Маневич Г. Другое искусство

Читали запоем вновь открытого Достоевского, в самиздатовских переводах - Ф.Кафку и А.Камю, Т.Манна и Г.Бёлля, М.Пруста и Л.Селина, К.Гамсуна и Э.Хемингуэя, Вл.Соловьева и З.Фрейда, Ф.Ницше и Н.Бердяева, А.Платонова и М.Зощенко, В.Розанова и А.Ремизова. Так возникали союзы посвященных. Люди находили друг друга в библиотечных <курилках> Ленинки и Исторички, где в конце 50-х можно было читать книги, позднее попавшие в <спецхран>. Знакомства происходили в залах Музея изобразительных искусств им. А.С.Пушкина, где была открыта постоянная экспозиция французского постимпрессионизма и фовизма. Здесь достаточно определенно вырисовывались оппонирующие друг другу последователи Ван Гога и Сезанна. Авангардисты 60-х были слушателями Баха и Вивальди, Генделя и Телемана, многие встречались без предварительной договоренности на первых концертах клавесинной музыки, которые организовывал композитор А.Волконский в помещении концертного зала института им. Гнесиных, или на поэтических вечерах и мини-выставках, устроенных литературоведом Н.И.Харджиевым, современником В.Хлебникова и К.Малевича, и поэтом нового поколения постсимволизма Г.Айги. Здесь впервые в камерном зале Музея В.Маяковского, по случаю того или иного юбилея, можно было увидеть работы К.Малевича, М.Матюшина, Е.Гуро, В.Хлебникова, В.Маяковского, Н.Гончаровой, М-Ларионова, В.Чекрыгина.

Культурная жизнь московской подпольной элиты носила сугубо домашний, говоря языком начала века, <салонный> характер, если комнаты часто довольно просторных арбатских коммуналок возможно именовать подобным образом. Эпитет <салонный> здесь звучит как антитеза <официальной>. Ее представители как бы не рассчитывали быть увиденными или услышанными в массовых аудиториях, разве что в студенческих клубах или общежитиях. Поэты читали стихи в кругу своих друзей или единомышленников, а выставки художников просто устраивались на квартирах, порою даже в комнатах размером не более десяти метров. Круг устроителей подобных выставок был достаточно узкий и преследовал исключительно меценатские и просветительские цели. Пионерами этой деятельности были поэт-переводчик В.Бугаевский, композитор А.Волконский, пианист С.Рихтер, литературовед Л.Пинский. Среди бескорыстных любителей искусства появилась фигура первого профессионального коллекционера Г.Костаки - обладателя работ М.Шагала и В.Кандинского, слава которых возвращалась с Запада на их родину. Грек, рожденный в России, состоявший на службе в канадском посольстве, оказался одним из первых собирателей и покупателей работ нового искусства. Позднее появляются и другие более молодые собиратели: Е.Нутович, А.Глезер, Л.Талочкин. Так возникла странная художественная жизнь, своей самодостаточностью и полнотой напоминающая средневековое натуральное хозяйство.

Одной из самых ранних родственно-дружеских объединений было Лианозово - подмосковная станция по Савеловской железной дороге, где жил в одноэтажном послевоенном бараке со своей семьей один из идейных вдохновителей, а позднее лидер московского <подполья> Оскар Рабин. В группу входили: поэт и художник Е.Л.Кропивницкий и художник О.А.Потапова - родители жены Оскара Валентины; Л.Кропивницкий - художник, ее брат; Оскар Рабин и его старый приятель - художник Н.Вечтомов; художники В.Немухин и его жена Лидия Мастеркова, а также поэты - И.Холин, Г.Сапгир, В.Некрасов. Последние считали себя учениками Е.Л.Кропивницкого. Их искусство - оппозиция искусству социалистического реализма. Ночной, заснеженный, экспрессивный мир бараков, помоек и голодных котов О.Рабина, как и лаконичные <танки> И.Холина, рожденные на грани романтики и гротеска, создавали некий сериал социально-безнадежного выживания.

С одной стороны, Лианозово было центром острой социальной критики действительности, с другой - формально-авангардного мышления. Ничего страшнее и позорнее в ту пору не было, чем понятие <абстракционизм>.

Параллельно в салоне режиссера А.Румнева и искусствоведа И.Цирлина появляются работы художников более младшего поколения - А.Зверева, М.Кулакова, Д.Плавинского, А.Харитонова. Они вдохнули атмосферу художественной Москвы воздух парижских мансард. Дух Монпарнаса и Мулен-Ружа впитали в себя арбатские подвалы и подворотни.

А.Зверев и Д.Плавинский поражали своими работами не только московскую элиту, но и иностранных ценителей - от Сикейроса и Марковича до Сартра.

Сокращено по источнику: Маневич Г. Художник и время, или Московское <подполье> 60-х // Другое искусство. Москва 1956-76. М., 1991.

Многое перестало печататься, экранизироваться и экспонироваться, многое запретила цензура и многое легло на полки, многие перебрались в <литературное подполье>. Политические диспуты перебрались на кухню, романтика перекочевала в пространство досуга: дым костра, горы, байдарки, любовь. Подвигом стало повседневное честное исполнение обязанностей: подвиг - не стать преступником, хорошо учиться, стать образованным, культурным человеком[625].

В социологии наиболее одаренные силы перекочевали в критику буржуазной теории и социологию культуры, через которые можно было еще как-то знакомиться с новиками и рассказывать о них читателю. В эмпирических исследованиях не рекомендовалось обнажать реальные проблемы, говорить о бедности или бюрократизме, поскольку материалы ложились в основу очередного партийного съезда либо постановления.

Ситуация обострилась в 1964 г. после снятия Н.С. Хрущева. Он все еще числился "западником" и где-то мог сочувствовать шестидесятникам. С этого момента обвинения в формализме могли звучать как приговор к 10 годам заключения. В 1965 году арестовали Ю. Даниэля и А.Синявского. Шестидесятников почти перестали печатать, активизировалась деятельность самиздата. Их стихи и проза передавались в машинописных экземплярах из рук в руки. В это время бардовская песня, не требующая особых приспособлений и больших эстрад, становится чуть ли не самым массовым видом творчества, распространяемым на магнитофонных катушках. Поэзия уходит с эстрады на кухню, в подворотню, на туристский привал. Там хэмингуэевский стиль сливается с блатным - появляется феномен В. Высоцкого[626]. Революционный пафос и романтика уступают место сатире и самоиронии. Начинается так называемая <внутренняя миграция> и самоцензура. Все чаще герои уходят в другие времена и в другое пространство, возрастает доля научно-фантастической литературы, популярными становятся исторические романы.

В 1968 г. новый генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И.Брежнев вводит советские танки в Прагу. Для шестидесятников это - трагедия. Они оказываются перед последней чертой. После нее можно либо сломаться и писать то, что нужно властям, либо не идти на компромисс и эмигрировать. Третий путь - остаться в стране и пытаться бороться за права человека. Так возникли три типа реакции на культурную травму (выражение П.Штомпки)

Культурная травма - шок от изменения ценностно-нормативных и семантических систем (это роли, правила, символы, значения). Культурная травма считается наиболее опасной и труднопреодолимой.

Часть шестидесятников превращается в диссидентов и оказывается в тюрьме, в "психушке", а потом - за границей; часть уходит в культурное подполье и осваивает эзопов язык; часть пытается найти общий язык с властью и платит дорогую цену - теряет самобытность и любовь поклонников. Многие отправляют на Запад свои произведения - для публикации, затем уезжают сами.

Не удивительно, что лучшие произведения писателей 1960-х, такие как <Верный Руслан> Г.Владимова, <Чонкин> В.Войновича, не говоря о романах А-Солженицына. романе В.Максимова <Семь дней творенья>, <Колымских рассказах> В.Шаламова, как и лучшая мемуарная литература тех лет - книги Надежды Мандельштам и Евгении Гинзбург, оказались изданными за границей.

И для них нет альтернативы: печататься за рубежом, значит быть прочитанным небольшим кругом русскоязычной диаспоры и навсегда захлопнуть двери для возвращения в страну, где тебя жаждет услышать миллионная аудитория. Для некоторых эмиграция явилась вынужденной мерой, на которое пошло правительство, не желая ввязываться в политические скандалы и портить лицо перед западной общественностью. В.Буковский и А.Солженицын - яркий тому пример.

К внутренней эмиграции можно отнести уход от активной общественной жизни, почти полный разрыв культурных связей с официальной средой и создание собственного социума, который совершили в 1960-е годы советские хиппи.

Хрущевская <оттепель> длилась всего десятилетие, с перманентным подмораживанием всех сторон общественной жизни - от кровавой трагедии Венгрии 1956 года до фарсового посещения Н.С.Хрущевым Манежа в 1962 году. Это была эпоха компромиссов и полуправды, послаблений и преследований, героизма и малодушия.

Эпоха реформ Хрущева и знаменитая оттепель (1953-1964) закончилась. На смену ей спешили период застоя (1965-1985) и перестройка (1985-1991).