Из разных произведений

[Cic. Orat. II 7. Пер. А.Ф. Лосева]

 

По моему мнению, во всяком роде нет ничего настолько прекрасного, чтобы не было еще прекраснее то, откуда происходит самое выражение, как образ происходит от некоего [первоначального] лика [то есть, чтобы не было еще прекраснее], то, что можно воспринять не глазами, не слухом, не каким-либо внешним чувством, но что мы обнимаем только мышлением (cogitatione) и умом (mente). Поэтому мы можем мыслить еще более прекрасное, чем образы Фидия (совершеннее которых мы ничего не видим в этом роде), чем перечисленные мною живописные произведения. И когда художник изготовлял изображение Юпитера и Минервы, он вовсе не созерцал какое-либо [действительное существо], которому бы он уподоблял свои произведения. Но в его собственном уме жил некий возвышенный образ красоты. Созерцая его и будучи в него погружен, он направлял к уподоблению ему и искусство и свою [художническую] руку. Поэтому, как содержится нечто совершенное и превосходное [возвышенное] в формах и фигурах [пространственных искусств], к мысленному образу которых путем подражания относятся предметы, недоступные сами по себе глазам, так видим мы духом и образ совершенной словесности, разыскивая слухом только одно ее изображение. Такие формы вещей Платон называет ideas, Платон, этот авторитетнейший мастер и учитель не только в понимании, но и в словесном выражении, утверждая, что они не становятся, но пребывают и сдерживаются умом и мышлением, все же прочее рождается, гибнет, течет, скользит и не находится всегда в одном и том же состоянии.

[Cic. Tusc. disp. I 26, 64]

Я же полагаю, что даже все более замечательное и более важное не лишено божественной силы, так что я думаю, что поэт не творит важного и изящного стихотворения без какого-то побуждения небесной силы [ума], и красноречие, богатое звучными словами и вескими мыслями, не происходит без какой-либо великой силы [содействия].

 

[Cic. Tusc. disp. IV 13, 30]

Ведь в теле бывают замечательная красота, здоровье, крепость, быстрота, − точно так же и в душе... Как есть красивое строение членов тела с каким-то приятным цветом кожи и это называется красотою, так и в душе называется красотою беспристрастие и постоянство убеждений и мыслей, преследующее каким-то твердостью и непреложностью добродетель или содержащее саму силу добродетели.

 

[Cic. Tusc. disp. I,2, 4]

Честь воспитывает искусства и все побуждаются славою к занятиям, а находится в небрежении всегда то, что у кого-нибудь не одобряется.

 

[Cic. de оffiс. I 4, 14. Пер. А. Клеванова]

И поистине не малая та сила природы и рассудка, что одно это существо [человек] понимает что такое порядок, что прилично, какая мера в словах и действиях. А потому красоты, прелести, соответствия частей того самого, что доступно зрению, ни одно живое существо не понимает. Природа и рассудок (ratio), перенося сходство от глаз к рассудку, полагают гораздо более нужным сохранить красоту, постоянство и порядок в намерениях и действиях.

 

[Cic. de offic. I 27, 95]

Есть ведь что-то, что понятно во всякой добродетели, что достойно, что может быть скорее отделено в мысли, чем на деле. Как прелесть и красота тела не могут быть отделены от здоровья, так и то приличное, о котором говорим, все оно, конечно, перемешано с добродетелью, но мыслью и рассуждением отличается.

 

[Cic. de offic. I 27, 94]

А какая разница между честным и достойным (decori), легче понять, чем объяснить.

 

[Cic. de offic. I 36, 130]

А так как есть два рода красоты, из которых в одном − прелесть (venustas), в другом − достоинство (dignitas), прелесть должны мы считать принадлежностью женской красоты, а достоинство - мужской.

 

[Cic. de offic. II 9, 32]

И действительно то самое мы называем честным и достойным (decorum), поскольку оно нам нравится caмо по себе и души всех природою и видом своим приводит в движение.

 

[Cic. Pro Arch. роёt. I 2. Пер. А. Лосева]

Все искусства, которые имеют отношение к образованию, имеют общую связь и как будто бы находятся в некотором родстве.

 

[Cic. de orat. II 7, 30]

Искусство относится к тем предметам, которые познаются.

 

[Cic.Orat. 55, 183. Пер. А. 3ографа]

Итак, не трудно убедиться в наличии известного ритма в прозаической речи. На это указывает непосредственное чувство... ведь и сам утих открыт не теоретическим умствованием, а природой и естественным чутьем, а теория уже впоследствии путем измерений объяснила, что именно здесь происходит. Так, наблюдение и внимательное отношение к естественным явлениям породили искусства.

 

[Сic. Orat. 60, 203]

Если спросим себя, с какой целью они [стихотворные размеры] применяются, то скажем: для услаждения cлушателей. Когда они применяются? Всегда... Наконец, что именно обусловливает наслаждение? То же, что в стихах, мерное строение которых обнаруживается художественной теорией, но определяется помимо искусства, бессознательным чутьем самого слуха.

 

[Cic. Orat. 49, 162. Пер. А. Лосева]

Но так как суждение о вещах и словах заключается в осведомленности, а судьями звуков и ритмов являются уши, то, поскольку те относятся к уму, а эти последние к наслаждениям, в первых приходит к искусству paзум (ratio), а во вторых − чувство (sensus).

 

[Cic. Orat.53, 178. Пер. А. 3ографа]

… в поэзии стих был изобретен благодаря размеривающей деятельности слуха и наблюдениям сведующих людей.

 

[Cic. de nat. deor. II 5.9, 148. Пер. А. Лосева]

Мы также создаем искусства, которые служат отчасти для жизненной необходимости, а отчасти для наслаждения.

 

[Cic. de orat. III 7, 26]

Если это заслуживает удивления и, однако, является правильным в как будто немых искусствах, то насколько же более удивительно это в речи и языке.

 

[Cic. de nat. deor. II, 60, 150]

Но как щедро поступила природа с человеком, придав ему руки, способные к исполнению многих искусств... Ввиду этого с помощью пальцев рука стала приспособленной к живописи, лепке, резьбе, к извлечению звуков из струн и флейт. Одно относится к области наслаждения, а другое к необходимости. Я имею в виду обработку полей, постройку домов, одежду, тканую и шитую, и всякую выделку железа и меди. Из этого становится непонятным, что мы все приобрели изобретением разума, восприятием чувств и употреблением умелых рук, так что мы получили кров, стали одеты, здоровы, и получили города, стены, дома и храмы.

 

[Cic. de orat. II 46, 193]

Что может быть настолько наглядным как стих, как сцена, как повествование?

 

[Cic. Academica. II 7, 22]

Из искусств одно такого рода, что только созерцается одним умом, а другое такое, что создает возбуждение и творит.

 

[Cic. de nat. deor. 1 33, 92]

… Никакое искусство не может подражать изобретательности (sollertiam) природы.

 

[Cic. de nat. deor. II 7, 18]

Поистине нет ничего лучшего, чем мир, ничего превосходнее, ничего прекраснее.

 

[Cic. de nat. deor. II 32, 81]

Изобретательности [природы] не могло бы следовать подражании никакое искусство, никакая руна, никакой творец.

 

[Cic. de nat. deor. II 14, 37]

Сам же человек родился для того, чтобы созерцать мир и подражать ему.

 

[Cic. de orat. III 57, 215]

И без сомнения в каждом предмете истина побеждает подражание... Но если она достаточно проявляла бы сама себя в своих действиях, то мы, конечно, не нуждались бы в искусстве.

 

[Cic. de nat. deor. II 48, 145]

Вообще же все чувства людей намного превосходнее чувств животных. Во-первых, глаза тоньше разбираются в тех искусствах, суждение о которых относится к области зрения: в живописи, пластических и чеканных формах, в движении и положении тела. К тому же они [рассматривают] красоту (venustatem) и: порядок красок и фигур и, как я сказал бы, глаза судят о приличном и даже о другом еще более важном. Они распознают добродетели и: пороки. Они различают разгневанного от милостивого, радующегося от скорбящего, храброго от труса, смелого от робкого. В ушах тожезаключается некая удивительная и искусная (artificiosum) способность, при помощи которой возникает суждение о разных звуках в пении голоса, флейты и струн, об интервалах, о различии и многочисленных видах голоса: звонком и глухом, нежном и грубом, низком и высоком, мягком и твердом, что различается только человеческим слухом.

 

[Cic. de nat. deor. II 66, 167]

Итак, не было ни одного великого человека без божественного вдохновения.