Поэтика и стиль

Поэтику и стиль бытовой новеллистической сказки принято характеризовать исходя из сопоставления с другими видами сказок. Сказочное повествование новеллистического характера отличается от волшебных сказок и сказок о животных. В нем не встречаются, например, присказки, зачины, концовки типа: «и я там был, мед-пиво пил» и пр. В сказке-новелле редко употребляется троекратное повторение эпизода, особые тради­ционные словесные формулы. Однако отмеченного будет недо­статочно, чтобы понять своеобразие стиля и поэтики бытовых новеллистических сказок.

Мир сказки-новеллы — быт, бытовые подробности — не ис­ключает описания грубых и уродливых моментов в поведении человека. Обращение сказок к бытовым подробностям и описа­нию низменных побуждений человека служит средством социаль­ных оценок. Барин-господин, незаконно пользующийся жиз­ненными благами, лишается своих привилегий. Сказка не ску­пится на рассказ о нужде, боли и голоде, которых барин не знал в действительности. Жадность попа, его пристрастие к питью, еде и другим плотским удовольствиям представлены в сказках-новеллах как опровержение святости «божьих» запо­ведей, которые поп нарушает неизменно и неоднократно. Невер­ная жена познает горькие плоды своего обмана. Упрямый дурак наталкивается на упорное непонимание окружающих, всех, кто живет по мнимо разумным законам действительности.

Сказка-новелла.любит занимательный сюжет, изобилующий комическими ситуациями. В этом повествовании много грубова­тых и даже нелепых происшествий, долженствующих вызвать смех. Суть же новеллистического рассказа состоит в том, чтобы изобразить многие неразумности жизни. В одном селе и поп, и дьякон, и дьячок были неграмотными и дело свое справляли не по книгам, а, как искони у них было заведено, по памяти. Про­слышал об этом архиерей и полюбопытствовал, как же служат в церкви этого села. Приехал архиерей. Перепугались поп с дьяконом и дьячком, а потом решили: будь что будет, станем служить как всегда. «Благослови, владыка!» — говорит поп ар­хиерею. «Поди, служи!» — ответил ему архиерей. Поп взошел на амвон и запел громким голосом:

О-о-о! Из-за острова Кальястрова

Выбегала лодочка осиновая,

Нос-корма раскрашенная,

На середке гребцы-молодцы,

Тура-мара и пара.

Дьякон вторит попу:

0-о-о1 Из-за острова Кальястрова...
А дьячок на клиросе возглашает:
Вдоль по травке, вдоль по муравке,
По лазоревым цветочкам.

Поражает то, что никто не удивляется: ни один из прихожан ничего не смыслит в службе. Поп скороговоркой, то громко и закатисто, то тихо и невнятно что-то «возглашает». Архиерей слушал-слушал и махнул рукой: «Служите как служили!» Служба — одна формальность, неважно, что возглашать, лишь бы возглашать! Нелепое в жизни высмеяно в комических собы­тиях и ситуациях.

Все причудливо, необычно и странно в природе сказки-новеллы. Формы вымысла в бытовой сказке разнообразны. От­дельные положения и приемы комического изображения жизни встречаются в новеллистических сказках довольно часто. Рас­пространен прием утрированного изображения главной черты персонажа. Поп настолько жаден, что не останавливается перед дикой выдумкой: заодно и завтракать, и обедать, и ужинать. Барин настолько несведущ в делах, что верит мужику, сказав­шему, что недалеко от усадьбы находится теплый лес. Он согла­шается поддержать сосну: как бы не упала. Дурак не знает свойств самых обычных вещей.

Эти формы гиперболизированного изображения жадности, глупости, неосведомленности выполняют в сказке особую идей­но-художественную функцию. С их помощью вскрыты социаль­ные пороки.

Существенным моментом в построении новеллистического сюжета является сознательное нарушение естественного хода действия. Нарушается причинная связь явлений. Стечение слу­чайных, а иногда и подстроенных обстоятельств всегда удив­ляет слушателя своей неожиданностью. Недостаточную мотиви­ровку поведения персонажей в новеллистическом повествовании нельзя рассматривать как проявление неглубокого, поверхност­ного изображения действительности. Какой логикой можно объяснить поступки барина, поверившего явной небылице? В сказке говорится, что он несведущ, но не объясняются при­чины его чрезмерной глупости — это выдумка. Наличие в сказ­ке таких выдумок, случайностей и неожиданностей — осознан­ное стремление сказочников вскрыть природу важнейших жизненных явлений. Правда сказки — правда внутренняя, а не внешняя.

Комизм сказок-новелл часто проявляется в изображении нереальных ситуаций и положений. Зная упрямый характер жены, муж во благо себе говорит противоположное тому, что хочет сказать, и упрямица поступает так, как надо. Собрался он ехать в лес рубить дрова и говорит: «Ты не думай пшена на­мыть, пшена натолочь, блинов испечь». Жена ругается — на­рочно, мол, блинов напеку. Муж говорит: «Ну, баба, ты не вздумай завтра блинов напечь, да в лес принести, да маслом, сметаной намазать!» «Нет, — отвечает упрямая жена, — так и сделаю, принесу!» И вправду принесла блины. Муж заставил жену и дрова рубить. Встречаются в сказках и более разитель­ные случаи несоответствия рассказа действительности. Застиг­нутая врасплох мужем женщина ставит любовника в передний угол и выдает его за икону святого спаса. Муж сделал вид, что поверил. За обедом, поглядывая на нового спаса, муж говорит: «А ну-ко, не хочет ли новой-то спас щей-то?» — и выливает на него горячие щи. «Спас» бежит, а муж, прикинувшись полным дураком, кричит вслед: «Спас, спас! Постой, еще каша есть у нас!» Эта придуманная ситуация вызывает смех еще и тем, что любовник выдается за святого.

Очень часто комизм в новеллистическом повествовании ос­нован на обыгрывании мотива мнимого чуда. Поп наряжается чертом и вымогает деньги у бедняка, нашедшего клад. Жена просит волшебное дерево посоветовать ей, как избавиться от нелюбимого мужа. Вместо святого из дупла отвечает сам муж. Старшие братья Ивана-дурака изъявляют желание спуститься на речное дно и привести оттуда лошадушек. Чудесному вы­мыслу в волшебной сказке новеллистическая история противопо­ставляет реальный взгляд на действительность. Не случайно в сказке звучит ирония над чудом, в которое верят персонажи.

Разнообразны в бытовых сказках приемы комического эф­фекта: обыгрывание многозначности слов, своеобразные виды гротеска. Поп заставляет работника смазать телегу, тот мажет ее всю. Поп приказывает заложить коня, работник закладывает коня цыгану за десять рублей. В народной сказке на тему «Шемякиного суда» бедняк не чаял уйти от сурового суда: где ему взять лошадь, чтобы отдать взамен той, у которой оторвался хвост? В отчаянии бедняк бросился с колокольни вниз, а внизу сидели нищие и пели стихи. Пал бедняк на запевалу и убил его, а сам остался невредим. Однако напрасно он искал смерти: из суда он ушел оправданным. Судья в надежде на вознаграждение вынес решение, которое внешне удовлетворяло истцов, а по су­ществу было против них. Хвост у кобылы, мол, появится, если ее отдать, когда она ожеребится. Вот тогда бедняк отведет ее с же­ребенком к хозяину — с хвостом. Нищим судья сказал: пусть ста­нет виновник под колокольней, а жаждущие возмездия прыгнут сверху на него. Сутяги отказались от своего иска. В сцене суда одни нелепости нагромождены на другие. Внешнее соответствие иска и взыскания при внутренней ложности разбирательства об­стоятельств, в которых нет виноватого, а налицо чистая случай­ность, составляет основу выдумки в сказке. В причудливом соеди­нении невероятностей обнаруживается прием специфического сказочно-бытового гротеска, который вскрывает ложь и несостоя­тельность суда.

В сказке-новелле встречаются вставные и параллельные эпи­зоды. Как правило, речь в них идет об одном конфликте. В сказке немного действующих лиц. Такова сказка о дурне, который не может понять, что надо себя вести сообразно обстоятельствам. На гумне люди молотят, а он им желает: «Дай вам бог наперст­ком мерить, решетом носить». Отколотили дурака. Мать его учит:

«Надо сказать, дитятко, носить бы вам — не выносить, возить — не вывозить». Дураку встретились похороны, он последовал мате­ринскому совету. Отколотили его еще сильнее. Говоривший всегда невпопад дурак губит себя. В сказке эпизод может сменяться эпизодом, но тем не менее в ней сказочники четко проводили единую мысль.

Сюжет в сказочном повествовании развивается стремительно. Предельно простая форма сказки-новеллы — повествование об одном событии. В этих случаях новеллистическая сказка превра­щается в анекдотический рассказ, в котором развязка хотя и сле­дует неожиданно, но вполне естественна, так как соответствует характеру персонажей и обстоятельств.

Новеллистическая сказка в отличие от анекдота прибегает к развернутому повествованию, к подробным характеристикам, но и ей присущи свойства анекдота. Вот типичный анекдот. Глупый мужик поехал в лес за дровами, стал сук рубить, на котором сидел; ехал мимо цыган, говорит: «Мужик, упадешь ведь!» — «Куда, к черту, упаду!» Ушел цыган, дорубил мужик сук — и сва­лился. Смысл анекдота: «Не руби сук, на котором сидишь». Рас­пространенность анекдота засвидетельствована печатными публикациями XVIII столетия. В сказке-новелле анекдотическое повествование оказалось развернутым, да и смысл изменился. Мужик решил, что цыган — колдун: «все знает». «Догоню, — решил мужик, — узнаю, как мою жену зовут». Догнал — стал спрашивать: «А скажи, колдун, как мою жену Матрену зовут?» — «Матреной». Невдомек мужику, что сам назвал имя жены: «Ну и колдун, уж это так колдун!» И еще раз решился мужик доиски­ваться доказательства, что цыган — колдун. Захотел мужик уз­нать, когда умрет. «Три раза чихнешь и помрешь», — сказал кол­дун. Чихнул мужик раз, чихнул в другой раз, в третий раз! Сказал себе мужик: «Помер я». Сложил руки да в лесу на морозе и остал­ся — замерз. А дома остались жена и трое детей. Сказочник выра­зил многозначную мысль о вреде глупости: он поведал целую историю о глупце. При муже-дураке страдают и другие — его близкие.

Отличие сказки от анекдота выражается и в объеме рассказа, и в композиции, и в самом смысле, обширном в сказке и кратком в анекдоте.

Искусство рассказчика в сказках-новеллах поднялось на новую ступень по сравнению со сказками более древнего происхождения. Обычный стилевой прием, в котором проявляется балагурный ха­рактер новеллистического повествования, — рифмованная и рит­мическая речь: «муж был Вавило, жена была Арина, работать больно ленива», «поп — толоконный лоб» и пр. Именно она и при­дает пародийный оттенок повествованию. В особенности много пародий на церковную службу и молитвенные речи священно­служителей. Войдя в крестьянскую избу во время праздника, поп возгласил: «Бла-а-гослови бог!» Сказочник пояснил тайную мысль попа: «А хорош ли пирог?» Поглядывает поп на стол, а сам все ближе, ближе к нему. «Православные, живите дру-у-жно!» («А к киселю молоко нужно».) — «Во имя отца и сына и святогс духа!» («А в рыбнике запеклась муха».) — «Бойтеся греха и ад-а-а» («Покормить попа надо!») Каждая фраза молитвы вышучена а сам поп предстал как чревоугодник. При виде еды поп ни о чек другом не может думать. И как зорок его взгляд — заметил муху в рыбнике! Сколько понимания обнаружил он в пожелании молока к киселю!

Как бы ярки ни были стилистические приемы использования ритмической речи, всего красочнее и полнее представлена в сказ­ках-новеллах разговорная речь. В речах барина и попа выделяют­ся характерные особенности их социальной принадлежности. Ба­рин груб и властен. Его обращение к мужику исполнено презре­ния, поп в своих речах всегда елеен, слащав, ханжески лицемерен. По отношению к попу народ не скупится на бранные выражения: косматый леший, долговолосый, грива пустоволоса, толстобрюхий и пр.

Речь в бытовых сказках блещет всеми гранями тонкого смысла, оттенками разнообразных чувств. Стащил мужик в лавке куль пшеничной муки: захотелось к празднику гостей зазвать и пиро­гами попотчевать. Принес домой муку да задумался. «Жена, — говорит он своей бабе. — Муки-то я украл, да боюсь — узнают, спросят: отколь ты взял такую белую муку?» Жена утешила мужа:

«Не кручинься, мой кормилец, я испеку из нее такие пироги, что гости ни за что не отличат от аржаных». Тут не знаешь, чему больше дивиться: тонкой ли передаче сердечного утешения, ду­рашливой ли простоте речей.

Многие бытовые сказки состоят из сплошного диалога. Ника­ких пояснений от сказочника живая выразительная речь персо­нажей не требует. «Здорово, брат!» — «Здорово!» — «Откуда ты?» — «Из Ростова». — «Не слыхал ли что нового?» — «Не слы­хал». — «Говорят, ростовскую мельницу сорвало?» — «Нет, мель­ница стоит, жернова по воде плавают; на них собака сидит, хвост согнувши, — повизгивает да муку полизывает...» — «А был на ростовской ярманке?» — «Был». — «Велика?» — «Не мерил». — «Сильна?» — «Не боролся». — «Что ж там почем?» — «Деньги по мешкам, табак по рожкам, пряники по лавкам, калачи по сан­кам». — «А ростовского медведя видел?» — «Видел». — «Ка­ков?» — «Серый!» — «Не бредь! Это волк». — «У нас волк по лесу побегивает, ушми подергивает!» — «Это заяц!» — «Черта ты зна­ешь! Это трус!» — «У нас то трус, что на дубу сидит да покарки-вает». — «Это ворона!» — «Чтоб тебя лихорадка по животу поро­ла!» Такого рода сказки становятся балагурной шуткой. Они утрачивают сюжетность, их смысл — в нарочитой передаче край­не нелепых положений и ситуаций. Юмористическая острота дурашливой речи в сказке обращена против очевидной глупости.

Веселой шуткой сказочники скрашивали серость суровых буд­ней — речь звучала празднично и складно. В прямую игру пре­вращалось оказывание так называемых «докучных сказок»: «Жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало; не сказать ли сначала!» Или: «Жили-были два братца, два братца— кулик да журавль. Накосили они стожок сенца, поставили среди лольца. Не сказать ли сказку опять с конца?» Шуткой сказочник- балагур отбивался от слушателей, требовавших все новых и но­вых сказок.

Порой оказывание «докучной сказки» воспроизводило вообра­жаемый разговор сказочника и слушателей: «Сказать ли те сказ­ку про белого бычка?» — «Скажи». — «Ты скажи, да я скажи, да сказать ли тебе сказку про белого бычка?» — «Скажи» — «Ты скажи, да я скажи, да чего у нас будет, да докуль это будет? Сказать ли тебе сказку про белого бычка?» Тут несомненная игра словами!

В сказке-новелле, сказке-шутке обнаруживаются лучшие свой­ства и особенности народной речи. Насмешливость соединяется с душевной добротой творцов веселых историй. Таковы сказки на тему «Не любо — не слушай». Повадились журавли летать, горох клевать. Мужик решил их отвадить. Купил ведро вина, вылил в корыто, намешал туда меду. Журавли поклевали и тут же попа­дали. Мужик опутал их веревками, связал и прицепил к телеге, а журавли очувствовались и поднялись в поднебесье вместе с му­жиком, его телегой и лошадью. Не так ли летал с утками и «са­мый правдивый человек на земле», фантазер и чудак барон Мюнх­гаузен, герой известной книжки немецкого писателя XVIII века Рудольфа Эриха Распе?! Забава и сатира, шутка и серьезное пе­ремежаются в таких сказках. Их прелесть в необычайной свободе вымысла и в живости рассказа.