ЧАВЧАВАДЗЕ

Илья Григорьевич Чавчавадае (1837—1907) — выдающийся писатель-мыслитель, популярнейший деятель национально-осво­бодительного движения в Грузии XIX в. Окончил юридический факультет Петербургского университета. Мировоззрение Чавча-вадзе сложилось на почве грузинской действительности, под влия­нием идей русских революционных демократов. Чавчавадзе — революционный демократ, борец против крепостничества и само-

державия — стоял па позици­ях философского материализ­ма, критиковал идеалистиче­ские взгляды на природу. В 80-х годах он выдвинул идею примирения классов и сословий, но, несмотря на это, до конца жизни остался не­примиримым врагом царизма и сторонником буржуазно-демократического прогресса.

Фрагменты из произведе­ний И. Г. Чавчавадзе подо­браны автором, данного всту­пительного текста Ш. Ф. Ма-медовым по изданию: П. К. Ρ α τ и а ни. Илья Чавчавадзе. М., 1958.

[ФИЛОСОФИЯ]

Жизнь есть единая ре­ка, образуемая из двух

больших потоков; один питает тело, другой — дух. Если иссякнет любой из них — организм нации умрет, как дух без тела или тело без духа. [...] Жизнь есть корень, а искусство и наука — ветви, вырастающие из него..Как ветви, выросшие из-под земли, покрываются плодами и, созрев, опять отдают в землю свои семена, чтобы они вновь пустили новые корни и на этих корнях снова взро­сли новые ветки, так и ветки, выросшие на корнях жиз­ни, — наука и искусство — несут на себе плоды жизни и, когда созревают для семян, снова отдают их жизни, что­бы снова появилась на них завязь новой жизни. Вот такое отношение имеет сознание к жизни и в свою очередь жизнь — к сознанию (стр. 46).

Всякий человек, у которого глаза не застланы тума­ном, видит, что жизнь сегодня уже не та, что была вчера, что она меняется, идет вперед и несет обновление всему. Нравы, обычаи, мысли, чувства и выражающий их язык меняются под всемогущим влиянием движения. То, что вчера еще человеку представлялось нерушимой исти­ной, было облечено его уважением, как неизбежная необ­ходимость, часто случается, что сегодня уже кажется ошиб­кой, да еще такой грубой, что вызывает наше удивление:

как мог прежний человек признавать нерушимой исти­ной такую явную нелепость, как он мог быть лишен разу­ма и зрения настолько, что не умел отличать белого от черного и черное называл белым. И разве так случается оттого, что мы умнее тех, прежних людей? «В чужой войне человек — мудрец», — говорит Руставели. Если мы даже при нашей хваленой разумности были бы окру­жены той обстановкой и обстоятельствами, которыми был окружен прежний человек, не думаю, что мы смогли бы избежать общей ошибки, над которой мы так высоко­мерно смеемся сегодня. [...]

Вся история человечества во всех ее сферах, где че­ловек имеет победоносный успех или не имеет его, есть не что иное, как нескончаемая борьба между «.да» и «нет». Всякая истина, всякое дело, которое человечество откры­ло для улучшения, усиления и возвеличения жизни, серд­ца и ума людей, достигнуты путем борьбы между этими «да» и «нет». Открытие истины и дело того или иного устроения и упорядочения жизни не имеют иного "пути, помимо этого единственного. В сердцевину какого бы предмета или явления, созданного руками иди разумом человеческим, мы ни заглянули, всюду увидим, что все они вышли из огня и бури, т. е. из борьбы между этими «да» и «нет». Правда, победа одного из них — «да»-или «нет», положительного или отрицательного — не всегда означает победу истины, но все же борьба между «да» и «нет» является единственным путем для поисков и от­крытий истины. Недаром одним ученым мудрецом ска­зано, что к ошибке ведут тысячи дорог, к истине же один-единственный путь. И путь этот есть противопоставле­ние «да» и «нет».

Вот почему отрицание (нет) самостоятельно, без про­тивопоставления ему положительного утверждения (да), без борьбы с ним совершенно бессильно при поисках истины, точно так же как бессильно положительное ут­верждение (да) в случаях, когда оно самостоятельно ре­шает вопрос. Борьба между «да» и «нет», их противопо­ставление друг другу и поиски правды этим путем есть критика. А критика по природе своей нечто такое, что в одно и то же время, при изучении одного и того же предмета заставляет действовать и «да» и «нет» для от­крытия истины, для установления правды (стр. 51—52),

20* 611

Мкинвари! [...] Величествен он, тих и спокоен, но холоден и сед. Вид его поражает, но не волнует меня. Он леденит и не греет, оДним словом, он по-настоящему Мкинвари. Всем своим величием Мкинвари вызывает только удивление, но не любовь к себе. К чему мне его величие? Мирские треволнения, вихри и бури, людские радости и печали не вызывают дрожи даже единого му­скула на его высоком челе. Хоть и стоит он на земле основанием своим, но головой упирается в небеса и, надменно отвернувшись в сторону, остается недосягаем! Не люблю я ни такой высоты, ни такого отступничества, ни такой недосягаемости. Да будет благословен богом все тот же бешеный, неуемный, упрямый, непокорный и взбаламученный Терек. Сорвавшись с груди черной ска­лы, с ревом несется он, и ревом же ответствует ему ок­рестность. Люблю я скорбные вопли Терека, его неукро­тимую борьбу, ропот и сетования. Терек представляется мне волнующим и примечательным выражением проснув­шейся человеческой жизни; в его мутных водах виден весь перегар бедствий страны.

Нет, не люблю я Мкинвари, его холод студит, а бе­лизна старит! Он высок! К чему мне его высота, если я не достигну до него, а он не склонится ко мне. Нет, не люблю я Мкинвари... Счастлив ты, Терек! Ты хорош.тем, что не знаешь покоя. А ну-ка остановись хоть на крат­кий миг, и ты обратишься в вонючее болото, и этот уст­рашающий рев твой заменится кваканьем лягушек. Дви­жение, и только движение, мой Терек, дает силу и жизнь всей Вселенной, всему миру. [...]

Всюду, где только достойный истории народ живет самостоятельно, существует двоякий строй мысли, и в этом двояком строе мыслей заключается течение жизни. Один из них тот, который уже найден жизнью, установ­лен и -действует сегодня, другой — который требуется и необходим сегодняшнему дню. Эти два строя действуют неусыпно и постоянно. Когда тот строй, который необхо­дим сегодняшнему дню, проникает в плоть и кровь если не всех, то во всяком случае большинства, будет освоен и понят большинством, тогда побеждает этот второй строй и занимает главенствующее положение во всех делах. И тогда уже этот строй занимает место первого в жизни. Разумеется, пока это случится, жизнь идет вперед и вы­являет все новые надежды. Поэтому у только что победив-

шего строя появляется противник — следующий новый строй. Так идет жизнь человечества, и нет конца такому ходу жизни. Сама история человечества не что иное, как подобное шествие вперед (стр. 55—56).

Силы, властвующие над Вселенной, озаряющие ее солнцем и светом, посылающие дожди, выращивающие плоды и растения, творящие другие подобные явления, были обожествляемы всеми народами на земном шаре. До тех пор, пока наука не пришла на помощь человеку в понимании явлений природы, все эти силы были непо­стижимы и непознаваемы для человеческого разума. Между тем разум человеческий, на какой бы ступени раз­вития ни находился сам человек — будь он варваром или культурным, — обладает свойством: он вечно задает один и тот же вопрос про этот многокрасочный мир: что это, откуда и как? [...]

А раз это так, раз для непросвещенного человека ве­ликие явления природы остаются непонятными, то что же делать только что пробудившемуся человеческому со­знанию, как не уверовать в существование некоего все­могущего незримого существа и не приписать ему со-' творения всего того, чего причину и истоки сам чело­век не в силах разрешить, не в силах постигнуть? В этом надо искать причину возникновения всех тех божеств, которых древние народы, да и теперь еще живущие ди­кари создают для объяснения каждого такого явления, ведь божество всемогуще. Солнце — это величественное светило, льющее свет на мир, дарующее всем жизнь, лу­на, звезды, ветер, дождь, гром и молния, даже дерево, которое возникает из крошечного семени и вследствие какой-то таинственной, разумом не постижимой силы пре­вращается в огромное ветвистое и тенистое растение, — все эти удивительные явления для темного человека яв-' ляются тайной, непонятным и непостижимым для него всемогуществом, а отсюда недалеко до обожествления этой непостижимой силы. Сравнение верований самых разных народностей подтверждает, что разум человека всюду шел по этому пути и в каждом явлении или пред­мете подразумевал присутствие непостижимой силы и для каждого из них создавал отдельного бога как свидетель­ство, причину и исток этой силы. [...]

Такая общность направления человеческого разума должна была приводить к одинаковым выводам, и поэ-

тому мы видим удивительную схожесть религии у раз­ных народов, даже тех, исторические пути которых не встречались... Поэтому общность религии или богов не всегда означает заимствование одним народом от другого. Вполне возможно, что в таких случаях один народ со­здает сам по себе такую же религию, как и другой, на­ходящийся в подобной природе и подобных обстоятель­ствах (стр. 70—71).

Вы тем кичитесь,

Что обвиняете нас

В безверии, отрицании бога?

Бога несправедливого и незаконного,

Бога фальши

Наше поколение никогда не признавало;

Бога коварства

И лицемерия,

Бога праздности оно отрицало;

Бога жадности

И разбоя

Оно уступает вам подобным.

Но мы верим в бога,

Разящего праздных,

Спасающего обремененных и тружеников,

В бога страждущих,

В бога угнетенных,

В бога, милующего немощных;

За проповедь всеобщего братства,

Равенства,

В мире распятого,

Укрощающего сильных (мира сего),

Мироволящего слабым,

В того, кто преследуем вам подобными;

В того, кто обрушивается и попирает

Двоедушие

И лицемерие,

Кто осуждает и изгоняет

Фарисеев

и Саддукеев (стр. 77).

[СОЦИОЛОГИЯ]

Воздух кругом удушлив, человек задыхается, не мо­жет перевести духа, сердце и душа его защемлены, разум притуплен, чувство изношено, словно все существо его налито свинцом, так угнетен, обижен ныне человек. Че­ловек жаждет и алчет чего-то, стремится всем своим су­ществом к чему-то, но... не может достигнуть досягаемо­го... Оглушенные, взираем мы на завтрашний день. Где надежда, в чем утешение? Не знает никто. Мы только

Ш

знаем, что вчерашнее наскучило всем, сегодняшнее не­навистно, и если еще в нас остались признаки жизни, ды­хание живое, то только в ожидании завтрашнего дня. Сердце отягощено желанием, душа — ожиданием; с жад­ностью ждем чего-то, но ожидание остается ожиданием... Душа скорбит, сердце ноет от этого праздного ожидания. Иссушает, изнуряет это ожидание все ваше мужество, из­водит оно нас, и вот, блеснул бы хоть один луч утеше­ния для человека в этом нескончаемом мраке!.. Страшно такое бытие для человека (стр. 81—82).

Вот передо мной вельможа именитый.

В каком довольстве пребывает он,

В то время как собрат его забытый

•И голодом и страхом удручен! [...]

Вот и купец. Улыбки расточая, Торгует он, обманывая люд, Пусть брат его погибнет, голодая, — Он не моргнет и глазом, этот плут.

Вот и попы. Как говорит преданье, Спаситель мира, к подвигу готов, Народное им вверил воспитанье, Они ж омыли руки от трудов! [...]

Вот господин и раб его бесправный, Вот на всех условленный оброк. Когда он принят мерою исправной —> Встает хозяин, злобен и жесток,

И ставит ногу властную на гири. Несчастный раб! Заплатишь ты вдвойне. Поистине, нет правды в этом мире, А сила на господской стороне!

Подобно камню сердце богатея, Он сам, увы, своих пороков раб. Молить его — бесплодная затея Для тех, кто в жизни немощен и слаб.

Бедняк молчит, в слезах ломая руки,» Пощады просит взор его очей. Куда уйти от голода и муки, Как прокормить беспомощных детей?

Он думает: «Мой пот, моя забота,

Моя неутомимая работа,

И в дождь, и в слякоть беспросветный труд,

Мои невзгоды, беды и страданья,

Терпение, упорство, упованья, —

Жена моя! — что нам они дадут?

О, горе мне! Тоска меня снедает,

Как ни трудись — плоды пожнет другой.

Раб трудится =· хозяин поедает...

Где справедливость в мире, боже мой? [...]

Раба за человека не считают,

От матери младенца отнимают

И продают неведомо кому...

Со всей своею злобой сатанинской

Глумятся над любовью материнской

Наперекор природе и уму.

И если бог послал бедняге дочь, Отмеченную чистой красотою, — Несчастный раб, чем можешь ты помочь Беде своей? Что станется с тобою? Отнимут дочь, похитят, продадут, Заставят жить в печали и тревоге И, надругавшись, душу заплюют И, как цветок, растопчут на дороге. И заклеймит бессмысленный разврат Прекрасный образ дочери любимой; Все, что любил ты, все, чем был богат, Увидишь в скверне ты неистребимой. Ты отвернешься с мукою в душе, Заплакал бы, да слез не будет боле, И ты уйдешь с проклятьем и уже Возненавидишь деву поневоле

(стр. 98—100).

История нашего народа и нашей страны очень темна и не разработана. В этой истории либо совсем отсутству­ют факты о жизни нашего народа, либо если кое-где и встречаются эти факты, то они очень сомнительны. Мы говорим о таких фактах, в которых народ обнаруживает себя, свои качества, свое участие в истории.

Одним словом, над нашей внутренней жизнью завеса пока еще не приподнята, и она неведома нам. Наша летопись «Картлис цховреба» является не историей наро­да, а историей царей, а народ как действующее лицо истории остается в тени. Как будто достаточно знать историю царей для того, чтобы узнать историю народа. Даже деятельность царей показана лишь в области внеш­них дел, а не в области внутренних дел (стр. 47).

Пусть никто не думает, буДто гений снисходит к нам с небес. Он такой же плод своего времени, как и другие, но плод этот совершенен и зрел. На своих могучих пле­чах несет, вытягивает он то, что находится в самой жиз­ни, т. е. содержимое жизни, сущность ее; в нем сосредо­точивается настоящее всей его современности, он же не­сет семя будущего. Ни один гений не может сказать нам

ничего нового, он лишь разъясняет нам то, что выдвину­то течением самой жизни, что выталкивается на поверх­ность ее бурлящим кипением, поэтому возможно, что иной раз печать времени — и хорошее, и плохое — на нем (на гении) будет виднее, чем на том, кто родился лишь для того, чтобы бесплодно умереть (стр. 49).

В средние века в Европе существовало одно преиму­щественное занятие. Это занятие заключалось в обра­ботке земли. Земля сделалась предметом споров, так как она была главным и единственным источником богат­ства. Поэтому два важнейших сословия нации — дворян­ство и духовенство — все силы положили на борьбу за полное и исключительное овладение землей и, когда они заполучили всю землю, тогда полностью овладели и об­щественной и государственной властью. Первая вылилась в феодализме, а вторая в том, что только землевладение давало право на управление и ведение государственными делами. А в дальнейшем, когда нация стала преуспевать, развилась торговля, развилось фабрично-заводское произ­водство, тогда имущественная сила приняла иной харак­тер. Движимое имущество пустило корни и заняло веду­щее место в жизни нации. Тогда владельцы движимого имущества стали оспаривать общественную и государ­ственную власть у землевладельцев-дворян и духовен­ства. Это соперничание окончилось великой французской революцией. Революция эта выдвинула третье сосло­вие — буржуазию, которая у землевладения вырвала пер­венство в государственном устройстве и взамен утвердила власть движимого имущества.

А эта буржуазия в свою очередь повела общественные и государственные дела так, что подобно рубанку стро­гала все только в свою сторону, а тех, кто' собственно и создавал ее движимое имущество, оставила за чертой. А за чертой остался труд и сам представитель этого тру­да — рабочий. Ныне этот рабочий класс борется в Европе за то, чтобы в государственном и общественном строе никому не принадлежало преимущественное право и что­бы краеугольным камнем всякого строя (уклада) был по­ложен труд, который по своей природе уравнивает всех, ибо все должны трудиться. Таким образом, в Европе ныне возникло четвертое сословие, — а именно рабочие, — чис­ленно превосходящее все другие сословия. Это сословие борется сегодня, борется сурово и непреклонно за свои

идеи и питает надежду на полную свободу (стр. 110— 111).

Вся земля в Англии почти целиком принадлежит 30000 человек. Вся остальная нация оставлена без земли. Такое несправедливое распределение земель повлекло за собой еще одно несчастье. Когда с течением времени шерсть сильно поднялась в цене, многие землевладельцы обратили свои пахотные и посевные земли в пастбища и огромное количество людей земледельческого труда, про­живающих на этих землях, оплачивая или арендуя их, остались ни с чем. Так появились те массы обездоленных людей, для.которых единственным источником существо­вания являлись их собственные руки и которые зовутся пролетариями.· Это главным образом послужило началом появления пролетариата. Со временем, разумеется, вдоба­вок к этому возникли и другие причины и число проле­тариев выросло... Даже английская сильно развитая про­мышленность не смогла вобрать в себя этого огромного числа неимущих. Массы рабочих остались незанятыми. И потому нельзя себе представить ту нужду и нищету, ту обреченность, которые с такой потрясающей силой кричат о себе во всех больших городах Англии, и осо­бенно в Лондоне. Надо приподнять крышку этого огром­ного котла горя, чтобы дать ему выход, а не то подобно пару, заключенному в котле,,оно, это горе, взорвет котел и разрушит все кругом себя (стр. 112).

Необходимо раз и навсегда понять, что наша страна совсем иная во всем и со всех сторон. Ее жизнь, граж­данская и экономическая, имеет свои собственные заботы, свою особую закваску, на которой заквашен и наш сего­дняшний день, который в свою очередь дает настоящим закваску будущему. Наша страна имеет свою долгую исто­рию. Эта история создала собственные правила, обычаи человеческих взаимоотношений в нашей стране, как гражданских, так и экономических. И этими обычаями так пронизана вся плоть и кровь нашей страны, что народ даже создал поговорку «обычай прочнее веры» [...].

В старину в нашей жизни не существовало деления на группы, не существовало в том смысле, чтобы одно какое,-либо сословие имело свое представительство в пре­имущественном управлении страной, а другое этого не имело и чтобы тем самым одно угнетало бы-другое. [...]

Поэтому та борьба и столкновения между сословиями за овладение правами, за свое утверждение, которые имели место в Европе и не кончены до сих пор и которые слу­жили главной причиной деления нации (народа) на от­дельные слои (группы), у нас не имели места (стр. 116— 117).

Мы... не говорим, будто наши внутренние дела столь отличны от дел других народов, что к ним не -применимо ничего из того, что испытано, исследовано и продумано другими народами, что наши дела нельзя объяснить чу­жими мыслями. В этом случае можно ответить скорее положительно, чем отрицательно, потому что в жизни на­родов много общих законов, действующих везде и всюду одинаково. Если бы это было не так, то сама наука, кото­рая является лишь совокупностью общих законов, была. бы пустым звуком (стр." 122).

Трудна жить в нашей стране разумному человеку, человеку, пытающемуся помимо собственной личности ду­мать и о других, сострадающему другому. Такой человек не может у нас расправить крылья, не может вздохнуть свободно. Войдет он в дом знатного человека, если сам тоже знатен, — его примут с почетом, т. е. улыбнутся ему, как полагается, подадут ему руку, как полагается. Если же он человек маленький, то сначала поисследуют его спину, хорошо ли она гнется, сможет ли он в случае надобности отвесить такой поклон, чтобы лбом стукнуть­ся о землю; похожа ли его голова в какой-то.мере на· подсолнечник: сможет ли он подобно подсолнечнику обра­щать лик свой к солнцу, т. е. к тому, кто на несколько строк выше помечен в дворянском списке. Ежели кто не так устроен, тому не подадут руки. Знатные люди как всюду, так и у нас подобны гробу, лишь снаружи обитому бархатом и сверкающему позументами, а снимешь крыш­ку и позументы — внутри одни лишь распадающиеся кости, прах и запах разложения. [...]

Стоит бедняге грузинскому писателю взяться за перо, как он со стоном замирает на месте, обращаясь к самому себе с вопросом: «С кем же мне говорить?» — и у него стынет в жилах кровь. В самом деле, с кем же ему гово­рить? Могут ответить: да со всеми! Хорошо, допустим, что так. Но разве есть у нас, у грузин, что-нибудь еди­ное, общее, чтобы и писатель мог, расправив крылья, пе­чалить всех общей печалью или радовать всех общей ра-

достью? Не думаете ли вы, что Судьба грузина Может составить для всех общую печаль или общую радость? Да, это так и должно быть, но где искать грузина или общие грузинские интересы? Есть князья, дворяне, ду­ховенство, купцы, крестьяне, чиновные или нечиновные люди, есть всякий, но грузина нет. Князь ненавидит дворянина, дворянин — князя, а крестьянин — их обоих. Разве это грузины, сыны одной семьи, матери Грузии? Мысли князя неподходящи для дворянина, а обоих их — для крестьянина, и разве их можно считать за грузин одной плоти и крови, вскормленных одной грудью матери Грузии?.. Грузины — их общее название, а общего между ними ничего нет (стр. 120—121).

Одним словом, в нашей жизни имеются такие корни, на которых может произрасти доброе древо единения, чтобы распуститься на благо всем. Мы должны лелеять его и радоваться ему... Этому должны способствовать, а не замахиваться на него. Мы вовсе не говорим, будто у нас и крестьянин, и князь, и дворянин, и священник жи­вут в постоянном братстве, — отнюдь нет: во многом между ними господствует разлад. Но было бы большой ошибкой причину этого разлада приписывать самой струк­туре сословий, ее существу, свойствам, обычаям и на­строениям, возникающим отсюда. Причину эту надо ви­деть в том же, в чем и причину разлада между людьми: это злое сердце, жадные глаза, длинные руки и потеря чести и совести. [...]

Неужели не должен стараться каждый из нас с кор­нем выкорчевать причины разлада между нашими сосло­виями, чтобы жизнь наша уподобилась единому величе­ственному потоку соединенных усилий. Вот почему вели­кий грех берут на себя перед нашей страной и народом те, кто упорно твердит, будто во что бы то ни стало должен существовать разлад между сословиями, раз в Европе существует такой разлад. А разве Европа тратит мало времени и усилий, мало проливает крови, чтобы уничтожить эту распрю?

Для преуспевания и благосостояния необходимо, что­бы все народные силы вместе были направлены и стре­мились в одну сторону. Сам успех и развитие могут толь­ко тогда быть подлинно плодотворными, когда все одина­ково и равным образом приобщаются к общему благу, одинаково и равным образом потянут ярмо нужды и так

Же равномерно поделят между собой права и обязанно­сти (стр. 125—126).

Почти вся Россия разделилась на два больших лагеря. В одном оказались сторонники старого, существующего, в другом — отрицающие старое, отстаивающие новое. Первый лагерь назвали «лагерем отцов», второй — «лаге­рем детей»...

«Отцы» всеми силами принялись защищать все ста­рое, не различая хорошее и плохое, охаивая и преследуя все новое. Ударились в амбицию, и ни шагу вперед. При­мер этому являют «Русский вестник» и «Московские ве­домости» — эти два вожака «отцов». [...]

И лагерь «детей» тоже уперся в одно лишь отрицание, а защиту нового отодвинул в сторону. Последним коно­водом этого почти все отрицающего направления был очень бойкий и талантливый писатель Писарев. Направ­ляемое им это преувеличенное отрицание всего дошло до того, что стало отрицать даже деятельность Пушкина и заявило, что одну хорошую сигару оно предпочитает все­му Шекспиру. Этот привлекательный, красиво излагаю­щий свои мысли... молодой литератор увлек за собой многих молодых людей, слепо последовавших за ним. От привлекательной силы Писарева не смогли уберечься и наши... До той поры, пока знаменитый «Современник» возглавлял тех, кто превратился впоследствии в лагерь «детей», отрицание старого руководствовалось вдумчивым умом и наукой, не упуская из своих рук защиты нового... «Современник» с разбором отрицал, что хорошо и что плохо, а Писарев... без разбора валил все в одну кучу. [...]

Не к чему скрывать: мы, безусловно, любим нашу отчизну, но и не к чему фальшивить: только потому, что мы любим нашу родину, мы любим и Россию... Рос­сия спасла нашу страну от разорения и опустошения, она и сегодня охраняет ее от повторения перенесенных ею страданий и мук, она залечила раны нашей родины... Любовь наша к нашей отчизне, само собой, представляет ту плодородную почву, на которой возникает и развива­ется наша преданность и любовь к России. Эта самая любовь к своей родине и есть та прочная соединяющая цепь, которая связывает наши чаяния и надежды с чая­ниями и надеждами лучших людей России. Именно в этой нашей любви к отчизне следует искать связц элементы

сближения и объединения во имя всеобщего благосостоя­ния всех и вся (стр. 138—140).

Бесспорно, что русская литература оказала большое руководящее влияние на путь нашего развития, оказала большое воздействие на то, что составляет нашу духовную силу. Она наложила свою печать на разум, нашу мысль и наше чувство и вообще на все направление нашей жиз­ни. Ныне нет у нас ни одного деятеля в литературе или на арене общественной жизни, который был бы свободен от влияния указанной литературы. И не удивительно: русская школа, русская наука открыли нам двери к про­свещению, и русская литература дала пищу нашему разу­му, питала нашу мысль по пути ее развития... Каждый из нас воспитан на русской литературе, каждый из нас на ее выводах основывал свою веру, свое учение и пред­мет своей жизни на поприще общественной деятельно­сти выбирал согласно ее выводам (стр. 27).

Труд на земле давно порабощен, Но век идет — и тяжкие оковы Трещат и рвутся, и со всех сторон Встают рабы, к возмездию готовы.

Освобожденье честного труда — Вот в чем задача нынешнего века, Недаром бурь народных череда Встает во имя братства человека.

Не устоит отживший, старый мир, Перед могучим вихрем обновленья, Не выдержат грабитель и вампир За правду справедливого сраженья.

Падут оковы, рушится оплот Проклятого насилья мирового, И из побегов новых расцветет Страна моя, родившаяся снова. [...]

Настанет день, и на земле жестокой Вражда и скорбь исчезнут без следа И утвердится светлый мир труда Во всеоружии истины высокой.

И по таланту каждому за труд Воздаст он всем равно и справедливо. И нищета пройдет, и всем на диво Овца и волк в согласье заживут.

Вернув земле утраченный покой, Свободный труд изгонит тунеядство, И уж не будут праздной болтовней Слова: свобода, равенство и братство,

Поистине почуял человек, Что он растет и борется по праву, Что породить обязан этот век Труда благословенную державу,

Где ты воспрянешь с поднятым челом,

Почуешь силы творческие снова

И сам не будешь более рабом,

И не возьмешь в рабы себе другого

(стр. 143—144).

Историю имеет только та нация, которая прочно стоит на земле и ведет плуг по ней. Первоначальными создате­лями нации и национального богатства, оказывается, были только плуг и земля, ими и будут они в дальнейшем. История и мужественная и самоотверженная борьба на­ших предков сберегли нам эти два драгоценных клада, и так как этими двумя предметами питается политическая и экономическая жизнь, то каждый новый шаг вперед в области этих двух предметов должен заслуживать на­шего сугубого внимания. [...]

По нашему искреннему мнению, мир принадлежит тому, кто в одной руке держит меч, а в другой — плуг. Меч сам по себе хоть и сильное оружие, но нигде не мо­жет продержаться долго, если не будет в дружбе с плу­гом. Примером являются монголы. Они поверили только в меч, они доверились только мечу: набросились на мир, покорили страны, все подожгли, разрушили вокруг, но сами под конец были рассеяны в прах. Все ныне преуспе­вающие нации в Европе тоже покоряли земли огнем и ме­чом, но, покорив однажды, они вступали в союз с плугом, и вот сегодня мы видим, как прочно сидят они на своих местах. Ничем не сдвинуть их теперь со своих земель. Существуют и будут существовать вовек. [...]

За плут, держитесь, грузины, за плуг! И пусть меч бу­дет его защитой.

В этом, поверьте мне, вся суть. Воды пройдут над пе­сками, а пески осядут, так говорит наша поговорка. Буду­щее принадлежит тому, кто стоит на земле крепко и обра­батывает ее, защищаясь мечом. [...]

Торговля, бесспорно, необходима для жизни нации. Купцы привозят товары оттуда, где их много, туда, где в них нужда, и таким путем содействуют внесению бо­гатства и распространению его повсюду. Но торговля, как бы правильно она ни была организована, не может ока­зать большой службы человеку, и природа ее такова, что

КАЗАХСТАН

не дает засиживаться на одном месте тому, кто занимает­ся ею. Где выгода, там и родина купца (стр. 150—152). Одним из великих и славных дел XIX века... является то, что он поставил на прочные основы и дал расправить крылья тому человеколюбивому учению, которое говорит, что каждый человек, на какой бы ступени сословной лест­ницы он ни стоял, прежде всего есть человек и как чело­век он равен со всеми другими людьми, требует равного к себе сочувствия и доброго отношения. Правда, это уче­ние берет начало в давних временах, но наш век развил, усилил, расширил это учение и, подведя под него научную основу, превратил его в учение, помогающее бедным и обездоленным. [...]

XIX век выдвинул идеал социального устройства — «устранение неравенства имущества и доходов, уничтоже­ние всякого классового господства, а по возможности и всех классовых различий; подъем и поддержка трудя­щихся классов для их преуспеяния». По этому пути все предыдущие века не сделали столько, сколько, к своей чести, сделал один этот XIX век. [...]

Мы еще хотим сказать: прошлый век сам по себе дал человеку много хорошего. Но спрашивается, стал ли чело­век счастливее оттого, что он окружен всем этим хоро­шим, подкреплен и оснащен столь большими достижени­ями науки? Мы думаем, что нет. Правда, человек сегодня, беден он или богат, в общем устроен лучше: легче ему передвигаться, легче общаться с миром; сегодня человек лучше одевается, обувается, лучше ест и пьет, но счастье от него все еще далеко. Сегодня еще резче проходит грань между бедным и богатым, между сильным и слабым, чем когда-либо, и в этом заключается острота той боли, зале-чивание которой завещал XIX век наступающему новому веку. Наука, успехи человеческого разума, усовершен­ствование морали дадут еще многое, но ничего значитель­нее и выше этого завета от XIX XX веку отныне и впредь они не могут открыть и завещать для будущего челове-, чества (стр. 201—203),