Лексическое значение как комбинация сем

Слову по праву отводится центральное место в языковой системе: вокруг него группируются все остальные языковые единицы – и большие, такие, как предложения, и меньшие, такие, как морфемы. Слово как бы впитывает в себя культуру народа, аккумулирует весь его опыт. История отдельных выражений часто бывает достойна целых исследований (в русском языкознании образцом таких штудий могут быть работы В.В. Виноградова). Но и в том случае, если подходить к семантике слова как к чему-то данному, установившемуся, следует признать: она тоже достаточно сложна, сложна сама по себе.

Ранее, в § 8, размышляя о природе языкового знака, мы уже отмечали комплексный, сложный характер лексического значения. Говорилось, например, о том, что в плане содержания русского слова стол выделяются такие семантические компоненты (по-другому – семы), как: ‘мебель’, ‘состоящий из ножек и горизонтальной плоскости’, ‘служащий для работы, приема пищи’, ‘изготавливаемый обычно из дерева’ и т.п. К этому стоит добавить, что данные компоненты занимают в значении слова неравное положение: у них, так сказать, разный удельный вес. К примеру, сема ‘состоящий из ножек и горизонтальной плоскости’ явно важнее (это значит – постояннее, обязательнее) для слова стол, чем, положим, ‘изготавливаемый обычно из дерева’, а ‘изготавливаемый обычно из дерева’, в свою очередь, важнее, чем, допустим, ‘большой’ или ‘коричневый’, и т.д.

Лингвисты предлагают рассматривать значение слова как поле (наподобие физического), выделяя в нем центральную часть (по-другому – ядро) и периферию (окраину). Соотношение этих двух частей у разных слов тоже неодинаково. В принципе (как правило) центральная часть лексического значения соответствует понятию; это, так сказать, отстоявшаяся, рационально взвешенная основа лексической семантики (ср. то, что говорилось о понятии в § 13). Периферию же составляют разнообразные дополнительные семы, не входящие в состав понятия.

У некоторых слов, в частности у научных терминов, значение оказывается более или менее равным понятию. Можно сказать, что семантическая периферия у них практически отсутствует или стремится к нулю (в пределах, разумеется, «своих» – научных – текстов). В то же время для большинства общеупотребительных слов периферия их семантического поля очень важна. Она образуется семами образного восприятия, эмоциональной оценки, стилистической и экспрессивной окраски, контекстуальных и культурных ассоциаций и т.д.

Приведу простой пример. Русские слова лицо, лик, физиономия, рожа, морда, харя, личико, мордашка, физия, мурло и т.п. в принципе равны по своему понятийному содержанию: это ‘передняя часть головы человека’. Однако если значение слова лицо практически и ограничивается этим понятием (периферия здесь сводится к минимуму), то в значениях остальных лексем, наоборот, эмоционально-образные и стилистические компоненты весьма сильны. В частности, слово лик подразумевает семы ‘возвышенное’ и ‘архаичное’, физиономия и физия – ‘ироническое’, рожа – ‘сниженное’, ‘некрасивое’, морда и харя – не только ‘сниженное’ и ‘некрасивое’, но еще и ‘страшное’, а мурло – ‘наглое’ и т.д.

Причем образные, стилистические и прочие «периферийные» семы не просто дополняют, «окрашивают» собой семы понятийные. Скорее их взаимоотношения в составе лексического значения похожи на конкуренцию, на стремление подавить, вытеснить своего соперника. Это значит, что если в семантике слова очень силен образный компонент, то он как бы заслоняет собой, подменяет понятийную основу. С другой стороны, стоит понятийной части самой ослабиться, «сжаться», и сразу же – свято место пусто не бывает – семантическое пространство на правах хозяина занимают те же самые образные, стилистические, эмоционально-экспрессивные семы...

Покажу это на примере некоторых словесных обозначений человека. Скажем, довольно трудно объяснить «логически», что означают русские слова молодчина, браток, обормот, хмырь, хрыч, мымра, фря... Как очертить соответствующие понятия? Проще всего свести значения этих слов к эмоциональной оценке: молодчина означает ‘хороший человек’ (похвала), обормот – ‘не очень хороший человек’ (неодобрение), хмырь – ‘неприятный человек’ (неприятие) и т.п. Не случайно, кстати, в словах с неодобрительной окраской наблюдается такое скопление согласных [х], [ф], [р], [м], [ч] – они создают своего рода фонетический образ, замещающий четкую понятийную характеристику.

Говоря о дополнительных, противопоставленных понятийным семах в составе значения слова, мы до сих пор сводили их преимущественно к образным (зрительным, вкусовым, слуховым) представлениям. А ведь периферию лексического значения составляют и другие компоненты – территориальные, временные, общественно-политические и т.п. К примеру, в значении слова хата отчетливо чувствуется южнорусская (или белорусская, украинская) окраска. И неудивительно: слова нередко бытуют только на определенной территории. Один и тот же предмет в одних городах называют проездной (билет), в других – месячный, в третьих – абонемент, в четвертых – карточка... Не менее любопытна временная окраска слова, так сказать, историческая патина³ на его семантике. Что такое, скажем, аэроплан? В общем-то это то же самое, что самолет, только применительно к начальному периоду воздухоплавания (в СССР практически до Второй мировой войны самолеты назывались аэропланами). Что такое пирушка? Это то же самое, что вечеринка, гулянка, попойка..., плюс определенный «аромат эпохи».

Наконец, специально стоит выделить в значении лексемы общественно-политический компонент. Действительно, употребление слова очень часто зависит от того, какую социальную и политическую оценку мы даем обозначаемому явлению. Чем отличается контрразведчик от шпиона? Очевидно, только тем, что он – «наш», действует в пользу того государства, представителями которого мы являемся. А шпион – наоборот, «не наш», действует против нас. Чем отличается повстанец от мятежника? Опять-таки понятийная основа, составляющая ядро лексического значения, у этих слов одинакова: и там, и там это «участник сопротивления против правящего режима». Однако в зависимости от нашего отношения к данному человеку (и к данному режиму) мы выберем только одно название... Как и в случае с образными семами, семы политические могут быть настолько активными, что подчас они просто заслоняют собой, оттесняют на периферию семы понятийные. К примеру, довольно трудно описать значение русского слова доблесть. Что это – отличие? почет? усердие? храбрость? блеск?.. Вместе с тем когда мы слышим выражения вроде трудовая доблесть или наши доблестные воины, то прекрасно ощущаем тот положительный заряд, который содержится в данном корне: доблесть – это что-то очень хорошее. Именно благодаря семам общественно-политической оценки доблесть становится в единый ряд с другими словами, несущими определенный идеологический заряд: вождь, отечество, оплот, стяг, твердыня, ударник, торжественный, провозвестить, залп и т.п.

Многие поколения советских людей традиционно связывали начало новой эры с залпом «Авроры», так что само это выражение превратилось в устойчивое словосочетание, во фразеологизм. И никто, кажется, не задумывался: а ведь залпа-то, собственно говоря, и не было. Залп, как свидетельствует словарь русского языка, – это одновременный выстрел из нескольких стволов. А крейсер «Аврора» стрелял из одного орудия! Однако социальная и эмоциональная окраска слова залп оказалась настолько ярче и «выше» нейтрального выстрел, что незаметно произошла подмена: обыденный выстрел превратился в торжественный залп.

Наряду со словами, несущими в себе положительную общественно-политическую оценку, существуют, естественно, лексемы, содержащие отрицательную социальную окраску; это значит «не наш», «чуждый», «принадлежащий к враждебному лагерю», «плохой», «вредный» и т.п. В русском языке это, например, главарь, банда, логово, рассадник, делец, махинатор, злостный, лицемерный, лживый, абсурдный, провокационный, угнетать, сотрясать, инспирировать, голословно, беспардонно и т.п. В значении всех этих лексем, как и в предыдущем случае, оценочный социальный компонент конкурирует с рациональным, понятийным, нередко оттесняя его на второй план. Вот как в одной из газет пародировался некогда популярный в нашей публицистике стиль: «В телекомпании окопались кучки жалких отщепенцев, которые в бессильной злобе тщетно пытаются фабриковать высосанные из пальца заведомо ложные измышления...». Объективная информация, содержащаяся в данной цитате, крайне скудна: это, собственно, ‘работники телекомпании готовят сообщения’, а все остальное – сплошная политическая оценка!

Картина взаимодействия сем в составе лексического значения не будет полной, если не сказать также о мобильности этой структуры, о динамике значения в речи. Как это понимать? В § 9 уже говорилось о семантическом развитии слова: значение постоянно стремится измениться, «сдвинуться» по отношению к плану выражения. Теперь же оказывается, что перенос значения – это не только постепенный и незаметный эволюционный процесс, происходящий в языке, но и, возможно, также разовый, сиюминутный сдвиг, наблюдаемый в речи, в конкретном контексте. Лингвисты называют такой перенос значения окказиональным (от лат. occasio – ‘случай, совпадение’).

Возьмем, к примеру, слово кирпич. Значение его выше уже приводилось (1. брусок из обожженной глины, употребляемый для построек; 2. изделие в форме такого бруска). Но в речи мы можем оказаться свидетелями употребления данной лексемы в каких-то иных, окказиональных значениях. Вот покупательница в обувном отделе «Детского мира» реагирует на предложенные ей сандалики: «Разве это сандалии? Кирпичи какие-то!» – имея в виду их тяжесть и грубость. Очевидно, периферийные для слова кирпич семы ‘тяжелый’, ‘твердый’ становятся в данном случае самыми важными, перемещаются в центр семантического поля. Другой пример. На заседании суда выступает прокурор: «Показания свидетеля Н. – это еще один кирпич в здании обвинительного заключения». Здесь «срабатывает» сема ‘строительный материал’, изначально заложенная в значении лексемы кирпич. Благодаря ей в семантике слова происходит опять-таки разовая – для данного контекста – реорганизация, перестройка: кирпич получает значение ‘составная часть чего-либо’.

Можно было бы показать, что и другое слово, семантику которого мы подробно исследовали, – существительное стол – тоже допускает речевой перенос значения, основанный на активизации какой-то из сем, входящих в его состав. Скажем, пассажир в электричке говорит своему попутчику: «Ну-ка, где тут был наш стол?» – имея в виду дипломат (кейс), служивший им опорой при игре в карты...

Конечно, подобные словоупотребления не совсем обычны, они как бы содержат в себе скрытые сравнения, метафору. По этой же причине словари их не фиксируют – они, собственно, просто и не смогли бы предусмотреть все возможные сдвиги в значении слова. Однако при всем своем разнообразии речевые, или окказиональные, изменения в значении лексемы вполне закономерны, потому что опираются на те элементы смысловой структуры слова, которые заложены в языке, узаконены языком.

Таким образом, значение слова – не застывшая структура, не «казарма», в которой каждой семе раз и навсегда отведено ее постоянное место. В речи эта структура «дышит», «шевелится», живет своей жизнью. Семы «выпячиваются» или, наоборот, отходят в тень, передвигаются с окраины в центр и обратно.