Письмо VII

Ш

Сенека приветствует Луцилия! «Л (1) Ты спрашиваешь, чего тебе следует больше всего избегать? Толпы! Ведь к ней не подступиться без опасности! Признаюсь тебе в своей слабости: никогда не возпращаюо» я таким же, каким вышел. Что я успокоил, то иною, приходит в волнение, что гнал от себя — возвращается. Как бывает с больны­ми, когда долгая слабость доводит их до того, что они и выйти не Moiyr 6c:i преда jyi» себя, так случает­ся и с нами, чьи души вьшдорашшиакуг после долгого недуга. (2) Нет врага хуже, чем толпа, в которой ты трешься. Каждый непременно либо прельстит тебя своим пороком, либо заразит, либо незаметно за­пачкает. Чем сборище многолюдней, тем больше опасности. И нет ничего гибельней для добрых нра­вов, чем зрелища: ведь через наслаждение еще легче подкрадываются к нам пороки. (3) Что я, по-твоему, говорю? Возвращаюсь я более скупым, более често­любивым, падким до роскоши и уж наверняка более жестоким и бесчеловечным: и все потому, что побыл среди людей. Случайно попал я на полуденное пред­ставление, надеясь отдохнуть и ожидая игр и ост­рот — того, на чем взгляд человека успокаивается после вида человеческой крови. Какое там! Все прежнее было не боем, а сплошным милосердием, зато теперь — шутки в сторону — пошла настоящая резня! Прикрываться нечем, все тело подставлено под удар, ни разу ничья рука не поднялась понапрас­ну. (4) И большинство предпочитает это обычным парам и самым любимым бойцам! А почему бы

и нет? Ведь нет ни шлема, ни щита, чтобы отразить меч! Зачем доспехи? Зачем приемы? Все это лишь от­тягивает миг смерти. Утром люди отданы на растер-занье львам и медведям, в полдень — зрителям. Это они велят убившим идти под удар тех, кто их убьет, а победителей щадят лишь для новой бойни. Для сра­жающихся нет иного выхода, кроме смерти. В дело пускают огонь и железо, и так покуда не опустеет арена. (5) «Но он занимался разбоем, убил челове­ка». — Кто убил, сам заслужил того же. 11о ты, несча­стный, за какую вину должен смотреть на это? «Режь, бей, жги! Почему он так робко бежит на клинок? По­чему так несмело убивает? Почему так неохотно умирает?» — Бичи гонят их на меч, чтобы грудью, го­лой грудью встречали противники удар. В представ­лении перерыв? Так пусть тем временем убивают людей, лишь бы что-нибудь происходило.

Как вы не понимаете, что дурные примеры обора­чиваются против тех, кто их подает? Благодарите бессмертных богов за то, что вы учите жестокости неспособного ей выучиться. (6) Дальше от народа пусть держится тот, в ком душа еще не окрепла и не стала стойкой в добре: такой легко переходит на сто­рону большинства. Даже Сократ, Катон и Лелий от­ступились бы от своих добродетелей посреди несхо­жей с ними толпы, а уж из нас, как ни совершенствуем мы свою природу, ни один не устоит перед натиском со всех сторон подступающих пороков. (7) Много зла приносит даже единственный пример расточитель­ности и скупости; избалованный приятель и нас де­лает слабыми и изнеженными, богатый сосед распа­ляет нашу жадность, лукавый товарищ даже самого чистого и простодушного заразит своей ржавчи­ной. Что же, по-твоему, будет с нашими нравами, ес­ли на них ополчился целый народ? Непременно ты или станешь ему подражать, или его возненавидишь. (8) Между тем и того и другого надо избегать: нельзя уподобляться злым оттого, что их много; нельзя не­навидеть многих оттого, что им не уподобляешься. Уходи в себя, насколько можешь; проводи время только с теми, кто сделает тебя лучше; допускай к се-

бе только тех, кого ты сам можешь сделать лучше. И то и другое совершается взаимно, люди учатся, обу­чая. (9) Значит, незачем тебе ради честолюбивого желанья выставлять напоказ свой дар, выходить на середину толпы и читать ей вслух либо рассуждать перед нею; по-моему, это стоило бы делать, будь твой товар ей по душе, а так никто тебя не поймет. Может быть, один-два человека тебе и попадутся, но и тех тебе придется образовывать и наставлять, чтобы они тебя поняли. «Но чего ради я учился?» — Нечего бо­яться, что труд твой пропал даром: ты учился ради се­бя самого.

(10) Но я-то не ради себя одного учился сегодня и потому сообщу тебе, какие мне попались три заме­чательных изречения — нее почти что об одном и том же. Первое пусть погасит долг в этом письме, два других прими и уплачу вперед. Демокрит пишет: «Для меня один человек — что целый народ, а на­род — что один человек». (II) И тот, кто на вопрос, зачем он с таким усердием занимается искусством, которое дойдет лини, до немногих, (хгнечал: «Доволь­но с меня и немногих, довольно с меня и одного, до­вольно с mci ш и ни од! юго», сказал тоже очень хоро­шо, кто бы он ни был (на этот счет есть разные мне­ния). Превосходно и третье изречение — Эпикура, писавшего одному из своих товарищей по ученым занятиям: «Это я говорю для тебя, а не для толпы.-ведь каждый из нас для другого стоит битком наби­того театра». (12) Вот что, мой Луцилий, нужно сбе­речь в душе, чтобы пренебречь удовольствием, до­ставляемым похвалами большинства. Многие тебя одобряют. Так есть ли у тебя причины быть доволь­ным собой, если многим ты понятен? Вовнутрь должны быть обращены твои достоинства! Будь здоров.

" L1

Письмо VIII:

Сенека приветствует Луцилия! (1) «Ты приказываешь мне избегать толпы, — пи­шешь ты, — уединиться и довольствоваться собст-

венной совестью. А как же ваши наставления, пове­левающие трудиться до самой смерти?» — Но то, к чему я тебя склоняю — скрыться и запереть две­ри, — я сам сделал, чтобы многим принести пользу. Ни одного дня я не теряю в праздности, даже часть ночи отдаю занятиям. Я не иду спать, освободив­шись: нет, сон одолевает меня, а я сижу, уставив­шись в свою работу усталыми от бодрствования, слипающимися глазами. (2) Я удалился не только от людей, но и от дел, прежде всего — моих собствен­ных, и занялся делами потомков. Для них я записы­ваю то, что может помочь им. Как составляют полез­ные лекарства, так я заношу на листы спасительные наставления, в целительности которых я убедился на собственных ранах: хотя мои язвы не закрылись совсем, но расползаться вширь перестали. (3) Я ука­зываю другим тот правильный путь, который сам нашел так поздно, устав от блужданий. Я кричу: «Из­бегайте всего, что любит толпа, что подбросил вам случай! С подозрением и страхом остановитесь пе­ред всяким случайным благом! Ведь и рыбы, и звери ловятся на приманку сладкой надежды! Вы думаете, это дары фортуны? Нет, это ее козни. Кто из вас хо­чет прожить жизнь насколько возможно безопас­нее, тот пусть бежит от этих пымазанных птичьим клеем благодеяний, обманывающих нас, несчаст­ных, еще и тем, что мы, возомнив, будто добыча на­ша, сами становимся добычей. Погоня за ними ведет в пропасть. (4) Исход высоко вознесшейся жизни один — паденье. К тому же нельзя и сопротивляться, когда счастье начинает водить нас вкривь и вкось. Или уж плыть прямо, или разом ко дну! Но фортуна не сбивает с пути — она опрокидывает и кидает на скалы.

(5) Угождайте же телу лишь настолько, насколько нужно для поддержания его крепости, и такой образ жизни считайте единственно здоровым и целебным.; Держите тело в строгости, чтобы оно не перестало повиноваться душе пусть пища лишь утоляет голод, питье — жажду, пусть одежда защищает тело от холо­да, а жилище — от всего ему грозящего. А возведено

ли жилище из дерна или из пестрого заморского кам­ня, разницы нет: знайте, под соломенной кровлей че­ловеку не хуже, чем под золотой. Презирайте все, что ненужный труд создает ради украшения или напоказ. Помните: ничто, кроме души, недостойно восхище­ния, а для великой души все меньше ее».

(6) И когда я беседую так с самим собою, беседую с потомками, неужели, по-твоему, я приношу меньше пользы, чем отправляясь в суд ходатаем, или припе­чатывая перстнем таблички с завещанием, или в се­нате отдавая руку и голос соискателю должности? Поверь мне, кто кажется бездельником, тот занят са­мыми важными делами, и божественными и челове­ческими вместе. (7) Однако пора koi тать и, по моему правилу, чем-нибудь расквитаться с тобой и в этом письме. Уплачу я i ic из собственных запасов; я до сих пор все просматриваю Эпикура и сегодня вычитал у него такие слова: «Стань рабом философии, чтобы добыть подлинную свободу». И если ты предался и подчинился ей, твое дело не будет откладываться со дня на день: сразу же ты получишь вольную. 11отому что само рабство у философии есть свобода. (8) Мо­жет статься, ты спросишь меня, отчего я беру столь много прекрасных изречений у Эпикура, а не у на­ших. Но почему ты думаешь, что подобные слова принадлежат одному Эпикуру, а не всем людям? Ведь как много поэты говорят такого, что или сказано, или должно быть сказано философами! Я не беру ни трагедии, ни нашей тогаты, которая тоже не ли­шена серьезности и стоит посредине между траге­дией и комедией; но и в мимах столько есть красно­речивых строк! Сколько стихов Публилия надо бы произносить не обутым в сандалии, но выступаю­щим на котурнах! (9) Я приведу один его стих, име­ющий касательство к философии, и как раз к той ее части, которой мы только что занимались; в нем по­эт утверждает, что случайно доставшееся нельзя счи­тать СВОИМ:

t)

Чужое, что по вашему хотенью вдруг Свалилось вам.

(10) Но ты, я помню, говорил другой стих, намно­го лучше и короче:

Не ваше то, что нам дано фортуною.

А это твое изречение (я не пропущу и его) даже еще лучше:

Все, что дано нам, может быть и отнято.

Но этого я не зачту в iioramei ihc долга: я лишь от­дал тебе твое же. Будь здоров.