Студопедия — Албегата Батаи и невестка Барсагата
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Албегата Батаи и невестка Барсагата






В давнишние времена доблесть и победа, ма хурта, определялись числом мужчин, жизнь — количеством земли и всякого добра, поведение же людей — адатом. Из-за адата наши деды готовы были пойти на смерть и порядок жизни устанавливали адатами. Да и как могло быть иначе: ни царя, ни князей наши предки не знали, а начальник и закон пришли в наш край извне и поздно. Начальниками в те времена были старшие родов, а законом — обычаи нашей горной страны — они и управляли всем тогда, как же иначе. Какой безумец решился бы нарушить адат! Но сильный, богатый род и на это шел, пренебрегал обычаем, когда это ему было угодно, и все сходило ему с рук. В то же время, когда это было им выгодно, ревностнее всех ратовали за обычаи они же, эти сильные и могущественные роды.

Но зачем вести речь так издалека, лучше прямо начать рассказывать.

Род Албегата не считался захудалым ни в Масгута, ни в его окрестностях. Всегда вооруженному, всегда бывшему наготове, — чего еще нужно было ему, чтобы жить спокойно? Они и жили в полном достатке, в таком, что от сытой жизни у них была даже отрыжка. Дни проходили в пирах, а ночи — в свадьбах, вот как они жили на своей земле! Вон повыше, с дозорного места, на склоне горы, еще видны развалины фундамента их домов и башен.

Но разве всегда дни жизни наполнены весенним солнцем счастья? Иной раз они омрачаются зимнею стужей несчастья. Настали и для фамилии Албегата дни несчастья, такие ненастные, что даже память о былом благоденствии этой фамилии развеяло ветром.

Сильнее и могущественнее Албегата был род Барсагата. Был он многочислен, велико было количество воинов-мужчин; отважны были эти бойцы, и с целым государством могли они вести войну. Землёй же были так богаты, что я назвал бы их горскими князьями, да и не всякий князь угнался бы за ними. Даже у Тагиата, вероятно, не было столько земли. Но око имеющего много — ненасытно. Так и Барсагата: где отвагой, а где и бесчестным путем увеличивали они свои владения и добро. Народ их терпеть не мог, но что можно было сделать, когда остальные роды дрожали перед Барсагата, которые никому не прощали ничего, не переносили никаких указаний и были так заносчивы, что даже птица не смела пролетать над их владениями. Албегата дружили с Барсагата. Бог знает, что побуждало их дружить с этой алчной и кровожадной фамилией. И погибель Албегата произошла именно из-за этой дружбы.

Наступили дни тутыра. Собрался народ со всех окрестных мест в аул Масгута, как же иначе. Земля дрожала от топота ног, шум от их криков стоял невероятный. Чванливые Барсагата не снисходили до того, чтобы вступать в игры с другими фамилиями. Они играли лишь друг с другом. Но вот в игру Барсагата вошел Салдженык — мужчина из рода Албегата. Считался он необыкновенным наездником и имел коня прекрасного. В былых набегах на Грузию добыл он его из-под знатного князя.

Отборная молодежь Барсагата, джигитовавшая на конях, приняла Салдженыка в свою игру. И порешили они, ма хурта, испытать силу наездника и коня. Немало было у молодежи Барсагата хороших коней, немало было среди них и наездников отличных. Вот начали они джигитовать. Долго, до самого вечера, джигитовали они. День склонился к закату, но никто из славных наездников не был побежден. И в скачках, и в стрельбе в цель со скачущего коня, и в искусстве джигитовки, и в играх на скаку — ни один не уступал другому.

Говорит тогда Салдженык, поглаживая шею лошади:

— А ну-ка, давайте-ка, славная молодежь Барсагата, иначе испытаем наших коней. Давайте скакать от того места, где копают глину, прямо вниз до реки, что в ущелье. Кто доскачет раньше и не слетит с коня, тот будет считаться выигравшим.

— Будь по-твоему, о славный сын Албегата. Но хочу предупредить тебя заранее, как бы тебе не оказаться у реки раньше твоего коня! — кинул ему в шутку Дадай, лучший джигит среди молодежи Барсагата.

— Посмотрим, храбрый Дадай! — ответствовал Салдженык, поднимаясь с всадниками к месту, где копали глину.

Взгляните, ма хурта: этот холм почти отвесно обрывается к воде, он очень высок. Теперешняя молодежь даже пешком не решится сойти по этому обрыву, не то, что верхом. А тогда, ма хурта, народ был могуч, как лев, совсем справлялся, был удивительно искусен и в бранном деле и там, где надо было показать ловкость и выдержку. Кто не был таким, того парни не пускали в свои ряды, гнали его к девушкам, говоря: «Не годишься в мужчины». Девушки отворачивались от такого, кривили губы. Горе ему — кличка авзара[31] садилась на его голову, как паззы[32] садится на грудь человека. Имя авзара всякий считал великим позором и, предпочитая скорее погибнуть, нежели заслужить его, старался во что бы то ни стало выйти в ряды молодцов.

Добравшись до назначенного места, молодежь Барсагата с Салдженыком одним махом пустилась вскачь прямо вниз, иначе как же.

Орлами летят отважные юноши. Уже кое-кто начал отставать. Когда же приближались к реке, Салдженык опередил остальных на голову коня. Точно громом небесным пораженная, стояла самолюбивая молодежь. Повторили скачки второй и третий раз, но арабский конь Салдженыка каждый раз хоть на немного, да опережал остальных.

Тогда надменный Барсагата обратился к нему, будучи не в силах скрыть раздражение:

— Албегата, мы жили с тобою дружно, как братья. Жеребенок не должен послужить причиной вражды меж нами. Уступи мне твоего арабского скакуна. И все, что назовет твой язык, готов я отдать тебе.

Кто знает, может, и не пожалел бы Салдженык коня для Дадая, ведь они были друзья. Но обидными показались ему слова Дадая, произнесенные гневно, и сказал он в ответ:

— С непривычки мой конек может тебя сбросить и изувечить, Дадай. Пусть уж лучше и счастье, и несчастье, и радость, и горе от него принадлежат мне!

Ничего не ответил Дадай. Но затаил в сердце злобу.

Был у Салдженыка брат, по имени Кудзан, никчемный, пустой, легкомысленный мужчина. Туго опоясав свою красную черкеску, садился он на танцующего коня, и, глядишь, летит на свадьбу, на пир или на празднество в честь святого. Так проводил время щеголь и лентяй Кудзан. Вот к нему и подъехал Дадай.

А между братьями не было ни согласия, ни дружбы. Салдженыку неприятно было пустое щегольство брата вместо мужской доблести или его бесконечные, бесцельные шатания вместо работы! Указывал Салдженык на это брату, увещевал его то ласково, то сердито, но не таков был Кудзан, чтобы внял он чьим-либо наставлениям или советам. Кудзан был сущим несчастьем для брата. Дадай же стал еще больше натравлять глупого Кудзана на Салдженыка, говоря: «Женатый, имеющий детей Салдженык, как бык, впрягся в домашнюю работу, ты же — одна головушка, и как только он сможет, поверь мне, выгонит он тебя голого и босого. Он и до сих пор сделал бы это злодеяние, но ждет, чтобы подросли его дети. Не видишь разве: называет тебя дома никчемным и глупым и поносит при всем народе. Кто же так делает по отношению к любимому брату?»

Вот что нашептывал Дадай Кудзану с глазу на глаз в сердечной беседе. Случалось, что и на людях, среди товарищей дразнил его, говоря: «эй, ты, дармоед из рода Албегата!», «бабочка-однодневка», «обделенный в доме», и чего, чего еще не говорил сорвиголова Дадай!

Однажды он продержал у себя Кудзана до поздней ночи. Поил его кукурузной водкой, подносил турьи роги, полные черного пива, разве мало было еды или напитков в его обильном доме? Кто знает, что наговорил ему за столом Дадай. Известно лишь, что Кудзан, идя домой, не повесил свое крымское ружье через плечо, как всегда, а держал его под мышкой. Пошатываясь, вошел в дом, увидел, что его брат спит, повернувшись спиной к огню — нездоров был Салдженык. Остальные члены семьи тоже спали на своих лежанках, и даже его невестка, жена Салдженыка, не сидела одетая, дожидаясь его, как полагалось, а притулилась где-то в углу. Рассердился Кудзан, что не дождалась его невестка, решил, что, видно, его не уважают в этом доме, вовсе не считаются с ним. И, зайдя меж двух столбов за очаг, выстрелил оттуда в брата. Ружье было заряжено медной пулей. Пуля пробила позвоночный столб и прошла на вылет. Не пошевельнулся даже Салдженык, — был убит наповал, да будет так с твоим врагом!

С тех пор на род Албегата посыпались несчастья. Говорили, что кто-то из них, будучи в Грузии, завез оттуда какую-то болезнь. Вследствие ли этого или потому, что отвернулись от них святые наших гор за страшное злодеяние Кудзана,— этого никто не знает, но, спустя немного времени После смерти Салдженыка, пошел мор по всему их роду и стал косить их, косить. Плачем и воем наполнился холм Албегата. Причитания и стоны не прерывались ни днем, ни ночью. Боясь заразы, народ укрылся в убежищах. Кто осмелился бы тогда помочь Албегата или пойти к ним с соболезнованием? Кто сошел с ума! Пока они, несчастные, были в силах, относили своих покойников в фамильный склеп. Потом стало им невмочь, и никого из них не было больше видно. Под конец смолкли и плач, и стон их, и дым перестал садиться над их крышами.

«Оборвался род несчастных Албегата», — сказал народ в убежищах и, убедившись, что мор прошел, все вернулись домой.

И вдруг однажды с башни Албегата послышалось: — Эй, аул Масгута! Да уберегут вас от болезней и врагов святые наших гор! Болезнь скосила мою многочисленную фамилию. Один-одинешенек остался я. Ах, если б кто из вас захотел сделать благо для моей души, помог бы мне совершить погребение покойников моего рода!

Поднял народ свои глаза, видит: с вершины башни кричит один из Албегата, по имени Батай. Как добропорядочного и серьезного человека знал аул Батая. Тогда старшие, сидя, как водится, на сельской площади, сказали младшим: — Теперь зараза не страшна, ну-ка, поживее, не оставьте непогребенными прославившихся из рода Албегата, иначе это будет позором для аула.

Двинулся тогда аул на погребенье Албегата. Причитали, плакали над покойниками, потом похоронили их в склепе. Заполнили склеп, привалили камень, служивший дверью, вычистили жилища их, присмотрели за скотом и разошлись по домам.

Вслед за этим несчастный Батай надумал устроить своей фамилии поминки. Послал пригласить всех родственников и друзей, всех, живущих в ущельях Масгута.

В назначенный день собралось множество народа. Батай отдал для угощения гостей все зерно и весь скот, какой был у его погибшей фамилии. Народ удерживал его, говоря, что ведь ему самому надо чем-то жить, но он не послушался. Какое-то тайное решение созрело в нем. Ну, сел народ за трапезу, иначе как было бы, и помянули несчастную фамилию.

А когда закончилась трапеза, стал Батай среди народа и сказал:

— О, добрый народ! Благодарю всех, кто почтил сегодня мой бедный род. Да будут в особенности благословенны святыми наших гор Барсагата, которые не оставили непогребенными моих покойников, упокоили их в земле. Сколько ни есть у меня скота, жилищ, земли, воды, принадлежавших

Албегата, все, на что я имею право, отдаю роду Барсагата. Пусть живут и работают с лучшим счастьем. Пожелают ли они поделиться этим добром еще с кем-нибудь или нет — это их воля. Мое право с сегодняшнего дня на это имущество, больше не распространяется. Сам же я не намерен дальше жить: дорога ведет меня туда, где покоится моя многочисленная фамилия. Тот, кто вздумает препятствовать мне в этом, да будет он на том свете посвящен фамилии Албегата, да постигнет его род участь рода Албегата! Сказав это, он покинул ошеломленную толпу, направился к склепу, вошел в него и завалил за собой камень. Народ и друзья начали просить и умолять его: «Не дай погаснуть твоему роду!» Но он никого не послушался. Удержать же его насильно никто не решился, боясь его проклятия. Понятно, что лучшие и почитаемые народом люди не могли уйти из Масгута, оставив дело в таком положении. Когда лишний народ разошелся по домам, все те, чье мнение было решающим, собрались на площади и стали обсуждать, каким образом выманить Батая из склепа. Много средств применили они, но не смогли сломить его упорства: ни за что не соглашался он выйти. Послали к нему с просьбой старика Батага, старшего, почтеннейшего в роде Барсагата, но даже его глубоким, умным речам не внял Батай, не захотел выйти из склепа. Так что не оставалось в этом краю мужа, почитаемого всеми, который не ходил бы к Батаю в качестве ходатая. Народ уже не знал, что и придумать. Прошло пять дней с тех пор, как Батай заперся в склепе.

Один старик, по имени Хамат Калаута, в это время гостил у вдовы Абайта. Она происходила из рода Калаута же, потому и остановился Хамат у нее. Калауон была пожилая, мудрая, добропорядочная женщина. Понятно, что за ужином у Хамата с Калауон часто заходил разговор об Албегата Батае.

Однажды Калауон обратилась к Хамату, говоря: — Брат мой, я знаю еще одно средство для того, чтобы Батай вышел, но от страха перед несчастьем волосы станошятся у меня дыбом, сердце мое трепещет, язык во рту не поворачивается.

— Оттого, что произнесешь слово «огонь», уста не опалишь, сестра моя, — говорит женщине Хамат. — Если ты знаешь средство, чтобы Батай вышел из склепа, скажи. Не чужие нам Албегата — родственники наши. Мы здесь одни. Никто не слышит нас, и если будет сказано что-нибудь, отчего может произойти несчастье, никто, кроме нас двоих, не будет этого знать.

— Заклинаю тебя прахом предков в стране мертвых, если откроешь кому-либо это дело, не обдумав его, как следует! Я — глупая женщина, ничего не понимаю, ошибаюсь я или нет — не знаю. Ты умен, ты сам посуди: Батай любил Цара-хон, жену Дадая Барсагата. Во всем мире не было для него никого дороже ее, даже его погибшая фамилия. Если послать к нему Царахон, не выдержит его сердце, и он выйдет, так подсказывает мне чувство. Но Барсагата — люди злые и, если узнают истину, вытащат Батая из склепа, чтобы отомстить за поругание, а Царахон зарежут. И я, глупая женщина, не знаю, что предпринять, чтобы было лучше, да умру я за тебя! — говорит женщина, вся дрожа.

— Но откуда ты знаешь все так подробно?

— Как не знать мне, когда я сама была их посредницей! Батай любил Царахон, когда она была еще девушкой. Когда же она вышла замуж за Барсагата, Батай часто приходил ко мне, как к родственнице, и они виделись у меня. Никто во всем мире, кроме нас троих, не знает этого. Теперь и ты знаешь это, но, заклинаю тебя прахом усопших, не проговорись никому! Не дай мне увидеть несчастье этих двух людей! — умоляет женщина.

— Не бойся, сестра моя, успокойся. Мы сделаем так, как будет лучше, и не допустим до греха, — говорит женщине Хамат.

До самого утра не сомкнул глаз старый Хамат. Все думал, как сделать лучше. «Если послать Царахон к склепу, придется открыть правду об ее отношениях с Батаем. Если же послать ее в склеп, не говоря ничего, вдруг да выйдет

Батай, тогда что стоит Барсагата догадаться, в чем дело?;Или не впутывать Царахон в это дело? Но ведь умнейшие и благороднейшие из народа не находят никакого средства, чтобы выманить Батая».

В таком волнении провел Хамат всю ночь. Наутро отозвал он трех наиболее уважаемых стариков и осторожно посвятил их в дело. Думали, думали они и порешили поговорить с Батагом. Для этого они уединились с ним: в его доме.

Подошли к делу издалека и наконец открыли ему все. Стали перед ним на колени, говорят:

— Теперь у нас уже не осталось ума, но твоим умом живет весь наш бедный народ, пусть же твой ум будет нашим судьей и судьей этих несчастных душ, да перейдут на нас твои болезни!

Крепким человеком был старый Батаг. Лицо его осталось невозмутимым. Выслушав жалостную повесть, он долго молчал.

— Я понял вас, почтенные старцы, — сказал он наконец, — дойдет ли сказанное вами до моего рассудка или до сердца,;решу ли я дело умом или сердцем, об этом сейчас я не скажу ничего, пока не посоветуюсь со своими младшими.

Задрожали старики, точно пробрало их холодом, и вышли вон.

И вот все мужчины рода Барсагата, все, кто мог держать оружие, собрались в большой дом старшего рода на фамильный совет. Кто знает, что говорил и о чем толковал Батаг со своей фамилией, но солнце уже зашло, а они все еще не расходились. Народ беспорядочно ходил по улицам, удивляясь, по какому поводу жестокая фамилия Барсагата собралась на родовой совет. Старики, знавшие в чем дело, сидели на сельской площади, как на колючках, ожидая, что решит суровая, не терпящая обид фамилия.

Уже в сумерки открылись двери дома Батага. Опираясь на палку, вышел оттуда Батаг, за ним многочисленная фамилия, среди них и Дадай — черный, мрачный.

Батаг вошел в круг, сел. Народ молча ждал. Наконец Батаг начал:

— Я не знаю здесь, среди всего народа никого, кто был1 бы обрадован тем, что оборвался род Албегата. До самых дней его гибели наш край знал Албегата, как славную, чтящую» адаты фамилию.

Но вот погибли все они, осталось из них лишь одно неразумное дитя, оно при жизни еще затворило за собой дверь смерти.

В течение пяти дней вы все старались вернуть его к жизни, но это не удалось вам. Теперь возьмите, пошлите к склепу всех женщин, какие только находятся здесь в ауле местных и приезжих. Есть у нас невестка, ее считают хорошей плакальщицей, так пошлите ее вперед. Быть может, не выдержит сердце несчастного Албегата плача женщин, и выйдет он. Я не знаю больше никакого другого средства народ добрый, так что испробуйте это.

Поднялся тогда народ, собрали всех женщин и отправили их по тропинке к склепу Албегата, как того требовал обряд «иронвандаг»[33], с плачущей Царахон впереди. А народ, сколько его было, разбился на кучки по возрасту, старики впереди, и стал с двух сторон склепа, опустив глаза.

Вот «иронское шествие» приблизилось к склепу. Первые три женщины из трех рядов попеременно причитали. Наконец начала причитать бедная Царахон, удивительная в искусстве плача.

И вот, когда запричитала она перед склепом Албегата, вызывая его, когда невестка афсарма[34], женщина-уайсадаг[35], понявшая, какое жестокое наказание ждет ее со стороны суровой фамилии за ее позор, выйдет ли Батай из склепа или нет, — дала волю голосу, оплакивая свою жизнь, свою несчастную любовь, тогда весь народ застонал от жалости.. Даже старики не выдержали этого душераздирающего плача и стали вытирать кулаками слезы. Леса и скалы отзывались на стенания Царахон, смолкла и остановилась даже буйная река. А о женщинах и говорить нечего: по их щекам текли родники слез и, точно ручьи в половодье, сбегали вниз, к аулу. Забыв про Батая, народ оплакивал несчастную, исстрадавшуюся женщину.

Не выдержал Батай, рванул дверь склепа, вышел и с воплем повалился на землю перед Царахон.

Когда народ немного успокоился, подняли Батая, довели его до дому, женщины же вернулись к себе.

Но пришедшие из других аулов не хотели идти домой, они боялись за Царахон и за Батая. «Вдруг да не сдержит своей горечи суровый род Барсагата и решит покончить с Царахон и Батаем?»

Барсагата, от мала до велика, женщины и мужчины, все зашли в свои дома, не слышно было ни звука, ни движения. Кто знает, что они замышляли? И потому народ дрожал от страха. Засылали еще стариков к Батагу, но тот не принял их, и те не осмелились пойти еще раз.

Тогда народ счел за лучшее остаться в ауле, выждать, чем кончится дело. И простояли до утра, не сомкнув глаз...

Поутру, еще солнце не осветило гор, когда Батаг вторично созвал свою фамилию, всех мужчин, способных носить оружие и могущих держать совет. Собрались вновь Барсагата в дом старшего своего рода, иначе как было бы.

Сидит Батаг неподвижно на возвышении, в кресле своих дедов, безмолвно, точно высеченный из камня. Молча входят члены семьи из рода в большой дом, и каждый, соответственно возрасту, занимает свое место среди сидящих или стоящих. Вокруг тихо, точно нет никого живого. Брови сдвинуты, руки на кинжалах...

Собралась уже вся фамилия. Но Батаг всё безгласен, и потому немы все. Наконец тяжело приподнялись веки Бата-га, и показались глаза, неподвижно устремленные на цепь, висевшую над очагом. Тело его осталось неподвижным, но едва приметно для глаза зашевелились белая борода и губы. Начал говорить Батаг, и ни разу больше не опустились его веки.

— Невиданный, не случавшийся еще в Осетии позор покрыл твою голову, о род Барсагата! Забыв про обиду, нанесенную тебе, ты из могилы вернул к жизни своего обидчика. Во всех углах Осетии у людей, пораженных этим неслыханным делом, возникают дурные предположения. Имя твое втоптано в навоз, лицо покрыто грязью. Кто станет после этого есть твой хлеб, о род Барсагата? До каких пор ты будешь носить перед народом загрязненное лицо свое, до каких пор будут плевать на тебя дети?! В лес ли пойдешь, там тебя будут оплакивать деревья, на вершину ли горы, там птицы пропоют тебе вслед песню позора, в поле — там не снесет тебя земля с твоим позором, покатит в грязь. Как же ты после этого собираешься жить, о род Барсагата, потеряв имя, когда в наших горах нельзя жить без чести?

Побагровели все лица, вспыхнуло в сердце пламя, засверкали гневом глаза у суровых, неукротимых бойцов Барсагата.

— Дада, смерти прошу у тебя, как благодеяния, дай мне право умереть! — вырвалось из груди Дадая.

— Да, да, права смерти! — послышались голоса сидевших и стоявших в комнате мужчин.

Глаза старого Батага сверкнули, как у двадцатилетнего юноши.

— Смерти? Когда же смерть была саваном, прикрывающим позор покойника?! Заставила ли когда-нибудь смерть забыть народ о чьем-либо позоре? Разве избавляет она от него? Обагрите вы свои мечи поганой кровью Албегата, кровью Царахон, — разве это заставит забыть ваш позор? Проткните мечами весь род Цараха, всех родственников Албегата или погибнете сами от их мечей — разве позор ваш уйдет вместе с вами в могилу? Выбросьте на солнце покойников Албегата, выкиньте в навоз их надочажные цепи, — исчезнет ли от этого наше горе? Смерть? Смерть не смоет позора с лица!

И суровый старик опустил голову.

— Сердце разрывается от горя, мутится ум. Какого совета ждешь ты от нас, о наш старший? Прикажи, что же нам делать, не доводи нас до отчаяния, окажи нам такую благость! — умоляет его сидящий рядом старик.

Как юноша, вскочил со своего кресла Батаг, и заговорил, сверкнув глазами. Стальной голос его приподнял на себе* потолок комнаты.

— Что нужно делать, скажет вам старый Батаг! Пусть навалятся горы позора на грудь Барсагата, пусть разлившаяся река позора колотит об нее камни и скалы — не сломится стальная грудь, выдержит. Фамилия Барсагата сделает то, что не случалось еще никогда в Осетии, чтобы славное имя ее осталось в веках, пока есть говорящей на нашем языке.

— Идите, приготовьте Царахон, как готовят невесту, украсьте ее всем, чем полагается. Не какая-нибудь захудалая фамилия выдает ее замуж, а сама фамилия Барсагата! Сами выдаете невесту, сами и будете сватами! Утром, до рассвета, жените сына Албегата. Идите же, готовьтесь к свадьбе, Барсагата!

Молча, бесшумно вышла вся фамилия из комнаты старшего.

Поутру разнеслась в народе молва о беспримерном решении фамилии Барсагата. Ошеломленный народ не хотел верить, но когда увидел, что слух оправдывается, хлынул со всех сторон к старому Батагу. Крики радости и благословения неслись к небесам. Имя Барсагата стало в народе знамением чести. Со славой привели Барсагата Царахон в дом Албегата. Эту удивительную свадьбу играли целую неделю. И лишь после этого все, благославляя Барсагата, разошлись по домам.

От Батая и Царахон пошло потомство. Албегата снова стали фамилией. Еще недавно был жив один из них, старый Сосе. Далеко прославлен был он.

Жили Батай и его дети под защитой Барсагата, чем могли старались быть полезны роду Барсагата, служили им, как младшие. Барсагата тоже почитали их за родных. Но потомство Батая оказалось немногочисленным, недолговечным. Какой-то злой рок преследовал их: дети их умирали малолетними, и род их постепенно вымирал. В нашем ауле их больше нет. Не знаю, может, у старого Сосе осталось еще какое-нибудь потомство в Кобане[36], куда он переселился, а так, по-видимому, оборвался род Албегата в ауле Масгута. Вода и земля их достались фамилии Барсагата. Так жили, ма хурта, наши деды.







Дата добавления: 2015-08-31; просмотров: 725. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Расчетные и графические задания Равновесный объем - это объем, определяемый равенством спроса и предложения...

Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...

Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...

Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...

Внешняя политика России 1894- 1917 гг. Внешнюю политику Николая II и первый период его царствования определяли, по меньшей мере три важных фактора...

Оценка качества Анализ документации. Имеющийся рецепт, паспорт письменного контроля и номер лекарственной формы соответствуют друг другу. Ингредиенты совместимы, расчеты сделаны верно, паспорт письменного контроля выписан верно. Правильность упаковки и оформления....

БИОХИМИЯ ТКАНЕЙ ЗУБА В составе зуба выделяют минерализованные и неминерализованные ткани...

Виды сухожильных швов После выделения культи сухожилия и эвакуации гематомы приступают к восстановлению целостности сухожилия...

КОНСТРУКЦИЯ КОЛЕСНОЙ ПАРЫ ВАГОНА Тип колёсной пары определяется типом оси и диаметром колес. Согласно ГОСТ 4835-2006* устанавливаются типы колесных пар для грузовых вагонов с осями РУ1Ш и РВ2Ш и колесами диаметром по кругу катания 957 мм. Номинальный диаметр колеса – 950 мм...

Философские школы эпохи эллинизма (неоплатонизм, эпикуреизм, стоицизм, скептицизм). Эпоха эллинизма со времени походов Александра Македонского, в результате которых была образована гигантская империя от Индии на востоке до Греции и Македонии на западе...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.01 сек.) русская версия | украинская версия