Слово, предмет, понятие

Если спросить: что лежит в основе значения слова, что за ним стоит, то наиболее естественным ответом будет: предмет. Мы ведь уже говорили о том, что язык в целом отражает действительность, а слово в отдельности называет предмет. Причем предмет здесь надо понимать максимально широко: это и вещь, и человек, и животное, и свойство (качество), и отношение, и действие... – в общем, любой «кусочек» объективной действительности.

Но если бы язык просто отражал действительность, а слова просто называли предметы, то лексикологии как разделу языкознания, можно сказать, нечего было бы делать. К примеру, существует некоторый предмет: постройка, в которой живет человек. И существует называющее его слово: дом. Человек как бы наклеивает на предмет этикетку – и в этом вся суть слова?

Нет, на деле все значительно сложнее. Язык не просто отражает мир, но при этом его преломляет, то есть по-своему преобразует (или, если угодно, искажает). Слова не просто называют предметы, но делают это в соответствии со своей – внутренней, языковой – логикой, со своим «взглядом на мир». Как это следует понимать?

Между словом и предметом нет механического, однозначного соответствия.То же слово дом вряд ли применимо к любой постройке: скажем, башню – крепостную или телевизионную – мы так не назовем. В то же время данная лексема может быть употреблена по отношению к некоторым иным явлениям, например, к родной стране, обжитой территории (здесь мой дом) или к разным видам жилищ животных (дом бобра) и т.п.

В § 13 уже шла речь о том, что язык как бы накладывает на действительность свою рамку. Своеобразие языковой классификации мира заключается прежде всего в том, что в каждом языке слова по-своему распределяются, закрепляются за предметами, происходит свой «передел мира». (Вспомним такие примеры, как различение синего и голубого цвета, деление рук и ног на составные части и т.п.) Самобытность языка проявляется и в том, что он может вообще «не замечать» тех или иных явлений, то есть не давать названий каким-то фрагментам действительности. И речь идет не о каких-то экзотических, далеких и малоизвестных предметах, – наоборот, о вполне знакомых и близких. К примеру, многие части тела не имеют собственных однословных наименований: тыльная сторона ладони, складка на ушной раковине, отдельные пальцы на ноге... Конечно, мы можем обозначить их описательно, при помощи словосочетаний, но такие названия не совсем полноценны: они неустойчивы, не сразу приходят в голову...

Подобные пропуски в картине мира (лакуны, как мы их называли в § 14) легко обнаруживаются при сопоставлении языков, потому что у каждого языка – своя классификация. Скажем, в болгарском языке не находится однословных соответствий русским лексемам гроза, ягода, пододеяльник... Зато там есть свои специфические лексемы, например: припкам – ‘бежать, подпрыгивая (пританцовывая) на каждом шаге’, газя – ‘шагать, высоко поднимая ногу на каждом шаге (как цапля)’, гологлав – ‘с непокрытой головой, без головного убора’ и т.п. Мы все это себе прекрасно представляем, но как сказать по-русски короче, одним словом? Никак: здесь пропуск, лакуна.

Но если есть случаи, когда для существующего предмета не находится «нормального» названия, то, может быть, встречается и обратная ситуация: когда нет предмета, а слово тем не менее существует? Да, и такое бывает. В противоположность лакунам назовем подобные случаи фантомами. Самые простые примеры фантомов – это названия мифических существ, порождений человеческой фантазии. Русалки и лешие, кентавры и грифоны, гоблины и черепашки ниндзя... Фантомы могут быть также научными – это свидетельства ошибок и заблуждений человека на трудном пути к знанию. В XVIII веке, например, считали, что есть особая субстанция, которая производит и передает тепло: теплород. Потом от этого представления отказались. А слово теплород осталось в истории физики: это фантом, память о том, чего, собственно, в природе и не было.

Получается, таким образом, что предмет – важное, но не единственное и даже не обязательное условие существования слова, не единственный фактор, от которого зависит его значение. Вторым таким фактором и, может быть, не менее важным, чем первый, оказывается понятие.

Существенность понятийного компонента в значении слова может быть показана и другим способом. Среди некоторого ряда предметов (объективно существующих фрагментов действительности) наибольшими шансами на обозначение словом обладают те, которые выделились в сознании, сформировались как отдельные понятия. Прочие же остаются как бы в преддверии лексической системы, они ждут решения своей судьбы.

Очень интересно в этом смысле понаблюдать за выражением в языке родственных отношений: места, которое занимает человек в семье. Скажем, наряду с понятиями «отец» и «мать» в русскоязычном сознании существуют отдельные понятия «неродной отец» и «неродная мать». Они обозначаются соответствующими словами: отчим и мачеха (постепенно, по-видимому, выходящими из употребления). Существуют также понятия «неродной сын» и «неродная дочь» – пасынок и падчерица. Но эти слова знакомы нам больше уже по народным сказкам, в современной речи они употребляются крайне редко. Почему? Потому что современное общество, его этика и мораль стараются не проводить различий между родными и неродными детьми. Можно сказать по-другому, что понятия «неродной сын», «неродная дочь» постепенно стираются в сознании, объединяются с более общими понятиями «сын» или «дочь». Но вот что интересно: строго говоря – с позиций объективной действительности, – существуют также неродные внуки и внучки, неродные бабушки и дедушки. Но при данной степени родственных отношений различие ‘родной/неродной’ уже совершенно неважно (все бабушки – родные!), поэтому понятий «неродная бабушка» или «неродной внук» просто нет, не возникало никогда и необходимости в их специальном выражении. Слова оказываются как бы производными от системы понятий.

Другой пример из той же области. В некоторых языках наряду с понятиями «брат» или «сестра» существуют особые понятия «старший брат» и «старшая сестра»; они выражаются отдельными словами. Это связано с определенным семейным укладом, с обязанностями и правами (в том числе материальными) каждого члена семьи. В других языках различаются понятия «дядя по линии отца» и «дядя по линии матери» (когда-то и в русском языке такое различие существовало, оно закреплялось в словах вуй и стрый). И снова это связано с определенным семейным укладом, правовыми нормами, общественными традициями и соответствующими понятиями... А случайно ли, спросим себя, исчезают в современном русском языке такие лексемы, как деверь – ‘брат мужа’, шурин – ‘брат жены’, золовка – ’сестра мужа’ и т.п.? Не свидетельствует ли это о перерождении самой семьи, об отмирании понятий, соответствовавших некогда важным видам родственных отношений?

Еще один пример, уже из другой сферы. Неделя складывается из семи дней, которые как понятия, казалось бы, изначально равноправны: понедельник, вторник, среда, четверг... Но если от этих названий образовать прилагательные, обозначающие соответствующий признак, то сразу же обнаружится их неравноправие. Мы легко скажем: воскресный – ‘тот, что имеет место в воскресенье’ – и субботний – ‘тот, что имеет место в субботу’, но с некоторой натяжкой образуем вторничный и пятничный, и уж совсем плохо обстоит дело с производным от среда... Как это объяснить? Может быть, дело в том, что понятия «относящийся к такому-то дню недели» в нашем сознании неравноправны? Лучше всех выделяются из общего ряда именно «воскресный» и «субботний» (ср. и привычные словосочетания: воскресная школа, воскресная проповедь, субботняя передача, субботний номер газеты и т.п.), а остальные различаются заметно хуже? Вроде того как большой палец на руке мы выделяем сразу же (хотя, кстати, в русском языке для него нет отдельного слова; во многих других – есть), а остальные – чуть позже и чуть медленнее?

Итак, предмет и понятие – два взаимодействующих фактора, определяющих лексическое значение слова. И если не считать каких-то особых, исключительных случаев (вроде описанных выше лакун и фантомов), то можно сказать, что эти два фактора действуют поистине «рука об руку». Это значит: в нормальном случае предмету соответствует в сознании понятие, понятие составляет основу лексического значения слова. Так образуется трехчленная цепочка «предмет – понятие – слово».

Но не забудем и о третьем факторе, третьей составляющей: языковой системе. Ведь от языка тоже зависит, каким быть значению слова. Само образование понятий, напомним, опирается на языковые единицы. В § 3, в частности, говорилось о том, что значение слова синий зависит от того, есть ли в данном языке слово со значением ‘голубой’. Но подобное заключение справедливо абсолютно для всех случаев, для всех слов. К примеру, значение слова дом зависит от того, есть ли в данном языке слова типа изба, хата, здание, башня и т.п.

Более того, бывает так, что и предмет есть, и понятие «на месте», а соответствующее слово все-таки не образуется. И это трудно объяснить без ссылки на «своенравие» языка.

К примеру, в русскоязычном сознании имеется единое понятие «отец и мать», и есть соответствующее слово: родители. Имеется у нас, по-видимому, и единое понятие «братья и сестры» (У тебя есть братья и сестры?), но специального названия для него не возникло: здесь лакуна. (В других языках, например, в немецком, есть особое слово для обозначения братьев и сестер, вместе взятых.) Кто в этом повинен, кроме языка? Или, скажем, почему слово красноармеец в русском языке есть, а «советскоармеец» не возникло? Почему – вспомним только что приводившийся пример – понедельничный или вторничный звучат все же лучше, чем средовый? По-видимому, дело здесь в значительной степени в словообразовательных и фонетических возможностях (чтобы не сказать – капризах) языка.

Посмотрим на следующую таблицу. В ней два столбца: в левом – названия видов спорта, в правом – названия соответствующих спортсменов.

Спорт футбол теннис бокс бег плавание фехтование гимнастика велоспорт тяжелая атлетика легкая атлетика водное поло фигурное катание хоккей на траве настольный теннис парусный спорт автомобильный спорт гольф

Спортсмен футболист теннисист боксер бегун пловец фехтовальщик гимнаст велосипедист штангист легкоатлет ватерполист фигурист хоккеист теннисист яхтсмен (авто)гонщик игрок в гольф

В большинстве случаев слова левого и правого столбцов родственны: футбол – футболист, бокс – боксер, фехтование – фехтовальщик... Однако есть и немало иных случаев, отклонений от правила. То в левом столбце нет однословного названия, а вид спорта представлен словосочетанием (фигурное катание, парусный спорт...). То в правом какие-то трудности: например, название спортсмена образуется иным путем, от иного корня (штангист, яхтсмен), а то и вовсе отсутствует (игрок в гольф)... И почему это, в самом деле, название легкоатлет возникло, а «легкоатлетика» – не говорят? Вмешались, очевидно, какие-то законы языка: он тоже «небезразличен» к процессу обозначения предметов и выражения понятий.

Наконец, можно было бы пофантазировать и представить себе такую ситуацию, при которой слово возникает и функционирует в речи исключительно «на внутриязыковых основаниях» – при том, что ни предмета, ни понятия за ним не стоит. Язык тут оказывается как бы самодостаточным и независимым от объективной действительности... Правда, ситуация эта не очень, что ли, показательная. Сюда, в частности, можно было бы отнести употребление слов-паразитов, засоряющих нашу речь: ну, так сказать, в общем, это, того, блин... Кому из нас не приходилось слышать в разговорной речи фразы, чуть ли не целиком состоящие из подобных словечек? Что они обозначают? В данной ситуации – ничего. Когда говорящему нечего сказать, они служат имитации процесса общения (точнее, выполняют одну лишь – фатическую – функцию, см. § 15)². А кроме того, они еще играют роль своеобразной смазки: когда нормальные слова подбираются говорящим с трудом, словечки вроде ну или так сказать призваны заполнить образующиеся пустоты... В любом случае это еще одно подтверждение того, сколь велика доля языка в возникновении слова и формировании его лексического значения.

Подытожим сказанное. Значение слова в самом общем виде зависит от трех факторов: 1) от места обозначаемого предмета в системе объективной действительности (можно было бы условно определить этот фактор как «что это такое?» или «с чем мы имеем дело?»), 2) от места понятия в мыслительной системе данного народа («как мы себе это нечто представляем?» или «что мы о нем думаем?») и 3) от места данного слова в лексической системе языка, от его отношений с другими словами («как это выражается?» или «как это нечто можно назвать?»).