Семья — среда, определяющая развитие защиты

Формирование полноценной системы психологиче­ской защиты происходит по мере взросления ребенка, в процессе индивидуального развития и научения. Инди­видуальный набор защитных механизмов зависит от кон­кретных обстоятельств жизни, с которыми сталкивается ребенок, от многих факторов внутрисемейной ситуации, от отношений ребенка с родителями, от демонстрируе­мых ими паттернов защитного реагирования [124]. Как подчеркивал Р. Плутчик, в процессе взросления каждый индивид сталкивается с большим разнообразием ситуа­ций, вызывающих эмоциональные состояния, выраже­ния которых чреваты дальнейшим конфликтом и допол­нительной опасностью. В результате ребенок развивает механизмы защиты, представляющие из себя косвенные пути переживания эмоционального конфликта и совладания с ним [140].

В многочисленных исследованиях ранние межлично­стные взаимодействия ребенка однозначно оцениваются как определяющий фактор его дальнейшего психическо­го развития и социальной адаптации. Анализируя лите­ратурные данные, можно выделить два взгляда на онто­генез психологической защиты через призму детско-родительского взаимодействия, которые являются взаимо­дополняющими [117]. Защитные механизмы возникают у ребенка как результат:

- в усвоения демонстрируемых родителями образцов за­щитного поведения,

- негативного воздействия со стороны родителей.

При рассмотрении защиты как результата усвоения родительских стилей поведения в виде научения через подкрепление или посредством подражания и его анало­гов — имитации и идентификации — подчеркивается роль семьи как психосоциального посредника общества, призванного с помощью внешнего вмешательства в раз­витие ребенка актуализировать различные механизмы за­щиты как средство социальной адаптации.

В широко известных экспериментах Г. Харлоу [136], новорожденных обезьянок разлучали с матерями и отдава­ли на «попечение» искусственным, «суррогатным» мате­рям, которые представляли собой проволочные муляжи или такие же куклы-муляжи, обтянутые бархатным покры­тием. Лишенные материнской заботы и общения с други­ми животными, эти обезьянки, когда выросли, не умели себя вести в среде других обезьян, т. к. были либо излишне доминантными, либо, напротив, чрезмерно уступчивыми и подчиненными. Аналогично и у детей изоляция от мате­ри или другого близкого человека в раннем детстве может привести к аномалиям социального поведения, повышен­ной уязвимости или усилению агрессивности и даже к сни­жению интеллекта ребенка. Таким образом, биологический смысл раннего запечатлевания (импринтинга) можно на­прямую связать с образованием системы психологиче­ской защиты, при невозможности сформировать кото­рую необратимо наступают изменения в поведении [29].

Под негативным воздействием со стороны родите­лей подразумевают недостаточное удовлетворение базо­вых потребностей ребенка. Так, если ребенок не имеет правильного и постоянного материнского ухода (не удов­летворяется потребность в привязанности и безопас­ности) — у него быстро развивается болезненное состоя­ние напряжения. В этих условиях младенец, лишенный ухода матери, в качестве защитной компенсации будет стараться стимулировать себя ритмическими движения­ми тела, например, стукаясь лбом или сильно раскачи­ваясь [142].

У холодных и безразличных матерей младенцы часто бывают напряженными, сопротивляющимися. Они даже сосать не хотят, а иногда становятся совершенно отчуж­денными, впадая в состояние, близкое к ступору (вари­ант реакции пассивного протеста). Здесь необходимо за-сметить, что вариантом глубинного безразличия к ребен­ку выступает и попустительский, снисходительный стиль отношения к его поведению. Родители не придают зна­чения проступкам детей и считают, что «все дети такие» и «мы сами такими были». Они благодушны, спокойны; пробить брешь в их позиции трудно, т. к. реагировать на ситуацию они не расположены. Английский психоана­литик Д. Боулби указывает, что ребенок, оторванный от матери или оказавшийся в индифферентной к нему сре­де проходит три стадии: протест, отчаяние и наконец — отрешенность. В стадии протеста он сердится, что мать ушла от него, затем он теряет надежду, что она вернется, наконец его отчаяние переходит в отрешенность и он перестает реагировать [134].

На структуру защиты ребенка влияет не только хо­лодность или безразличие, но и властность матери. По­казано, что дети властных матерей проявляют много при­знаков ранней невротизации, и в дальнейшем они про­являются как особенности их характера: застенчивость, устойчивые страхи, повышенная тревожность или из­лишняя покорность [3]. Вариантом повышенной власт­ности родителей может также выступать демонстратив­ный стиль по отношению к ребенку. Тогда родители, не стесняясь, всем на него жалуются, преувеличивая его ви­ну и опасность проступков. Им ничего не стоит публич­но обозвать ребенка (например, бандитом или уличной девкой). Это приводит детей к утрате стыдливости, внут­реннего контроля за своим поведением и к озлобленно­сти по отношению к родителям.

Теплое чувство в отношениях «мать и дитя» в первые годы жизни защищает ребенка от многих расстройств. Вместе с тем, в случаях материнской сверхзаботы, когда не удовлетворяется потребность ребенка в свободе и ав­тономии, последствия для личности могут быть столь же разрушительны. Многие обстоятельства роста и развития ребенка в семье провоцируют включение психологиче­ской защиты. Например, при частых или хронических заболеваниях чрезмерная забота родителей о ребенке и внимание к его здоровью и самочувствию нередко способ­ствуют формированию у него стратегии «ухода в болезнь», которая может сохраниться и в характере взрослого.

Чрезмерная забота способствует организации вокруг ребенка круговой обороны по типу «наш ребенок всегда прав». В этом случае родители агрессивно настроены ко всем, кто указывает на неправильное поведение их де­тей. Такой «кумир семьи» часто возникает, когда ребе­нок поздний, долгожданный и единственный. Тогда на ребенка буквально «молятся» и все его прихоти немед­ленно исполняют. В такой семейной обстановке дети вы­растают лживыми, жестокими и в дальнейшем трудно поддаются коррекции. Отражением сверхзаботы в даль­нейшем может выступать педантично-подозрительный стиль семейных отношений, когда родители не доверяют своим детям, тотально их контролируют и стараются пол­ностью изолировать от сверстников.

Ситуация позднего ребенка у немолодых родителей, когда он становится «кумиром семьи», может привести его к систематической лживости, которая выступает как признак защитного поведения. Такая лживость может ба­зироваться на реакциях оппозиции и компенсации и иметь в своей основе разные причины, например, по­творствующий стиль воспитания или неправильное от­ношение к знаниям.

Во всех перечисленных случаях говорить о развитии полноценной, сбалансированной системы защиты не приходится. Эмоциональное отвержение и эмоциональный симбиоз, которые блокируют, соответственно, тенденцию к присоединению и тенденцию к отвержению, по мнению Е. Т. Соколовой, как раз и являются теми экстремальными родительскими установками, которые затем переходят в ти­пичные нарушения родительского поведения [100].

А такие нарушения могут быть весьма разнообразны­ми. Перечисляя те из них, которые неизбежно нарушают безопасность ребенка и побуждают его формировать все­возможные способы защиты для ликвидации чувства изо­ляции и беспомощности, К. Хорни выделяла: прямое и непрямое доминирование, безразличие, нестабильное по­ведение, недостаток уважения к индивидуальным по­требностям ребенка, недостаток реального руководства, слишком большое восхищение или его полное отсутст­вие, недостаток теплоты, понуждение принимать чью-то сторону в родительских спорах, слишком большую или слишком малую ответственность, сверхпротекцию, изо­ляцию от других детей, несправедливость, дискримина­цию, невыполнение обещаний, враждебную атмосферу и пр. [116].

В последнее время все чаще стали создавать новые семьи разведенные люди. Тогда дети от первого брака нередко попеременно воспитываются родителями, жи­вущими отдельно, в новой семье. Формы воспитания в таких семьях бывают разными и таят в себе потенциаль­ную нервотрепку ребенка. Еще сложнее, когда в воспи­тание вмешивается отчим, которому бросаются в глаза последствия прежнего «дурного» воспитания и который всегда найдет, что исправлять «после» настоящего отца. Тогда растет вероятность того, что ребенок будет посто­янно испытывать на себе агрессивные действия со сторо­ны отчима. В этих обстоятельствах дети нередко форми­руют защитный механизм проекции и начинают воспри­нимать окружающий мир как источник постоянной угрозы [110]. Внешне это может выражаться как жестокость по отношению к окружающим. Проявления жестокости за­метны значительно чаще, если до этого у ребенка не бы­ла выработана способность к сопереживанию, а вместо нее наблюдаются эмоциональная холодность или пассив­ность, внушаемость и подчиняемость.

Авторитарный жестокий отец, унижающий и оби­жающий ребенка, и слабая, потакающая мать, не спо­собная защитить свое дитя, способствуют формирова­нию в характере ребенка садистской жестокости на фоне излишней сентиментальности. В такой семье растут лю­ди несамодостаточные, с постоянным ощущением собст­венной ущемленности, подчиняющие всю свою жизнь одной цели — самоутверждению любой ценой [65]. При этом подавленная враждебность к авторитарному отцу может либо усилить страх перед ним и привести к еще большему подчинению, либо вызвать бунт. Становится по­нятным, что, расстраиваясь по поводу жестокости ребен­ка, нельзя упускать из виду, что она представляет собой манифестацию заниженной самооценки. Поэтому, стал­киваясь с проявлениями такого защитного поведения, на­до не столько огорчаться и раздражаться, сколько прояв­лять терпение и, главное, любовь и дружескую снисхо­дительность. Знать, что гневный бунт ребенка имеет реальные причины и в этом смысле справедлив, и пони­мать их обиду на тех людей, которых взрослые провоз­глашают добродетельными.

Нарушения отношений с родителями нередко обу­словлено скрытым эмоциональным отвержением ребенка. Такие отец и мать не признаются себе, что тяготятся ребенком. Если эта мысль возникает — гонят ее от себя как недостойную и возмущаются, когда слышат подоб­ное со стороны. Подавляя такое отношение, они под­черкнуто заботятся о своем чаде, чрезмерно утрированно внимательны к нему. Однако вынужденность заботы и недостаток тепла чувствуются, формируя у ребенка ду­шевный конфликт и недоверие к миру. Поскольку у де­тей еще не выработалась избирательность, то часто это — глобальный протест, против всего и всех вообще. Чем больше скрывает ребенок недовольство своим окруже­нием, семьей, тем больше проецирует его на внешний мир, приобретая убеждение, в том, что мир враждебен и страшен. Если ни в семье, ни в школе, ни в мечте ребе­нок не может самоутвердиться, если его компенсация не реализуется — возникает бунт! Тогда поступают непрерыв­ные жалобы на наглое, грубое, резкое поведение ребенка в школе и дома. Борясь с низкой оценкой своих досто­инств окружающими, такой ребенок, как умеет, припи­сывает себе качества, повышающие его чувство собст­венного достоинства, уверенности в себе (идентифици­руется с кем-то нехорошим, с позиции взрослых). Это квалифицируется взрослыми как наглость, ложь и за­знайство.

Родители и взрослые, страдающие от упрямства и ка­призов детей, не отдают себе отчета в том, что все это — проявление бессилия ребенка. Огорчающее поведение ребенка нередко просто свидетельство излишнего стес­нения его желаний, принуждения или плохого самочув­ствия. Однако далеко не всегда, даже поняв эти причины непослушания, родитель спешит на помощь. Самая про­стая помощь состоит в создании у ребенка убежденности в том, что он хороший и что родители его любят. Например, если несколько дней подряд записывать малейшие дос­тижения ребенка и по вечерам читать их ему, приговари­вая: «Вот какой ты замечательный!»,— то его поведение постепенно начнет улучшаться. Если же ребенок такой помощи не получает, то скрываемое представление о своей неполноценности, ущербности, усиливает в его характере замкнутость, робость, эгоцентризм или враждеб­ность к окружающим. В таких условиях необходимость компенсации делает ребенка эгоцентричным: он все время хочет быть в центре внимания и непрерывно требует при­знания своих достоинств. Это раздражает общающихся с ним, и поэтому ребенок находится в постоянном конфлик­те с родителями и воспитателями.

Не менее важным является наличие в семье барьеров общения. Примером барьера общения может служить «замаскированная коммуникация». В этом случае роди­тель подтверждает содержание того, что ему сообщает ре­бенок, но в то же время отвергает интерпретацию, кото­рую тот предлагает. Например, если ребенок жалуется, что ему плохо, родитель отвечает: «Ты не можешь так говорить, ведь у тебя все есть. Просто ты капризный и неблагодарный» [123]. В этом случае, ради спокойствия индивида, интерпретация его сообщения так искажает­ся, что ее информационная роль сводится к нулю. Одна­ко внутренняя напряженность у ребенка остается и мо­жет дать стимул к запуску конкретных защитных меха­низмов: подавления, замещения или рационализации.

Особую роль играет семья в формировании правиль­ного, адекватного отношения ребенка к своей внешно­сти. Родители должны приложить максимальные усилия для того, чтобы не зафиксировалось чувство собственной непривлекательности, поскольку оно может в дальней­шем привести к стойкому комплексу неполноценности и породить в характере замкнутость, робость, эгоцентризм и враждебность к окружающим людям. Предотвращая подобные защитные деформации и смещения, желатель­но снизить роль внешности в иерархии жизненных цен­ностей ребенка.

Успешность осознания половой принадлежности так­же в основном определяется отношением к полу ребенка в семье. В 6—7 лет ребенок окончательно осознает необ­ратимость своей половой принадлежности. Осознание своей половой роли предполагает понимание и того, как к этому относятся окружающие, насколько его пол соот­ветствует их ожиданиям. Несовпадение желаемого и ре­ального пола (кто я и кем я хочу быть?) порождает кон­фликт и проявляется в поведении. Совершенно ясно, что крайне нежелательно поддерживать мнение девочки, что лучше бы она родилась мальчиком, и вообще говорить, что родители мечтали о мальчике. Аналогично не стоит одинокой маме при мальчике говорить своим приятель­ницам, что ей очень жаль, что у нее мальчик, т. к. девоч­ка ближе к маме, мягче и с ней проще управляться. Одна женщина в этой связи вспоминала, как ожидание ее ро­дителями мальчика окрасило все ее детство в мрачные тона:

У моих родителей первым ребенком была девочка, и они очень хотели, чтобы вторым родился мальчик. Ко­гда снова родилась девочка, они были сильно разочарова­ны. На моих детских фотографиях я часто в брючках и беретике или острижена наголо, как мальчик. Даже ко­гда я стала взрослой, родители относились ко мне, как к мальчику. Когда я сразу после окончания института вышла замуж, они огорчились, поскольку хотели, чтобы я, как сын, прежде всего заботилась о своей карьере.

Что же заставляет ребенка включать особые способы переработки тревожащей информации? Необходимость защитить себя! Что при этом защищается? Положитель­ное отношение к себе (самопринятие) и ощущение себя как достойного, полноценного, независимого. При этом ребенок сталкивается с тем, что нормы, формирующие отношение к нему взрослых, ему непонятны. Это неред­ко приводит к формированию у детей двойной морали, части которой могут не совпадать и порождать глубин­ный конфликт. Одна предназначена для мира взрослых и отражает понимание поверхностное, достигаемое просто повторением слов взрослых; другая используется для се­бя и своих сверстников. Только когда ребенок встречает истинное понимание и признание своих чувств и своего состояния, он способен преодолеть внутреннее расхож­дение морали и его поведение становится более целост­ным.

Игрушки оказывают ребенку неоценимую помощь в самозащите. Они позволяют ребенку вынести наружу раз­двоение, проецируя на них свои различные ипостаси. По­этому одним из эффективных способов помощи ребенку в разрядке возникших очагов напряженности и предот­вращения протестных реакций является создание усло­вий для переноса воздействий и чувств на игрушку. Здесь важна любимая игрушка, «общаясь» с которой ребенок учится проявлять индивидуальную заботу, защиту, по­кровительство, сопереживать ей. Тогда она может выпол­нять роль объекта для снятия напряжения. Например, ребенку предстоит операция. Помимо самой операции, мощным травмирующим моментом для ребенка является неопределенность, страх и оторванность от дома. Ис­пользуют такой маневр. Разрешают ребенку прийти в больницу со своим мишкой. Доктор ставит диагноз миш­ке и просит ребенка полечить его. Мишке делают укол, а потом медсестра и ребенок оперируют его, перевязывают и укладывают в постель. Все это делается для того, чтобы ребенок мог как можно лучше выразить свои опасения и страхи. Медсестра чутко реагирует на беспокойство ребен­ка и утешает его на каждой стадии «операции» мишки.

При помощи игры ребенок разрешает свои внутрен­ние конфликты. Когда он играет в «дочки-матери», в ве­ликана и его убийцу, в зверя и охотника, учителя и уче­ника, милиционера и водителя, он проецирует наружу (экстериоризирует) свою внутреннюю драму и тем са­мым разряжает свои душевные конфликты. (Эта разряд­ка в некотором смысле аналогична катарсису творческой личности в момент творения.) Важно отметить, что вы­ход «запрещенных» побуждений часто связан либо с за­мещением, либо с регрессией. В первом случае агрессия проявиться в игре может, поскольку в ней она направле­на не на значимых людей, а только на их «заместителей». Во втором случае наблюдается обращение обычных ролей. Достаточно зрелый в обычном поведении ребенок часто играет роль младенца.

Специально применять игровую терапию одной из первых начала А. Фрейд. Она использовала ее в работе с детьми, пережившими бомбежки Лондона во время Вто­рой мировой войны. Дети строили домики из кубиков и сбрасывали на них бомбы. Дома горели, завывали сире­ны, кругом были убитые и раненые, и «скорая помощь» увозила их в больницы. Такого рода игры продолжались несколько недель. Дети получали позитивный опыт ста­билизации своего психического состояния в присутствии взрослого, который их понимает и поддерживает. Когда ребенок имел возможность в игре отреагировать и выра­зить свои переживания, он освобождался от страхов и пережитое не развивалось в психическую травму [65].

Как известно, игра представляет собой попытку де­тей не только отреагировать на ситуацию, но и организо­вать свой опыт. У ребенка создаются условия для упоря­дочивания тревожащего опыта и вынесения на осозна­ваемый уровень своих переживаний. Вместо того чтобы выражать свои чувства в словах (чего ребенок еще не умеет), он может закопать в песок или застрелить драко­на либо отшлепать куклу, замещающую маленького брат­ца. Для детей игрушки — слова, а игра — его речь. Ребе­нок проявляет в игре свои чувства и таким образом вы­водит их на поверхность, получая возможность взглянуть на них со стороны и либо научиться управлять ими, ли­бо отказаться от них. Гнев, страх, соперничество между братьями и сестрами, кризисы и семейные конфликты могут изображаться непосредственно, когда ребенок ра­зыгрывает сценки с человеческими фигурками. Кроме того, ребенок игрой управляет, т. е. он становится ак­тивным.

Обычная совместная игра с родителями или другими взрослыми позволяет в аллегорической форме воспро­извести некоторые конфликтные семейные отношения. Тогда ребенок получает шанс отреагировать в эмоцио­нальной экспрессии накопившееся напряжение. При этом надо иметь в виду, что страхи перед сказочными персонажами проходят быстрее, если эти персонажи представлены действительно жестокими, коварными, мстительными и злопамятными. В этом случае эффективнее включается психологическая защита, ответные действия становятся более активными, а результаты — более оптимистичными. Другим способом дать отреаги­ровать ребенку свои проблемы является рисование (один из видов арт-терапии). В этом случае рисунок выступает как средство усиления чувства идентичности ребенка, по­могает ему узнать себя и свои возможности. Так, караку­ли, представляющие в норме исходную стадию детского рисунка, обнаруживаясь в более старшем возрасте, отра­жают чувство одиночества и беспомощности. Наблюдае­мые у детей постарше стереотипные, схематические изо­бражения типа пиктограмм часто реализуют функцию сублимации и манифестируют защиту.

Работая с детьми, переходя от наблюдения особенно­стей рисунков данного ребенка к обучению его другим формам отражения действительности (например, лепке, строительству из песка, письму, рассказу), можно опо­средованно корригировать подсознательные очаги напря­женности. Имеется положительный опыт, когда у детей после катастрофы под Уфой снятию страха перед огнем помогало рисование пожаров. В этих рисунках детей про­сили постепенно уменьшать величину пламени, делая его все менее страшным. На заключительном этапе пламя «задували», как реальную свечу. Аналогичные методики успешно использовались для нормализации состояния детей после землетрясения в Армении.

Большое практическое значение имеет работа со сно­видениями ребенка. Известны даже некоторые классиче­ские формы детских архетипических снов, которые ребе­нок может видеть неоднократно. Иногда дети даже пытаются их нарисовать, как считает Юнг, с целью от­реагировать и тем самым защититься от неблагоприят­ных, раздражающих воздействий тяжелой семейной жиз­ни. Специально организованное рисование пугающих и повторяющихся сновидений позволяет детям осознавать и изживать свои травмирующие переживания.

Поскольку предтечей некоторых способов замещения у ребенка выступает вместо действия речевой ответ, ино­гда очень полезно дать возможность ребенку отговорить­ся. В восприятии детей отговорка не только уничтожает зловредное действие обидных слов на человека, но и об­ращает их против самого обидчика. Для детей 6—8 лет важен сам факт ответа в виде наивных формул отговорки как магических средств помощи себе: «А я лесенку по­ставлю и все буквы переставлю». С годами отговорки из­меняются и либо становятся анахронизмами («Тюльпань отсюда, а то как засиреню — ромашками обсыпешься»), либо формируют ругань.