Лотарингия

Эта карта наглядно отражает последовательность этапов овладения Лотарингией: 1552, 1632, 1641, 1642, 1648, 1659,1661 годы. Этапы, за которыми следовали продолжительные периоды частичной или полной оккупации. В то же время видна сложность границ и территориального переплетения между Францией и империей. Это был неуловимый переход от относительной французской простоты к германской сложности.

 

Сначала Лотарингию «обгрызли» со всех сторон: 1632 год — аннексия Клермонтуа (Клермон-ан-Аргон) и оккупация Мецского епископства, Стене и Дюн-сюр-Мёз в 1641-м; Вестфальский договор (1648) признал окончательной аннексию трех епископств. После 1552 года Франция оккупировала епископства Верден, Туль и город Мец. Мецское епископство, в миру княжество (столица Вик-сюр-Сей), не входило до 1632 года, оставаясь юридически частью Священной империи. В 1659 году по Пиренейскому миру аннексируются северные земли по Маасу с Монмеди, мозельские земли с Тионвилем. В 1661-м Тионвильский анклав увеличился за счет Зирка и образовавшаяся полоса земель позволила соединить на королевской территории Верден с Мецем и Мец с Эльзасом. Наконец, результаты политики присоединения — эти противозаконные и односторонние аннексии в мирное время — после Нимвегенского мира не всегда признавались. Лотарингия была, с другой стороны, долго и систематически оккупированной с 1633 по 1661 год, затем с 1670 по 1698-й. С 1737 по 1766 год успешное управление Антуана Мартена де Шомона де ла Галезьера, которого король Франции назначил канцлером Лотарингии под номинальным правлением Станислава Лещинского, завершило переходный период.

Случай Эльзаса более парадоксален. Первоначально французское внедрение не было желательно. Его породила война. Габсбурги были здесь сеньорами на двух третях земель. Французское продвижение в Эльзасе 1634–1648 годов следовало из взятия в залог и права покровительства, «более прекрасного, более почетного и более славного, нежели любое другое» (Жан Боден[50]). Покровительства перед лицом непреклонных отвоевательных устремлений Габсбургов в стране более чем на треть протестантской, против насилия шведских войск, предоставленных самим себе после смерти Густава-Адольфа. Покровительства, скрепленного согласием князей и народов. «В январе 1634 года граф фон Сальм, видам Страсбургского епископства, обязанный защищать Хагенау и Саверн, передал эти города командованию французской армии наблюдения маршала де Ла Форса» (Жорж Ливе). Маршал потребовал «утверждения населением». Продвигавшаяся Франция была Францией Нантского эдикта и Эдикта милости, но не Францией эпохи отмены Нантского эдикта, и ее представлял маршал де Ла Форс, крупный гугенотский сеньор. В пользу французского протектората играл фактор близости. Император был далеко, империя представлялась тревожной и, для простестантов, подозрительной. «Договоры протектората» несут след политической раздробленности. Французский суверенитет не одинаково перемещался с юга на север Эльзаса. В Верхнем Эльзасе и Зундгау была полная административная пустота, старые власти исчезли, сохранились только низшие органы. Судебные и финансовые органы перешли в руки оккупантов, которые взяли на себя поддержание внешней безопасности и полицию. На оккупированных ими территориях шведы разместили организацию с центрами в Страсбурге; она была потрясена отходом их войск. Несмотря на австрийские попытки сопротивления, утвердилась французская власть.

Эльзас и Лотарингию объединяло по крайней мере одно. В начале XVII века они разделяли общее для империи демографическое ослабление. Мир больной, мир истощенный. Включение во французское единство несло немедленную выгоду. Лотарингия потеряла, как относительно укрытая провинция империи, между 1625 и 1660 годами половину населения (войны, вторжения, голод, эпидемии, годы чумы 1633–1636 были исключительно суровыми). Эльзас, где французский протекторат сыграл свою роль быстрее и лучше, казался не столь глубоко пораженным. Эльзас в гораздо большей степени, чем Лотарингия, ввиду его стремления к присоединению, ввиду глубины французского патриотизма его жителей на службе в армиях имперской и революционной Франции, был сектором исключительного демографического подъема XVIII века. Вдвое, а то и почти втрое большего в сравнении с темпами Каталонии, Валенсии, благополучных провинций Англии. Двести пятьдесят тысяч жителей в конце XVII века, более 600 тысяч — 90 лет спустя.

С 1648 по 1652 год Фронда прорывается наружу, несмотря на Ланс (20 августа 1648 года), закрепивший достижения Рокруа. Франция на миг вернулась к эпохе Испании десятью годами раньше. Испанские войска в Бордо и Нанте. Заколебались самые верные — Сегье, Сюлли, Тюренн. Эта Фронда, которую Таллеман де Рео[51]назвал «войнушкой» (guerrette), — оказалась самым великим испытанием, самой большой угрозой, с которой когда-либо сталкивалась Франция, периодом, который трудно было завершить из-за полуварварского состояния, изоляции и социального разложения.

Но движение вперед возобновилось. В 1652–1668 годах — постепенное овладение Фландрией и методичная осада ФраншКонте. После двух лет крупнейших дипломатических маневров столетия в ходе островной конференции (август — ноябрь 1659 года) между Луисом де Аро и Мазарини был заключен Пиренейский договор.

Франция получила Руссильон и часть Сердани. Одновременно Франция злорадно припечатала к Испании Каталонию, которая все помнила и ничего не простила. Уступка Авена, Филипвиля и Марьенбура — цена кастильского pundonor, выкуп принца Конде, восстановленного во всех его должностях и именах — начало глубокого демонтажа Нидерландов. Артуа почти полностью, Гравлин и Бурбур близ Дюнкерка, уступленного англичанам (выкуплен Францией у Карла II в 1662 году), территории Эно, а также другие к востоку и к югу от Люксембурга, Тионвиль в частности, завершающие окружение Лотарингии. В счет будущего заключается брак инфанты Марии-Терезии с юным 22-летним королем; поскольку в Испании Салический закон в то время не действовал, инфанта могла наследовать престол, не опасаясь появления конкурента мужского пола: инфант Проспер был мертв, Фердинанд — на последнем издыхании, будущий Карл II еще не родился; в акте от 7 ноября 1659 года инфанта отказалась от своих прав при «условии», которое связывало и тем самым аннулировало отказ невозможной выплатой умеренного для инфанты приданого в 500 тыс. золотых экю.

С помощью этой ситуации Людовик XIV добился в Лондоне, в Италии, противостоящей Магрибу, признания превосходства в Европе, которое уже не будет оспорено. Успех Деволюционной войны, несмотря на выношенность замысла и благоприятные условия англо-голландского конфликта и чуму, опустошившую восток и юг Англии, оказался незначительным. Предваряемая шедевром злонамеренности — «Трактатом о правах наихристианнейшей королевы на разные государства Испанской монархии», — французская армия в мае 1667 года начала операции, более похожие на крупные маневры, чем на войну. Однако успех, учитывая соотношение сил и первоначальное преимущество, оказался незначительным. Известен выбор Людовика XIV в Аахене (2 мая 1668 года). Он отказался от Франш-Конте, укрепления которого, еще годные, были срыты, несмотря на то что посредники и враги настаивали на их сохранении, зато Франция получила Берг, Фюрне, Армантьер, Куртре, Менен, Лилль, Дуэ, Турне, Ауденарде, Ат, Бенш, Шарлеруа с прилегающими к ним землями. Испанские Нидерланды утратили жизнеспособность.

Тысяча шестьсот шестьдесят восьмой год знаменовал собой поворот: осознание того факта — чему усиленно содействовал Людовик XIV, — что Франция замещает Испанию. Относительный провал Аахенского договора был обусловлен созданием фронта протестантских держав севера против французского продвижения: имеется в виду непосредственно Англия, Швеция и, особенно, Голландия.

1668–1679. Голландская война сделала поворот очевидным.

Вчерашний флагман протестантской Европы, Франция оказалась в изоляции перед лицом этой самой протестантской Европы, отныне во имя равновесия враждебной защитницы ослабленных габсбургских государств. Голландская война была еще и первой антифранцузской коалицией, последняя из которых завершится Ватерлоо. Несмотря на изоляцию, война для Франции окончилась победоносно. Она грозила стать катастрофой, не будь технического превосходства французской армии. Мощная армия, поставленная на ноги двумя Летелье, ведомая еще какое-то время Тюренном и Конде, не получила удара в спину. Это породило опасную иллюзию, абсурдную идею о возможности бесконечно держаться и побеждать в одиночку против всех.

Побеждать в Нимвегене, Сен-Жермене и Фонтенбло (август 1678 года, февраль и сентябрь 1679-го). Никаких территориальных изменений, кроме как между сокрушенной Испанией и победоносной Францией. На сей раз Франш-Конте и замена неровной, как зубья пилы, границы на солидную, прямую, выгодную границу на севере: Камбрези, часть Эно (Валансьенн, Бушен, Конде и Мобёж), часть приморской Фландрии (Ипр, Поперинге, Байель, Кассель), остаток Артуа (Эр и Сент-Омер).

Следовало бы понять, что успех был обусловлен двумя случайными факторами: двусмысленностью английской политики — король принудил пойти на мир тех, кому он не простил навязанной ему войны, которую протестантская Англия развязала против Франции, в то время как король хотел воевать с Голландией, — и последней вспышкой на востоке, на фланге империи, турецкой угрозы.

Людовик XIV под влиянием советников увлекся приращениями, применяя «Трактат о правах королевы» в масштабах Европы. В Эльзасе присоединения удались (1679). Клятва «Декаполиса» — акт коллективной преданности десяти традиционно объединенных с 1354 года городов: Хагенау, Шлештадта,[52]Виссембурга, Ландау, Кольмара, Обернай,[53]Кайзерсберга, Розгейма, Туркгейма[54]и Мюнстера. И Страсбурга, занятого в сентябре 1681 года. «Clausa Germanis Gallia» — возгласила памятная медаль. А что в других местах? За исключением Эльзаса, работа «палат присоединения» была упразднена в 1697 году. Оставим детали в стороне. Главное — идея, воодушевлявшая деятелей этого юридического империализма, и семена ненависти, давшие урожай в 1707–1709 годах.

 

* * *

 

Творцами этого упорного предприятия, завершившего формирование внешнего облика Франции, были те же люди, что строили административную монархию внутри. Одна из удач Франции в XVII веке, которой она обязана продаже должностей, — это ее чиновники, лучшая часть буржуазии, часть дворянства. Внутри этой элиты формируется другая элита, или, если угодно, авангард — инспекторы. Отсюда король черпал своих интендантов, интендантов армии и интендантов провинций. Эти инспекторы с временной миссией в армиях, на оккупированных землях, в новых расширяющихся провинциях, при парламенте Меца и «палатах присоединения» были творцами процесса территориального завершения вышедшей в лидеры Франции. Среди такого рода ревностных творцов, остававшихся в полутени, — Николя де Корберон, недавно выведенный из небытия Роланом Мунье, типичный представитель сословия нескольких сотен инспекторов, собирателей государства как внутри, так и вовне. Автор трактата, опубликованного небескорыстно его зятем в 1693 году, сей Корберон был старшим сыном скромного чиновника, особого наместника в судебном округе Труа. Продвижение французской монархии в направлении Лотарингии и Эльзаса дало Николя шанс, которого он не упустил. Король нуждался в верных людях, чтобы превратить временную оккупацию в завоевание. Корбероны доказали меру своей преданности в Шампани во времена Лиги, в 1589 и 1590 годах, что и обернулось для Николя Корберона безвозмездным назначением на должность советника в верховном совете Нанси, процедура необычная: социальная мобильность на этих пограничных рубежах была большой. В 1634 году Людовик XIII трансформировал верховную палату в парламент Меца. И — снова без единого гроша — «6 декабря 1636 года король пожаловал ему патент государственного советника». Корберон нашел себе предков и прирастил фамильное достояние. Одновременно с возведением 4 марта 1648 года виселиц в новообретенной сеньории он с тем же упорством округлял достояние короля, а значит, Франции, в оккупированной и раздираемой Лотарингии. Как? Это видно из речей, произнесенных перед парламентом Меца с 1637 по 1640 год, опубликованных Сент-Мартом в 1693 году. Их содержание удачно резюмировал Ролан Мунье. Достаточно обратиться к нему. Для Корберона его король — «величайший король на земле». Князья, подобные герцогам Карлу и Франциску Лотарингским, — его вассалы (утверждение спорное, Лотарингия относилась к империи). «В отношении сей земли король может начинать с политики оккупации и покровительства. В таком случае он должен уважать местные порядки и обычаи, даже если они не совпадают с тем, что принято в королевстве, ибо сила и власть обычая являются столь неограниченными, что он, согласно мнению всех канонистов, превосходит самый строгий закон. Все меняется, как только король переходит к аннексии».

Корберон верил в аннексию — завоевание есть источник права — в интересах государства. Будучи, разумеется, превыше закона, король обязан ему подчиняться. Во всяком случае, существование независимости королевства требует от короля «поддерживать эдикты и отменять их» или «приспосабливать». Сей ликвидатор привилегий оккупированных пограничных провинций сделался хорошим архитектором новых восточных провинций Франции, призванных с середины XVIII века играть роль все более и более решающей движущей силы в национальном объединении.

 

* * *

 

Но прежде чем утверждать государство вовне, необходимо было сделать это внутри. И здесь мы снова обнаруживаем группу инспекторов. Дабы обозначить присутствие короля при администрации, безусловно преданной, но укомплектованной согласно принципу продажности должностей, а значит, независимой и далекой, король со 2-й пол. XVI века прибегал к временным миссиям инспекторов. Чтобы заштопать прорехи, нанесенные Лигой, Генрих IV использовал более продолжительные, более стабильные, более постоянные миссии. Ришелье сделал из них оружие управления. Назначенные королем, облеченные полномочиями безвозмездно, инспекторы являли собой синтез двух внешне противоположных, но, в сущности, взаимодополняющих систем. Из этих чиновников, никому, кроме короля, ничем не обязанных, Ришелье сделал действенный инструмент эффективного государства. Он поручил наблюдать за войсками финансовым интендантам, в обязанности которых входило снабжение войск и их защита от грабежа поставщиков; эти интенданты стали, кроме того, еще и полицией и правосудием. Внутри страны Ришелье умножил наезды инспекторов. Эти «полномочные комиссары короля» на определенном посту, в начале правления Мазарини стоящие во главе каждого финансового округа, захватывают власть, приказывают и координируют. Они моделировали Францию.

На вершине сложного и теперь отлично смазанного механизма административной монархии — элита крупной буржуазии с шансом на получение дворянства, сливки, если угодно, корпуса инспекторов; в течение полувека доминировали три клиентелы: клиентела Сегье, клиентела Кольберов и клиентела Летелье — Лувуа. «Пьер Сегье, — пишет Ролан Мунье, — принадлежал к той же социальной группе, что и государственные советники, инспекторы и интенданты». Семейство Сегье дало королю одного канцлера, пятерых председателей парламента, тринадцать советников, двух генеральных адвокатов в парламенте Парижа, семерых инспекторов. В 1633–1646 годах Пьер был после кардинала первым лицом в государстве. «Парламент Парижа устами своих депутатов, Совет строками своих решений именовали его Месье, как принцев крови. Король в своих эдиктах, декларациях и грамотах называл его своим дражайшим и преданнейшим канцлером Франции, провинциальные парламенты и прочие инстанции, компании и отдельные персоны обращались к нему Монсеньор. Он стал бароном, герцогом Вильморским, графом Гиенским». Это ему Ришелье обязан разгромом восстания «босоногих», не давшим Нормандии превратиться в Каталонию.[55]Его состояние, возможно, достигало 4 млн. турских ливров, что в 4–5 раз превышало уровень самых богатых председателей парижского парламента.

Состояние Сегье не устояло в потрясениях Фронды. Победивший Мазарини после 1652 года опирался на новое поколение чиновных: на Мишеля Летелье — реорганизатора армии, на Гюга де Лионна — изворотливого дипломата, на Николя Фуке — жонглера в финансовых делах, «суперинтенданта» эпохи инфляции, умудрившегося обойти Сциллу и Харибду. Лоцман в бурных водах необязательно становится капитаном дальнего плавания. Из всего персонала, доставшегося молодому королю после смерти Мазарини (9 марта 1661 года), Фуке был единственным потерпевшим неудачу. Людовик XIV предпочел ему другую креатуру, самого близкого по своим корням к презренному товару Жана Батиста Кольбера. Этот сын сукноторговца из Реймса прошел школу на службе у Мазарини. После падения Фуке, к которому он приложил руку, Кольбер в течение 22 лет, с 1661 по 1683 год, оставался нетитулованным главным министром Людовика XIV, столпом великой мутации французской административной монархии.

Кольбер и кольбертизм, иначе говоря, индустриальная и регламентарная разновидность меркантилизма — французская реакция на экономически неблагоприятный период 60— 80-х годов. Позже будут преувеличивать его последовательность и эффективность. Более важно, что фактически было завершено создание могучего механизма, надолго сделавшего французскую монархию самой эффективной из монархий Старого порядка. Кольбер олицетворял собой не просто экономическую политику, но и административную машину, претендовавшую на все, в том числе и на экономику. Обратите внимание на последние великие дни, дни Оверни (1665), власть чиновников короля утверждалась в сердце Центрального массива. В конце 70-х годов имеет место экономическая и фискальная унификация, интенсивная законодательная деятельность. Она удачно дополнила работу, начатую великими ордонансами XVI столетия. Решительному усовершенствованию подверглось гражданское состояние путем введения вместо единственного экземпляра двойной регистрации, предусмотренной ордонансом 1667 года; была также проведена большая перепись в 1664 году, заложившая основы систематической описательной статистики королевства. Обратим внимание на ордонанс 1664 года (см. Бертран Жиль). Он указывает интендантам на необходимость пользования хорошими картами с административным делением: церковными, военными, судебными, финансовыми, составленными в результате обследования институтов и людей. А также и королевского домена: основных ресурсов, деятельности населения и его эксплуатации страны; развития морской коммерции, промышленности, привилегии для возможного распределения; судоходных или пригодных к судоходству рек, значимости работ, которые предстоит исполнить; конского поголовья; фальшивой монеты. И все в течение 4–5 месяцев.

Циркуляр, датированный Эсмотеном 1664 годом, лучше, чем записки о коммерции и о финансовом положении Франции, лучше, чем советы Кольбера Сеньеле или переписка, которую Лависс систематизировал в «предложение Кольбера», знаменует наглядным образом великий поворот к созданию во Франции самой могучей и самой эффективной административной машины классической Европы. Она будет совершенствоваться. Статистический аппарат 1664 года был расширен, адаптирован и обновлен при переписи 1697 года. Восемнадцатый век усовершенствовал и дополнил его: Доден (1724), Орри (1730),еще раз Оррив 1745 году, Бертен (1760), Лаверди (1764), Неккер (1780) расставили вехи на пути создания статистического инструментария, который на исходе Старого порядка поставил Францию вровень с Англией.

Кольбер — это не один человек, а команда, семья, клиентела. Рядом с ним и после него — Кольбер де Круаси, затем Кольбер де Торси в министерстве иностранных дел, Кольбер дю Террон, Сеньеле в морском министерстве до 1690 года, Н. Демаре на посту шефа ведомства генерального контролера.

Наряду и в соперничестве с династией Кольберов существовала династия Летелье. Организаторы самой мощной постоянной армии классической Европы. Канцлер Летелье, наряду с Мазарини, Фуке и Лионном, один из четырех столпов Верхнего совета в 1661 году, мощная конструкция на руинах Сегье. Лувуа, во втором поколении, был великим человеком; Барбезье, в третьем, несмотря на задатки, — уже заходящая звезда.

Хотя Кольбер и Летелье принадлежали к одному социальному слою — Кольберы изначально несколько ближе к торговле, — между ними была не то чтобы оппозиция, но тонкое различие. Кольбер был «чистый француз». Его ненависть к Голландии была сродни терзаниям любви или зависти к успешной модели; несмотря на свое содействие сокрушению альянсов 1670 года, он оставался человеком протестантских альянсов. Он вырос в системе Мазарини. Он олицетворял «церковный мир». В отношении к протестантам он стоял за строгое, но лояльное соблюдение Эдикта. Группировка Летелье оставалась, в сущности, раскаявшейся сторонницей Лиги. Взлет Лувуа пришелся на отмену Нантского эдикта (18 октября 1685 года).

Из тяжелого испытания 1626–1629 годов «партия» вышла разбитой. В 1630 году католическая реформация полным ходом меняла содержание и облик традиционной церкви, она придала ей прелесть новой молодости и вновь обретенную веру в слово Божие. В 1630–1680 годах протестантская знать переходит в католицизм. Религия мелкого дворянства, «религия, именующая себя реформированной», или, как станут сокращать, «именующая себя религией», стала религией купечества. Поворот обозначило обращение Тюренна (23 октября 1668 года). Католицизм французской католической реформации — августинианский, если говорить о благодати, арнальдианский, если говорить о морали, галликанский в его отношениях с Римом, — диалектически превзошел все оппозиционные чаяния французского протестантского дворянства. Сектантское перевоплощение пуританской революции в Англии опасно отсекло французский протестантизм от могущественной, опекающей, дружественной и покровительственной Англиканской церкви. Разумеется, образцовая монархическая преданность времен Фронды стоила французскому протестантизму того, что вторая половина долгого правления Мазарини стала его последними добрыми днями. В то время испытание «Формуляром» внесло смуту во французскую церковь. Возникла возможность протестантского восстановления в главном. «Прошу вас верить, — еще писал Мазарини Синоду реформатских церквей 1659 года, — что я питаю великое уважение к вам, как к столь добрым и столь верным слугам короля». Поэтому политика комиссаров, установленная в апреле 1661 года по требованию ассамблеи духовенства, поначалу выглядела возвращением к балансированию на строгой и твердой позиции четырнадцати последних лет правления Людовика XIII. Мэтр Бернар, судебный советник из Безье, в книге, призванной вдохновлять действия агентов власти, «Обоснование Нантского эдикта другими эдиктами умиротворения и регламентными постановлениями» точно определил политику применения Эдикта: эта политика восторжествовала в момент дипломатического поворота голландской войны. Начался долгий период подавления французского протестантизма, подточенного вялостью его доблестного дворянства, умевшего в иных обстоятельствах, атакуя, защитить его. Достаточно будет отметить этапы этого периода.

Уничтожение церквей. Разрушение синодальных структур — обрекающее французский протестантизм на фактический конгрегационализм: касса обращений Пелиссона (родился в 1624-м, умер в отчаянном положении в 1693 году),[56]финансируемая королем, не вышла за рамки посредственного прозелитизма; контрмеры против эффективного воздействия дьяконата реформатских церквей на бедных. «Списки, периодически предоставляемые королю, включали на конец 1682 года 58 130 имен и были на суммы относительно небольшие: в Дофине в среднем 7,6 франка на голову; в Они — 12,6 франка».

Затем принимаются за семейную структуру, настраивают детей против отцов. Но до разрыва 1679 года Франции с протестантской Европой не происходит ничего решительного. Посредственная, но не катастрофическая конъюнктура 60-х, 70-х, затем 80-х годов сохраняет трения между все более и более структурирующимся вокруг недопускаемой к должностям экономической элиты меньшинством и католическим народом. Судьба долгое время бывшего привилегированным гугенотского меньшинства в 1672–1679 годах совпадает со среднеевропейской. Условия меняются от одной провинции, и даже сеньории, к другой. Субъективная точка зрения отдельного интенданта, отдельного крупного сеньора и, главным образом, соотношение численности и исторического наследия.

На локальном уровне были предприняты крупные инициативы. Их порождали региональные трудности, усугубленные конъюнктурой, и рвение интенданта-обращающего. Надо ли удивляться наблюдаемому обновлению в XVII веке старых трещин «гражданской войны»? Изобретателем драгонад был некто Марийяк, экспериментальной площадкой — Верхнее Пуату в 1680 году. Информированный Версаль одобрил результат, но не порядок действий, при котором стало известно самое шокирующее. Время остановки для переговоров о галликанском — в какой-то степени, — даже генрихианском решении в контексте конфликта с папой. Великое, беспощадное, генеральное испытание началось в 1682 году в экзальтированной обстановке снятия осады Вены (21 сентября 1683 года) и коронования Иакова II (23 апреля 1685 года).

В атмосфере лета и осени 1685 года эдикт Фонтенбло (18 октября 1685 года) мог показаться едва ли не либеральным: «Да будет позволено, помимо того, приверженцам религии, именующей себя реформированной, пока Богу не будет угодно вразумить их, как прочих, оставаться в городах и весях нашего королевства. и продолжать там свою коммерцию, и владеть своим имуществом, не подвергаясь ни беспокойству, ни утеснению ввиду упомянутой религии, именующей себя реформированной, при условии полного прекращения проведения строевых занятий и собраний под предлогом молений или обрядов упомянутой религии».

«Последняя щепетильность короля? Лицемерие? Ловушка? Уступка либералам?» Забота о международном мнении, «стремление избежать эмиграции строптивцев». Возможно, бессознательная, но, в сущности, подлейшая ловушка. Католические короли в 1492 году оставляли своим подданным-евреям выбор между крещением и исходом. Филипп III в 1609 году изгонял морисков, оставляя теоретическую возможность внести эквивалент половинной стоимости имущества. Обратите внимание на статью X: запрет покидать королевство «под страхом наказания галерами для мужчин и лишения свободы и имущества для женщин». Финальная формула: «Да будет позволено, помимо того.» — не что иное, как посредственная попытка оправдания.

Далее, в 1686 году, начинается необъяснимое. Драгонады причастия. Наглядным образом проявляющее себя пресуществление было в высшей степени соблазнительным, а значит, заманчивым, привлекающим в католическую контрреформацию скорее, чем выгода или страх: от такого испытания своей новой веры новые католики не смогут отказаться. Пелиссон приходит в отчаяние в 1686 году. Принужденные к кощунственным причастиям, новые католики припомнили «боженьку из теста» времен своего детства, вместе с Жюрье[57]открыли знак несомненного осуждения прегрешения против Святого Духа своего так называемого обращения в свете этого события, — попросту вероотступничества. Отчаяние не ведет к невозможности раскаяния. И результат скорее будет другой, чем полное неприятие и ненависть. Кардинал Ле Камю и несколько янсенистов были единственными, кто в эйфории Те Deum осознавали, что «плата за грех — смерть.». В филиграни скоропостижно дехристианизированной в период этих кампаний Франции таилось великое своеобразие французского случая — драма 1686 года.

Сколько было вынужденных бежать, составивших эмиграцию, которую надеялся остановить эдикт Фонтенбло? Эмиграция за два года крайнего давления превысила, возможно не намного, 100 тыс. человек. Если подвести баланс миграции 1679–1700 годов, то 200 тысяч — это минимум. И «кровопускание» продолжалось на протяжении всего XVIII века, вплоть до Эдикта терпимости 1787 года, который изменил тенденцию. Всего это 1,2–1,3 % французского населения, но элита из элит, пятая или четвертая часть торгового и промышленного потенциала Франции. Людские ресурсы способствовавшие в немалой степени созданию предпосылок для выхода вперед обширных секторов экономики стран севера. От Англии до Восточной Германии, от Голландии до скандинавских стран. Но эмиграция не направлялась исключительно на север. Пользу от нее получили Италия и даже Испания. Если Алерам из Ла-Рошели, бежавшим в Кадис, удалось совместить двойную преданность: и вере, и своей стране, то часть северной эмиграции, особенно эмиграция голландская, содействовала французскому универсализму Европы Просвещения и упорному сопротивлению политике Людовика XIV.

Для Франции легкие времена миновали.

 

* * *

 

Европа, которой не хватало массивности, целиком прибрежная, занимала уже 2,5 млн. кв. км в Америке, она достигла берегов Африки и сообщалась с почти 200 млн. человек, населяющих открытые муссонам берега Азии.

Таково было наследие XVI столетия. Семнадцатый век искал нового равновесия внутри великой морской державы христианского Крайнего Запада: французы и англичане вместо иберийцев, увеличение перевозимых богатств, более значительные масштабы обмена, слегка смещенные границы заморской империи. В 1620–1690 годах не происходит ничего существенного. Но можно ли констатировать: «На западном фронте без перемен»? Будем мудрее. На западе происходят глубинные подвижки в недрах почти замкнутого пространства, по сю сторону осторожно перемещавшегося «фронтира».

Для целого поколения драма разыгрывалась на востоке. Осада Вены снята (12 сентября 1683 года), Центральная Европа переходит в другой лагерь. Хозяева черноморского и азовского побережья — турки, вонзая в Европу мощный клин архаичной сухопутной империи, отсекли латинскую часть христианского мира От победившего степных кочевников мира славянского. Национальные истории долгое время подавали реальность этих решающих лет как освобождение дунайской Европы, включение степи и славянского леса в атлантическую историю Европы. И здесь на переднем плане — Украина. После полувека беспощадной борьбы, под необоримым нажимом казацкой «границы», несмотря на героические подвиги армий польской оккупации в 1648–1696 годах, Украина и Белоруссия осуществили свое вхождение в русскую историю. Для России великое продвижение на восток датируется 2-й пол. XVIII века. Продвижение фронта русской колонизации в 1650–1750 годах осуществлялось в основном по оси северо-северо-восток — юго-югозапад. Петр Великий, как западник, нацеленный на море и побережье, стал политическим выразителем этого фундаментального тропизма внутренней колонизации русской территории. В то время как Австрия продвигалась на восток, Россия осуществляла натиск в южном направлении. Во всей Центральной и Восточной Европе осваиваются пространства, леса и степи отступают. Расселение очагами, затерянными среди безбрежных по mans lands [58]— объектов бесцельных и бесконечных распрей, наконец уступает место сплошному расселению, не такому плотному, конечно, как на западе.

Сразу после Каленберга началась война (1683–1699), которая принесла Европе 300 тыс. кв. км венгерской территории. Слишком поспешно возникала иллюзия аналогии с христианской Испанией после Лас-Навас-де-Толоса (1212).[59]

В 1686 году герцог Карл Лотарингский на глазах у всей империи овладел большой площадью Буды. Морозини от имени Венеции предпринял штурм Морей. В 1689 году благодаря «потешным» полкам Брандта и Тиммермана, организованным на западный манер, Петр Великий стал хозяином России, устремленной к югу, морю и западу — два направления, образующие клещи, которые в центре Европы дробили опустошенные в ходе длительной оккупации ее территории, а стало быть, архаичные колониальные империи Турции и Польши.

Одиннадцатого сентября 1697 года принц Евгений на Зентском мосту завершил завоевание для Габсбургов Венгерского королевства. Петр Великий в 1696 году исправил свой провал 1695 года, захватив Азов и продолжил необъявленное завоевание болотистого балтийского побережья Ингрии, контролировать которую безрезультатно стремилась Швеция. В 1699 году Карловицкий договор обозначил первое отступление Османской империи.

Классическая Европа обрела континентальный размах. Его обеспечила прежде всего чудом исцеленная на исходе XVII века Австрия. В правление Леопольда I (1658–1705) прирост австрийских земель составил порядка 50 %. В 1718 году Пожаревацкий договор одним махом дал Австрии вместе с Белградом Темешварский Банат, часть Валахии и Сербии. Глубокими причинами этого впечатляющего подъема были Турция, разрыв между ритмом развития восточного бассейна Средиземного моря и атлантической Европы; а также империя. Опустошены были Средняя и Северная Германия. Относительно защищенное альпийское и предальпийское германское ядро, свободное от давления, мешавшего на севере, занимало ослабленное чешское плато и скрепляло относительное единство южной дуги австрийских владений. Леопольд I старательно занимался этой задачей. Он откупил у Польши Ополье и Ратибор, унаследовал Тироль, обуздал аристократию австрийской Венгрии (Эперьешская бойня[60]), обеспечил своим государствам постоянную армию, увеличил тяжелые косвенные налоги. Австрия имела своих Лувуа и Кольберов. Первые признаки австрийского подъема спровоцировали безнадежную атаку турок, которая завершилась Каленбергом. Единство классической Европы проявилось, таким образом, в совокупности этих наслоившихся перемен. Мало завоевать, надо изменить и унифицировать. Турецкая Венгрия не стала мусульманской, она была аристократической и феодальной. Турецкая империя была исключительной средневековой консервативной силой. Австрийское государство, которое в 1690 году соотвествовало Франции XVI века, явилось в Венгрию, находившуюся на уровне Запада XII века. Отсюда бунты и репрессии. Трудная ассимиляция освобожденной Венгрии, иначе говоря, драматическое наверстывание, совершилось не без конфликтов, и венгерская диверсия была немаловажным фактором, избавившим Францию от поражения в Войне за испанское наследство. В карпатской Венгрии, Словакии и Рутении в 1703 году вспыхивают очевидно конъюнктурные крестьянские волнения. Леопольд сталкивается с солидарностью дворянства и простолюдинов: ситуация, подобная положению Филиппа IV в Каталонии и отличная от положения Людовика XIII перед лицом «босоногих» в 1639 году. Иосифу1 (1705–1711) потребуются годы, чтобы отделив крестьянство, подавить восстание магнатов под предводительством Ракоци, лидера венгерской Трансильвании. Это было сделано в 1711 году.

Остановленная на юге и востоке, Австрия не отказалась от Западной Европы. Она опиралась на Италию и мечтала об Испании. Однако она частично отказалась от империи. И поэтому, так же как в опустошенной протестантской Германии, формируется сила, сила тоже «пограничная», способная привлечь людей и создать сплошной массив освоенной территории через леса, болота и обращенные в залежи поля, — долгая туманность Гогенцоллернов, которая от Бранденбурга распространилась по всей Средней Германии. Дело великого курфюрста (1640–1688) тяготело к кальвинистскому племени и к созданию крепкой армии. Его армия показала себя при Фербеллине (1675) против шведов. При Фридрихе I (1688–1713) курфюрст вырвал у императора при разделе Испанского наследства королевский титул. Коронование 18 января 1701 года первого короля Пруссии в Кёнигсберге было событием немаловажным. В совершенной преемственности с большим рвением и меньшей проницательностью продолжил дело великого курфюрста Фридрих-Вильгельм I, «король-сержант» (1713–1740), вознесенный демографическим подъемом протестантской Германии на стадии полного восстановления. С 2 млн. подданных король-сержант в 1740 году сумел выставить 83 тыс. человек — почти столько же, сколько император, правивший от Венгрии до Сицилии 24 млн. душ и несколькими государствами. Понятно, что Фридрих II (1740–1788), изгоняя Марию-Терезию из Силезии (декабрь 1740 года — апрель 1741-го), завершил выгодное вычл