас ÿлгÿр авч, теднäр бахтна. Сőőни őрäл давсн хőőн цуhар тőвшÿн нőőртäн орна. Энгдäн цуг тагчгрна. Теднä зÿÿднднь кÿсл болгсн Бумбин орна кишгтä жирhл орна».

«Степь. Закат солнца. Калмыцкие кибитки. В степи пасется скот: коровы, овцы, верблюды, лошади. У речки мирно беседуют мужчины. Они делятся друг с другом своими планами. Женщины занимаются домашними делами. Недалеко от кибитки веселится молодежь; молодые люди играют в народные игры: альчики, серебряный пояс. После ужина все с большим удовольствием (восторгом) слушают песни джангарчи о подвигах славных и храбрых богатырей. В полночь наступает тишина. В своих снах люди видят счастливую жизнь в сказочной стране Бумба».

Приведем типичные сочинения на заданную тему, написанные носителями русской лингвокультуры.

«Когда я думаю о кочевой жизни, я представляю себе цыганский табор. Стоят повозки, бегают чумазые босоногие веселые детишки. В разных местах на открытом воздухе готовится пища, люди громко разговаривают, смеются. В условиях постоянных переездов нельзя скопить добра, поэтому все богатство цыган – это массивные золотые перстни на руках женщин, бусы, серьги. Вся жизнь на виду. Женщины кормят грудных младенцев, старики отчитывают кого-то. На людях яркие одежды».

«Я думаю, что сегодня о кочевой жизни можно говорить только в переносном смысле. Если речь идет о кочевье как образе жизни кочевых племен, то перед глазами возникают сцены из исторических фильмов или описания кочевников в художественной литературе. Я представляю себе пустыню, шатры, верблюдов и коз, арабских всадников с белыми платками на головах. Это жизнь, полная опасностей. В любую минуту может произойти набег враждебного племени. Военные столкновения кочевников были очень жестокими, поскольку они в плен, как мне известно, не брали».

Американское понимание кочевья представлено такими рассуждениями, как следующее:

“ The "pioneering spirit", along with "path finding" and "trail blazing" are part of American mythology. Generally, mobility may be associated with both failure (downward / forced mobility) and success (upward / voluntary mobility). People may move to have better jobs or education for their kids or for health reasons. Well-to-do retired people move to the Sun Belt states (Arizona, Nevada, California). This is to do with achieving a higher standard of living. However, people may be forced to move because they cannot keep up their former standard of living due to retirement / illness/ they are dissatisfied with the environment (natural or social) / their livelihood has been taken from them by some "act of God" (e.g. the draught in Oklahoma which turned the state into a dust bowl)”.

Дух первооткрывателей, людей, отыскивающих тропу и прокладывающих новый путь, — это часть американской мифологии. В общем, мобильность можно ассоциировать как с жизненной неудачей (нисходящая или вынужденная мобильность), так и с успехом (восходящая или добровольная мобильность). Люди переезжают на новые места, чтобы получить лучшую работу, или обеспечить лучшее образование своим детям, или по состоянию здоровья. Обеспеченные пенсионеры переезжают в «Штаты Солнечного пояса» (Аризона, Невада, Калифорния). Это связано с высоким уровнем жизни. Вместе с тем люди могут переезжать на новое место, если они не могут поддерживать свой прежний уровень жизни в связи с выходом на пенсию, или по болезни, или если им не нравится их окружение, или в силу природных катаклизмов, таких, например, как засуха в Оклахоме.

В целом мы видим, что в современном языковом сознании калмыцких информантов кочевье ассоциируется с близостью с природой, с естественной жизнью и ее радостями (в сознании современных калмыков кочевье – это символизация прошлого). Для русских информантов постоянные переезды с места на место связаны с бесприютностью, скитанием, чужим (цыганским или экзотическим восточным) образом жизни. Американцы, говоря о таких переездах, противопоставляют роскошную жизнь постоянно путешествующих богатых людей и вынужденное кочевье бедняков, которые пытаются найти способ выжить. Вместе с тем для жителей Америки постоянные переезды стали символом освоения нового мира.

Подведем основные итоги.

1. Лингвокультурный концепт «кочевье» представляет собой сложное ментальное образование, содержательный минимум которого сводится к понятийным признакам «передвижение», «постоянное», «с имуществом», «с целью обеспечения пастбищ для скота»; образная сторона этого концепта включает медленно передвигающуюся по степи большую группу людей на лошадях, повозках с большими стадами крупного и мелкого рогатого скота, временами останавливающимися на некоторый срок и живущими в юртах; ценностная сторона этого концепта сводится к признанию постоянного перемещения как способа сохранения жизни, к необходимости знать повадки домашних животных и осознанию цикличности бытия.

2. В калмыцкой лингвокультуре кочевье представляет собой развернутую концептосферу с детальным обозначением в лексике, фразеологии и паремиологии скота, временных жилищ, ритуалов отправления в путь и остановки, это образ жизни народа, сохранившего и развившего древние умения скотоводства.

3. В русской лингвокультуре кочевье является знаком иной культуры и ассоциируется со свободой, исходным природным образом жизни, отсутствием привычного имущества и сопровождается амбивалентной оценкой, на обиходном уровне кочевье воспринимается как патриархальный уклад и неспособность жить на одном месте, на поэтическом уровне – как вольная жизнь.

4. В американской лингвокультуре традиционное кочевье скотоводов осмысливается как знак иной культуры, ассоциируется с освоением «дикого Запада», и при этом возникает новое осознание номадизма как образа жизни, суть которого состоит в высокой мобильности и постоянном перемещении в стране и мире для поиска оптимальных условий существования.

 

Литература

 

Церенова, Ж.Н. Концепт "кочевье" в калмыцкой лингвокультуре / Ж.Н. Церенова // Единицы языка и их функционирование: Межвуз. сб. тр. — Саратов: Научная книга, 2005. Вып. 11. С. 110-113.

Церенова, Ж. Н. Кочевье как социально-психологический и историчиский феномен калмыцкой и американской лингвокультур / Ж. Н. Церенова // Азия в Европе: взаимодействие цивилизаций. Науч. конф. "Язык, культура, этнос в глобализованном мире: на стыке цивилизаций и времен". Материалы междунар. конгресса. В 2-х ч. — Элиста: Изд-во КалмГУ, 2005. Ч. II. C. 48-151.

Церенова, Ж. Н. Лингвокультурный типаж "калмыцкий кочевник" / Ж.Н. Церенова// Аксиологическая лингвистика: лингвокультурные типажи: сб. науч. тр. — Волгоград: Перемена, 2005. С. 212-223.

Церенова, Ж. Н. Лексическое выражение концепта "кочевье" в русском и английском языках / Ж.Н.Церенова // Мир и язык: сб. науч. ст. – Кемерово: Графика, 2005. – С.181-186.

Церенова, Ж. Н. Ценностная характеристика концепта "кочевье" / Ж.Н.Церенова // Грамматика. Семантика. Концептология: сб. науч. ст. — Кемерово: Графика, 2005. — С.151-157.