ЛЕЙБНИЦ - ФУШЕ .

 

Я согласен с Вами, что нам следует вновь тщательно проверить наши предположения, чтобы прийти к надежным выводам. Доказать все, что мы выдвигаем, можно, я полагаю, лишь при условии досконального знания предмета, о котором идет речь. Я знаю, что дилетанты не любят подобных исследований, и знаю также, что они вообще не дают себе труда по-настоящему вникнуть в суть дела. Насколько я понимаю, Вы намерены исследовать истины, в коих утверждается, что вне нас существует некоторая реальность. Это намерение вполне обоснованно, ибо таким образом Вы придете к признанию гипотетических истин, которые не то чтобы утверждают, что вне нас существует нечто, но исходят из того, что могло бы явиться, если бы это нечто действительно существовало. В самом деле, нам известен целый ряд положений арифметики, геометрии, а также метафизики, физики и морали, формулировка которых всецело зависит от произвольного выбора исходных определений и истинность которых покоится на тех аксиомах, которые я имею обыкновение называть тождественными, например что два противоречащих друг другу положения не могут существовать одновременно, что в любой данный момент предмет является таким, каков он есть, а не иным, что он такой именно величины, какова она есть, иначе говоря, любой предмет всегда равен самому ce6e, подобен себе и т. д.

 

Вот почему, хотя Вы и не занимались ex professo 2 исследованием гипотетических предложений, я все же буду считать, что эго было сделано и что вообще не следует принимать на веру ничего такого, что не является окончательно доказанным и разложенным вплоть до тождественных положений. Что касается истин, утверждающих^ что вне нас существует нечто реальное, то именно они и являются главным предметом Ваших размышлений. Но

 

==267

 

прежде всего нельзя отрицать, что сама истинность гипотетических предложений является чем-то существующим вне нас и не зависящим от нас. Ибо все гипотетические предложения утверждают возможное существование или несуществование той или иной вещи или ее противоположности и, следовательно, исходят из того, что предположение об одновременном существовании двух взаимно согласующихся вещей либо одной какой-либо вещи само по себе возможно или невозможно, необходимо или безразлично; причем эта возможность, невозможность или необходимость (ибо необходимость вещи есть невозможность ее противоположности) отнюдь не есть какая-нибудь химера, которую мы воображаем, поскольку мы лишь признаем ее как факт постоянный и от нас не зависящий. Таким образом, первичной по отношению ко всем наличествующим вещам является сама эта возможность или невозможность их существования. В свою очередь возможность и необходимость образуют и составляют то, что именуется сущностями или природами, и составляют истины, которые обыкновенно называются вечными. И это название дано им по праву, ибо ничто так не вечно, как необходимое. Например, природа круга с его свойствами есть нечто реально существующее и вечное. Иначе говоря, существует некая постоянная причина вне нас, которая действует так, что все, кто об этом размышляет, находят то же самое. Дело тут не в простом совпадении мыслей, которое можно было бы объяснить природой человеческого духа. Дело в том, что явления или опыт подтверждают это согласие, коль скоро некое видимое подобие круга воздействует на наши чувства. И эти явления с необходимостью имеют некоторую причину вне нас.

 

Но хотя существование необходимостей и само по себе, и в порядке природы является первичным, я полагаю все же, что оно не первично в порядке нашего познания. Ибо, доказывая существование необходимостей, я, как Вы заметили, исхожу из признания того факта, что мы мыслим и обладаем чувствами. Таким образом, есть две всеобщие и абсолютные истины, утверждающие о реальном существовании вещей: одна — что мы мыслим, другая — что в наших мыслях имеется большое разнообразие. Из первой истины вытекает, что мы существуем, из второй — что существует нечто отличное от нас, т. е. отличное от того, что мыслит, и служащее первопричиной разнообразия наших явлений. Обе эти истины одинаково неопровер-

 

==268

 

жимы и независимы друг от друга, и г-н Декарт, положивший в основу своих рассуждений лишь первую из них, сумел достичь того совершенства, к которому стремился. Если бы он неукоснительно следовал тому, что я называю filum meditandi3, то, я полагаю, он вполне завершил бы построение первой философии. Однако и самый великий гений не может насиловать факты: волей-неволей нам приходится входить через врата, открытые нам природой, если мы не хотим блуждать в потемках. Вдобавок одному человеку не под силу выполнить все; и когда я думаю о том, сколько прекрасных мыслей высказал г-н Декарт, и о нем самом, я скорее удивляюсь тому, что он сделал, нежели тому, чего он не сумел совершить. Признаться, я еще не имел до сего времени возможности вникнуть в его творения с той тщательностью, с какой я намеревался это сделать; мои друзья знают, что в силу сложившихся обстоятельств я прочел почти всех новейших философов раньше, чем Декарта. Бэкон и Гассенди прежде других попали мне в руки; их простой и изящный слог оказался более доступным для человека, стремящегося прочесть все. Конечно, я не раз заглядывал и в Галилея, и в Декарта, но, так как я лишь недавно приступил к занятиям геометрией 4, меня смущала их манера изложения, требующая больших усилий мысли. Сам я, несмотря на всегдашнюю мою любовь к размышлениям, обыкновенно с большим трудом читаю книги, которые можно усвоить лишь ценою долгих усилий, потому что когда размышляешь сам, то следуешь некоей естественной склонности и получаешь от этого и пользу и удовольствие, когда же приходится следить за чужими рассуждениями, нередко испытываешь ужасные трудности. Я всегда любил такие книги, в которых можно найти хорошие мысли и которые пробегаешь без остановки; они возбуждали во мне желание мыслить самостоятельно» рождали у меня новые идеи, которые я развивал, как мне хотелось. Кстати, это долго мешало мне читать внимательно сочинения по геометрии, и я должен сознаться, что так и не сумел заставить себя прочесть Евклида более углубленно, чем читают художественную литературу. Я убедился на опыте, что вообще-то в таком методе чтения нет ничего плохого, тем не менее я готов признать, что для некоторых авторов нужно сделать исключение, например из древних философов — для Платона и Аристотеля» а из наших — для Галилея и г-на Декарта. Как бы то ни было, почти все, что мне известно

 

==269

 

о взглядах г-на Декарта в области метафизики и физики, почерпнуто мною из других книг, излагающих его учение в более доступной форме. Так что вполне вероятно, что я усвоил его недостаточно глубоко. Но когда я перелистал еще раз его собственные произведения, я отметил по крайней мере то, чего он, как мне кажется, и не делал, и не пытался сделать: сюда относится, в частности, решение обсуждаемых нами проблем. Вот почему я всегда приветствую тех, кто стремится исследовать любую, хотя бы и незначительную истину до конца: я знаю, как много значит досконально изучить предмет, сколь бы простым или мелким он ни казался. Именно этим путем можно добиться многого, так как совершить подлинные открытия возможно лишь при условии четкого и глубокого понимания самых простых вещей. Вот почему я отнюдь не порицал намерений г-на де Роберваля, пожелавшего дать полное доказательство всех положений геометрии, сведя их к нескольким аксиомам. Конечно, вовсе не обязательно принуждать к такой скрупулезности всех, однако для нас самих подобный метод был бы, мне кажется, полезен.

 

Я возвращаюсь к истинам, которые, согласно нашему определению, являются первичными; к ним относятся истины, утверждающие, что существует нечто вне нас, т. е. знание о том, что мы мыслим и что имеется великое разнообразие в наших мыслях. Указанное разнообразие мыслей невозможно объяснить природой того, что мыслит, поскольку одна и та же вещь сама по себе не могла бы произвести в себе изменение так как всякая вещь сохраняет то состояние, в котором она пребывает, если ничто ее не меняет. И так как сама по себе она не предрасположена к тому, чтобы претерпеть такие-то, а не какие-либо другие изменения, то, следовательно, и нет никаких оснований ожидать от нее какого-либо разнообразия, если только не предположить что-либо беспричинное — но такое предположение абсурдно. И если бы даже мне возразили, что наши мысли не имеют начала, — не говоря уже о том, что каждый из нас существует от вечности, — все равно, никакого другого вывода сделать было бы невозможно, ибо при всех обстоятельствах пришлось бы признать, что нет никакого основания этого разнообразия, существовавшего от вечности в наших мыслях, так как в нас нет ничего такого, что определяло бы нас скорее к одному, чем к другому. Итак, нужно признать, что существует какая-то иная причина разнообразия наших мыслей, причина, на-

 

==270

 

ходящаяся вне нас. А так как мы согласны в том, что имеются некоторые подчиненные причины этого разнообразия, которые сами в свою очередь нуждаются в причине, то мы установили существование существ, или особых субстанций, за которыми мы признаем некое действие, т. е. считаем, что их изменение сопровождается изменениями в нас. На этом основании мы уверенно измышляем то, что мы называем материей и телами. Но Вы правы, призывая нас несколько умерить наш пыл и вспомнить сетования древней Академии 5. В сущности, опыт убеждает нас лишь в том, что, во-первых, наши явления некоторым образом связаны между собой — что и позволяет нам успешно предсказывать будущие явления, — а во-вторых, что эта связь должна иметь постоянную причину. Но ведь из этого, строго говоря, еще не следует, что существуют материя и тела; из этого следует лишь, что существует нечто, представляющее нам хорошо согласованные явления. Допустим, какая-то невидимая сила ради забавы внушает нам сны, строго согласующиеся с предшествующей жизнью и друг с другом. Разве сумели бы мы до пробуждения отличить их от реальной действительности? Кто помешает мне утверждать, что вся моя жизнь — это только длинный и упорядоченный сон и в какой-то момент наступит пробуждение? Причем это вовсе не говорит о несовершенстве этой силы, как утверждает г-н Декарт 6, да и не о том идет речь. Предположим, что некая подчиненная сила или какой-нибудь гений вмешивается. Бог знает почему, в наши дела или, скажем, обретает власть над человеком, подобно тому калифу, который переносит спящего в свой дворец и дает ему насладиться магометанским раем, а затем возвращает его на то место, где он его застал, прежде чем тот успеет очнуться. Придя в себя, этот человек будет, конечно, считать все случившееся сновидением в той мере, в какой оно несовместимо с его обыденной жизнью, и начнет проповедовать людям истины и откровения, якобы привидевшиеся ему в этом мнимом раю; а на самом деле все это было подстроено калифом. Так вот, если действительность сошла за сон, что мешает сну сойти за действительность? Конечно, чем более связным представляется нам то, что с нами происходит, тем больше у нас уверенности, что наши явления соответствуют реальности; верно также и то, что, чем пристальнее мы изучаем наши явления, тем больше последовательности мы в них находим, в чем убеждают нас также микроскопы

 

==271

 

в другие средства делать опыты. Эта постоянная согласованность дает нам большую уверенность, но в конечном счете уверенность эта будет не более чем моральной, пока кто-нибудь не докажет нам, что мир, видимый нами, существует a priori и свойство вещей быть такими, какими они кажутся, коренится в самой сущности мира. Только тогда будет доказано, что то, что нам кажется, есть реальность, и мы никогда уже не будем заблуждаться на этот счет. Но я подозреваю, что подобное знание слишком уж близко к блаженному видению и вряд ли мы можем претендовать на него в том положении, в котором мы находимся. Как бы то ни было, мы понимаем, насколько смутным должно быть наше обычное знание о существовании тела и материи, так как мы внушаем себе, что все это существует на самом деле, а на поверку выходит, что мы легко можем обмануться. Это подтверждает прекрасный довод г-на Декарта в пользу различия между телом и душой: можно усомниться в одном, не подвергая сомнению другое 7. Ибо если бы даже все оказалось одной видимостью или сном, то, как подчеркивает г н Декарт, это ни в коей мере не поколебало бы реальности того, что мыслит, а я добавлю. что и в этом случае существование Бога можно было бы доказать не менее успешно, но только не тем путем, по которому пошел г-н Декарт 8, а другим, ведущим гораздо дальше. Ведь совсем не обязательно предполагать существо, которое гарантировало бы нас от заблуждений, так как от нас самих зависит, будем ли мы обманываться в отношении многих вещей, во всяком случае наиболее важных. Желаю BАМ, сударь, чтобы ваши раздумья в этом вопросе увенчались успехом, к коему Вы стремитесь; однако, чтобы добиться его, надлежит действовать по порядку, выдвигая различные предположения: таким путем Вы будете продвигаться вперед уверенно, постепенно завоевывая территорию. Верю, что Вы и впредь будете радовать читателей, знакомя их время от времени с избранными произведениями Академии, и в особенности с Платоном, ибо в этих трудах, как я полагаю, содержатся наиболее прекрасные и основательные мысли. Остаюсь, сударь, и проч