О ПРОИСХОЖДЕНИИ И ОСНОВАНИЯ НЕРАВЕНСТВА МЕЖДУ ЛЮДЬМИ

Я замечаю двоякое неравенство в человеческом ро­де: одно, которое я назову естественным или физиче­ским, так как оно установлено природой, состоит в раз- -личии возраста, здоровья, телесных сил и умственных или душевных качеств. Другое же может быть названо нравственным или политическим, так как оно зависит от своего рода договора и установлено или по крайней мере стало правомерным с согласия людей. Оно состоит в различных привилегиях, которыми одни пользуются к ущербу других, в том, например, что одни более бо-

гаты, уважаемы и могущественны, чем другие, или да­же заставляют их повиноваться себе (стр. 25).

Способность к совершенствованию, ко­торая при содействии различных обстоятельств ведет к постепенному развитию всех остальных способностей. Она так же присуща всему нашему роду, как и каждо­му индивидууму, тогда как животное по истечении не­скольких месяцев будет тем, чем останется оно всю свою жизнь, а его вид через тысячу лет тем же, чем был в первом году этого тысячелетия.

[...] Печально было бы, если бы пришлось признать, что эта своеобразная и почти безграничная способность является источником почти всех человеческих несча­стий, что она, в союзе с временем, выводит в конце кон­цов человека из того первобытного состояния, в кото­ром он вел спокойную и невинную жизнь, что она, спо­собствуя в течение целого ряда веков расцвету его знаний и заблуждений, пороков и добродетелей, застав­ляет его сделаться тираном над самим собой и природой (стр. 40).

У всех народов мира умственное развитие находит­ся в соответствии с теми потребностями, которые поро­дила в них природа или заставили приобрести обстоя­тельства, и, следовательно, с теми страстями, которые побуждают их заботиться об удовлетворении этих по­требностей.

[...] Я отметил бы то обстоятельство, что северные народы опережают в общем южные в области промыш­ленности, так как им труднее без нее обойтись, и что, следовательно, природа, как бы стремясь установить известное равенство, наделила умы продуктивностью, в которой отказала почве. Но если даже мы и не ста­нем прибегать к малонадежным свидетельствам исто­рии, разве не ясно для всякого, что все как бы наме­ренно удаляет от дикаря искушения и средства выйти из того состояния, в котором он находится. Его вообра­жение ничего ему не рисует, его сердце ничего не тре­бует. Все, что нужно для удовлетворения его скромных потребностей, у него под рукой, он настолько далек от уровня знаний, обладать которыми необходимо, что­бы пожелать приобрести еще большие, что у него не

может быть ни предусмотрительности, ни любознатель­ности (стр. 42).

Не имея никакого нравственного общения между со­бой, не признавая за собою никаких обязанностей по отношению к себе подобным, люди не могли быть, по-видимому, в этом состоянии ни хорошими, ни дурными и не имели ни пороков, ни добродетелей, если только мы не будем, понимая слова эти в физическом смыс­ле, называть пороками в индивидууме те качества, ко­торые могут препятствовать его самосохранению, и до­бродетелями те, которые могут ему способствовать; но в таком случае наиболее добродетельным пришлось бы назвать того, кто менее.других противится внуше­ниям природы (стр. 54).

После того как я доказал, что неравенство едва за­метно в естественном состоянии и его влияние там по­чти ничтожно, мне остается показать, как возникает оно и растет в связи с последовательным развитием че­ловеческого ума. После того как я доказал, что способ­ность к совершенствованию, общественные добродете­ли и прочие духовные свойства, которыми наделен был человек в естественном состоянии, не могли развивать­ся сами собой, что они нуждались для этого в содейст­вии множества внешних причин, которые могли и вовсе не возникнуть и без которых он навсегда остался бы в первобытном состоянии, мне предстоит дать обзор и выяснить значение различных случайностей, которые могли способствовать совершенствованию человеческого разума, способствуя в то же время вырождению чело­вечества, которые могли сделать человека существом злым, сделав его существом общежительным, и дойти от эпохи бесконечно далекой до той поры, когда чело­век и Вселенная стали такими, какими мы их видим (стр. 66—67).

Первый, кто напал на мысль, огородив участок зем­ли, сказать: «Это мое» — и нашел людей, достаточно простодушных, чтобы этому поверить, был истинным основателем гражданского общества. От скольких пре­ступлений, войн и убийств, от скольких бедствий и ужасов избавил бы род человеческий тот, кто, выдернув колья и засыпав ров, крикнул бы своим ближним: «Не

слушайте лучше этого обманщика, вы погибли, если способны забыть, что плоды земные принадлежат всем, а земля — никому!» Но весьма вероятно, что дела не могли уже тогда оставаться дольше в том положении, в каком они находились. Идея собственности, завися­щая от многих идей предшествующих, которые могли возникнуть лишь постепенно, не внезапно сложилась в уме человека. Нужно было далеко уйти по пути про­гресса, приобрести множество технических навыков и знаний, передавать и умножать их из века в век, что­бы приблизиться к этому последнему пределу естест­венного состояния (стр. 68).

Я проношусь стрелой через длинную вереницу ве­ков, так как время идет: рассказать мне нужно о мно­гом, а движение прогресса вначале почти что неулови­мо, и чем медленнее следовали друг за другом события, тем скорее можно описать их. Первые завоевания чело­века открыли ему наконец возможность делать успехи более быстрые. Чем больше просвещался ум, тем болыце развивалась промышленность. Люди не располагались уже на ночлег под первым попавшимся деревом и не пря­тались в пещерах. У них появилось нечто вроде топоров. С помощью твердых и острых камней они рубили де­ревья, копали землю и строили из древесных ветвей хижины, которые научились впоследствии обмазывать глиной или грязью. Это была эпоха первого переворо­та. Образовались и обособились семьи; появились за­чатки собственности, а вместе с этим уже возникли, быть может, столкновения и раздоры (стр. 73).

Пока люди довольствовались сельскими хижинами, шили себе одежды из звериных шкур с помощью дре­весных колючек или рыбьих костей, украшали себя перьями или раковинами, разрисовывали свое тело в различные цвета, улучшали или делали более краси­выми свои луки и стрелы, выдалбливали острыми кам­нями немудряшие рыбачьи лодки или выделывали с помощью тех же камней грубые музыкальные инстру­менты, словом, пока они выполняли лишь такие рабо­ты, которые были под силу одному, и разрабатывали лишь такие искусства, которые не требовали сотруд­ничества многих людей, они жили свободными, здоро-

выми, добрыми и счастливыми, насколько могли быть таковыми по своей природе, и продолжали наслаждать­ся всей прелестью независимых отношений. Но с той минуты, как человек стал нуждаться в· помощи друго­го, с той минуты, как люди заметили, что одному по­лезно иметь запас пищи, достаточный для двух, равен­ство исчезло, возникла собственность, стал неизбежен труд, и обширные леса превратились в веселые нивы, которые нужно было поливать человеческим потом и на которых скоро взошли и расцвели вместе с посева­ми рабство и нищета.

Великий переворот этот произвело изобретение двух искусств: обработки металлов и земледелия. В глазах поэта — золото и серебро, а в глазах философа — желе­зо и хлеб цивилизовали людей и погубили род челове­ческий (стр. 78).

Все способности наши получили теперь полное раз­витие. Память и воображение напряженно работают, самолюбие всегда настороже, мышление стало деятель­ным, и ум почти достиг уже предела доступного ему совершенства. Все наши естественные способности ис­правно несут уже свою службу; положение и участь человека стали определяться не только на основании его богатства и той власти приносить пользу или вред другим, какой он располагает, но также на основании ума, красоты, силы 'Или ловкости, заслуг или дарова­ний, а так как только эти качества могли вызывать уважение, то нужно было иметь их или делать вид, что имеешь. Выгоднее было казаться не тем, чем был в действительности; быть и казаться — это для того времени уже вещи различные, и это различие вызвало появление ослепляющего высокомерия, обманчивой хи­трости и пороков, составляющих их свиту. С другой стороны, из свободного и независимого, каким был че­ловек первоначально, он превратился как бы в под­властного всей природе, особенно же ему подобным, ра­бом которых до некоторой степени он становится, даже становясь их господином. Если он богат, он нуждается в их услугах, если он беден, то нуждается в их помо­щи, и даже при среднем достатке он все равно не в со­стоянии обойтись без них. Он должен поэтому постоян-

но стараться заинтересовать их в своей судьбе, заста­вить их находить действительную или мнимую выгоду в том, чтобы содействовать его благополучию, а это де­лает его лукавым и изворотливым с одними, надмен­ным и жестоким с другими и ставит его в необходи­мость обманывать тех, в ком он нуждается, если он не может заставить их себя бояться и не находит выгод­ным у них заискивать. Ненасытное честолюбие, страсть увеличивать свое благосостояние, не столько ввиду ис­тинных потребностей, сколько для того, чтобы стать выше. других, внушают всем людям низкую склонность вредить друг другу и тайную зависть, тем более опасную, что, желая вернее нанести удар, она часто прикрывает­ся личиной благожелательности. Словом, конкуренция и соперничество, с одной стороны, а с другой — проти­воположность интересов и скрытое'желание обогатить­ся на счет другого — таковы ближайшие последствия возникновения собственности, таковы неотлучные спут­ники нарождающегося неравенства.

Прежде чем изобретены были особые знаки, заменя­ющие всякие ценности, богатство могло состоять почти исключительно в землях и стадах скота, являвшихся единственными реальными благами, которыми могли владеть люди. Но когда поземельные владения, перехо­дившие по наследству из рода в род, настолько увели­чились в числе и размерах, что покрыли собою всю зем­лю и соприкасались между собою, то одни из них могли возрастать уже только на счет других. Те люди, ко­торые остались ни при чем, благодаря тому что сла­бость или беспечность помешали им в свою очередь приобрести земельные участки, стали бедняками, ниче­го ни потеряв, потому что не изменились, когда все из­менилось вокруг них, и принуждены были получать пропитание из рук богатых или же похищать его у них. Отсюда возникли мало-помалу, в зависимости от различий в характере тех и других, господство и раб­ство или насилия и грабежи. Богатые же со своей сто­роны, едва ознакомившись с удовольствием властво­вать, стали скоро презирать всех остальных и, пользу­ясь прежними рабами для подчинения новых, только и помышляли, что о порабощений и угнетении своих

соседей, подобно прожорливым волкам, которые, раз отведав человеческого мяса, отвергают всякую другую пищу и желают пожирать только людей.

Таким образом, наиболее могущественные или наи­более бедствующие, основываясь на своей силе или своих нуждах, стали приписывать себе своего рода право на имущество другого, равносильное в их гла­зах праву собственности, и за уничтожением равенст­ва последовали жесточайшие смуты. Захваты богатых, разбои бедных, разнузданные страсти и тех и других, заглушая естественное сострадание и слабый еще го­лос справедливости, сделали людей скупыми, честолю­бивыми и злыми. Началась бесконечная борьба между правом сильного и правом первого завладевшего, при­водившая к постоянным столкновениям и убийствам. Возникающее общество стало театром ожесточенней­шей войны. Погрязший в преступлениях и пороках и впавший в отчаяние род человеческий не мог уже ни вернуться назад, ни отказаться от сделанных им злосча­стных приобретений; употребляя во зло свои способности, которые могли служить лучшим его украшением, он готовил себе в грядущем только стыд и позор и сам привел себя на край гибели (стр. 82—84).

Если мы проследим за прогрессом неравенства в связи с этими различными переворотами, то увидим, что возникновение законов и права собственности бы­ло начальным пунктом этого прогресса, установление магистратуры — вторым, а третьим, и последним, — из­менение правомерной власти в основанную на произво­ле; так что различие между богатым и бедным было узаконено первой эпохой, различие между сильным и слабым — второй, а третьей — различие между господи­ном и рабом. Это — последняя ступень неравенства, тот предел, к которому приводят все остальные, если только новые перевороты не уничтожат совершенно управления или не приблизят его к правомерному уст­ройству (стр. 99).

Я попытался изложить историю происхождения и развития неравенства, возникновения политических обществ и злоупотреблений, которым открывают они место, насколько все это может быть выведено из при-

5Ü6

роды человека, при свете одного только разума и не­зависимо от священных догм, дающих верховной вла­сти санкцию божественного права. Из изложения этого видно, что неравенство, почти ничтожное в естествен­ном состоянии, усиливается и растет в зависимости от развития наших способностей и успехов человеческо­го ума и становится наконец прочным и правомер­ным благодаря возникновению собственности и законов. Из него следует далее, что нравственное неравенство, узаконенное одним только положительным правом, про­тивно праву естественному, поскольку оно не совпадает с неравенством физическим. Это различие достаточно ясно показывает, что должны мы думать о том виде неравенства, которое царит среди всех цивилизованных народов, так как естественное право, как бы мы его ни определяли, очевидно, не может допустить, чтобы ди­тя властвовало над старцем, чтобы глупец руководил мудрецом и горсть людей утопала в роскоши, тогда как огромное большинство нуждается в самом необходимом (стр. 107-108).