Самоидентичность

Сегодня я вспоминаю некоторые свои вчерашние мысли, а завтра я вспомню некоторые свои вчерашние и сегодняшние мысли, и я уверен, что эти мысли при­надлежат одному и тому же человеку — мне. Даже восьмидесятилетний старик уве­рен, что он — то же самое Я, что и в возрасте трех лет, хотя все, что касается его, включая клетки его тела и окружение, много раз менялось. Это чувство самоиден­тичности поражает, поскольку необоримым правилом развития является изменение. Каждое переживание модифицирует наш мозг, поэтому невозможно, чтобы иден­тичное переживание случилось во второй раз. По этой причине каждая мысль, каж­дый поступок меняется со временем. Однако самоидентичность сохраняется, хотя мы знаем, что остальная наша личность изменилась.

Это особое свойство Я иногда рассматривают как всю проблему самости. На­пример, в психологическом словаре под редакцией Уоррена предлагается следующее определение: «Я = индивидуум, рассматриваемый как сознание своей собственной продолжающейся идентичности и своего отношения к окружению. Синоним: эго»5.

Некоторые философы настолько находятся под впечатлением этого чувства личной идентичности, что утверждают, будто каждая личность содержит неизмен­ную и бессмертную субстанцию души. Именно эта субстанция гарантирует единство данной личности. Другие философы говорят: «Нет. Простое перекрытие последова­тельных состояний сознания и сцепление и обзор воспоминаний — все, что нам требуется для объяснения чувства самоидентичности».

Как бы то ни было, мы можем указать на один психологический фактор, очень важный в установлении чувства идентичности на втором году жизни и в его дальней­шем существовании, — фактор языка. Когда ребенок может говорить и думать об иг­рушках, ботинках или об отце, у него есть орудие соотнесения этого с Я. Иногда ухо­дя от объекта, а иногда возвращаясь к нему и произнося его имя, ребенок приходит к выводу, что Я — непрерывный фактор в этих прерывистых взаимоотношениях.

 

' Dictionary of psychology / Ed. by H. C. Warren. Boston: Houghton Mifflin, 1934.

 

Самое важное лингвистическое средство из всех — собственное имя ребенка. Он постоянно слышит: «Где у Джонни носик?», «Где у Джонни глазки?», «Джонни хоро­ший», «Джон шалун». Слыша свое имя вновь и вновь, ребенок постепенно начинает видеть себя как определенную и устойчивую точку отсчета. Имя приобретает для него значение на втором году жизни. С ним приходит осознание независимого статуса в со­циальной группе.

Однако с личными местоимениями справиться трудно. Двухлетний ребенок часто путает первое, второе и третье лицо. Можно услышать, как он говорит себе: «Будь осторожен. Уильям ушибся. Нет, я не ушибусь». Путаница (обычная по крайней мере до двух с половиной лет) отражает трудности, имеющиеся у ребенка с соб­ственной идентичностью6.

Есть много дополнительных свидетельств неполной самости. Малыш может не осознавать, что ему холодно, его лихорадит, он устал или ему надо освободить кишеч­ник. Он может мочиться или пачкаться, не осознавая, что делает это. Он не испытыва­ет того отвращения и страха, которые испытывал бы взрослый перед предметами, ставшими чужими и враждебными. Границы между «там снаружи» и «здесь внутри» еще расплывчаты. Эмоции, например, не всегда его. Он будет кричать, смеяться, даже плакать без особых причин, а только потому, что так делает кто-то рядом с ним. В дет­ских садах часто отмечаются такие волны заражающих, но пустых эмоций.

Даже после того, как самоидентичность частично установлена, ребенок охотно отказывается от своей идентичности в игре. Он может терять ее настолько полно, что сердится, если другие люди не признают в нем медведя, самолет или что-то еще, что создала его фантазия. Его сновидения так же реальны, как его дневные переживания. Он еще не может полностью отделить то, что «здесь внутри», от того, что «там сна­ружи». Приснившийся тигр для него ужасающе реален.

Не только имя, но и различные предметы служат важными якорями для само­идентичности. Свою роль играют одежда, украшения, особый уход. Дети двух-трех лет усиливают свое чувство идентичности, когда гордо демонстрируют свои новые бо­тинки, ленточки для волос или игрушки. Одежда помогает ребенку отделить себя от окружения. Некоторые детские психологи отмечали, что маленькие дети говорят сво­боднее и откровеннее, когда они не одеты. Как будто самосознание — часть одежды, которую можно сбросить так же легко, как рубашку. Быть может, нудисты надеются, что, отказавшись от одежды, они смогут вернуть себе часть детской свободы от угне­тающего самосознания.

Мы, конечно, говорим о самоидентичности в западных культурах. Другие куль­туры не настаивают на таком резком отделении Я от не-Я. Я западного человека тор­чит, как ушибленный палец. В других культурах оно с большей готовностью сливает­ся с природой и обществом. Первобытный шаман, произнося заклинания, чувствует, что «становится» дождем; будущий отец идентифицирует себя с мучающейся в родах женой. К частям телесного Я (например, волосам или ногтям) иногда относятся как к эквиваленту целого Я, скажем, в черной магии и других колдовских практиках7.

Даже в языках других культур «я» менее резко отделено от «он» или «ты».

Например, у индейцев уинту в Калифорнии границы Я не такие же, как у нас. Если мать уинту сообщает, что ее ребенок голоден, она говорит: «Я голодна — мой ребенок». Сообщение о том, что она покормила своего ребенка, звучит так: «Я

 

6 Ames L. В. The sense of self in nursery school children as manifested by their verbal behavior // Journal of Genetic Psychology. 1952. Vol. 81. P. 193-232.

7 Werner H. Comparative psychology of mental development. Rev. ed. N. Y.: Int. Univ. Press, 1957.

 

поела — мой ребенок». Мужчина может сказать: «Я болен — моя лошадь». Привя­занности человека включаются в его JT-концепцию. Уинту, если хочет, может ис­пользовать речевые обороты, выражающие более закрытое Я, например, когда он говорит: «Я сделал это один». Но в европейских языках Я — это всегда узкая и зак­рытая идентичность8.

Наиболее важным якорем для нашей самоидентичности на протяжении жизни остается наше собственное имя. Шекспир убеждает нас, что доброе имя человека — самая драгоценная собственность: «Кто тащит деньги — похищает тлен. <... > / Иное — незапятнанное имя. / Кто нас его лишает, предает / Нас нищете»9.

Наше имя — теплое, центральное, символ всего нашего существа. Как быстро наше ухо ловит его в переполненной разговаривающими людьми комнате. Мы оби­жаемся, когда кто-то его забывает.

Тесная связь имени с самооценкой показана в работе Штранка. Людей спра­шивали, нравится им их имя или нет. Их также обследовали на предмет того, в какой степени они принимают (любят) себя как человека. Низкое принятие себя определя­ется как «крайняя неудовлетворенность человека тем, что он таков, какой есть». Ока­зывается, что люди, которым не нравится их имя, обычно не любят себя10.

Здесь мы снова видим, что имя человека, будучи всего лишь символом, так же тесно связано с его самоуважением, как и с чувством самоидентичности.