глава 10

Дан сидел со мной в больнице постоянно, спал рядом на кушетке, только раз его заменяла сама Лина Юрьевна. Пусть её губы по–прежнему поджаты, но я искренне рад был видеть её. Я спросил её из–под бинтов и проволочной шины.

— Лина Юрьевна, вы меня, наверное, ненавидите?
Женщина помолчала и, осторожно подбирая слова, ответила:

— Такие страшные чувства, как ненависть, — это не для меня. Это к Бергам, у них всё через край. Рядом с ними выживают только натуры холодные. Поэтому я не ненавижу тебя. Хотя понять страсть Дана к тебе и не могу, но ведь и остановить его не могу. И помочь не могу. Матери очень трудно это пережить… тут, скорее, можно говорить о том, что это ты нас ненавидишь… Наверное, имеешь право… Евгений Борисович, он тогда сказал тебе не то… Дан с ним поругался страшно, когда ты исчез. Для отца это трагедия. Дан — его наследник, его надежда, так как Алан никогда не вернётся в Россию. Дан очень похож на отца, очень. Он такой же сумасшедший максималист. Когда–нибудь я расскажу тебе, как он похитил меня в юности и как он заставил меня выйти за него…

— Ва–а–ас? — изумляюсь я, не веря, что Евгений Борисович и Лина Юрьевна когда–то были молодыми Женей и Линой. И у Линочки не было поджатых губ и горестной складки на переносице. Да, наверное, она была красавица.
— Да, я тогда училась в школе и совсем не любила Женю…
— Лина Юрьевна, а сейчас? Вы счастливы в браке?
— Разве я знаю? Обыкновенный брак: было и счастье, были и проблемы. Как у всех.
— Лина Юрьевна, а что делать мне?
— Не уверена, что могу дать правильный совет, но точно не стоит бежать от нас. А с Даном… ты и без меня разберёшься.

Мы поняли друг друга.

Дан же, сидя рядом, часто просто молчал. Но я вынудил его всё рассказать. Прежде всего как он меня нашёл.

— Я облазил весь Ярославский вокзал, заодно Ленинградский и Казанский. Тебя там не видели! Я звонил твоей Марине из Клина. Объездил всех твоих друзей. Мне твой Ромка помогал. Потом отцу сообщили, что ты предъявлял свой паспорт на Белорусском вокзале и хотел уехать в Смоленск. Мы запросили даже Смоленск. Но никто ничего не знал. Ты как в воду канул! И тут мне звонит Макс Кузнецов! Не знаю, помнишь ли ты его, мы однокурсники. Он тогда ещё на твоём шестнадцатилетии в караоке со мной был.

Я киваю, вспомнил, вот откуда я его знаю, просто у него за год волосики отросли. Я его и не узнал. Значит, «Кузя» — Кузнецов, незатейливо!

— Он спросил меня, знаю ли я, где ты? Короче, он, не вдаваясь в подробности, мне и дал адрес квартиры, где тебя держали. И ещё он сказал, что у тебя сотрясение мозга, что надо торопиться, что через два дня тебя отправят к арабам. Велел самому не соваться. Я к отцу. Тот в полицию, нажал где надо, ему помогли. И они успели. Но мне показалось, что тебя эти уроды убить хотели! Убить, а не продать! Почему?
— Я испортил им товар. Это я порезал себе лицо, а не они.
— Сам порезал? Ты псих, Сеня!
— Псих ты, Даня! А я просто очень не хотел быть чьим–то наложником или служить в борделе. Не моё призвание.
— Это точно, не твоё, — улыбнулся Дан.
— Дан, — тихо говорю я, — я ведь буду сейчас некрасивым, шрам останется по–любому.
— При чём здесь шрам? При чём здесь красивый–некрасивый?
— Ну как же, ты в меня в красивого… влюбился.
— И сейчас ты надеешься, что из–за какого–то шрама разлюблю? — смеётся Дан.
— Не из–за «какого–то», а из–за уродливого шрама!
— Дурак ты, Сеня! Внешность играет роль только в первый момент. Неужели ты ещё такой ребёнок и тебе кажется, что полюбить можно только из–за красоты? Скажи, я красивый?
— Мне кажется, что красивый…
— Ну вот! Что и требовалось доказать! Как–то не вижу очереди из влюблённых в меня! Мне одного–то влюбить в себя не удалось…
— Это ты меня так влюблял в себя всё это время? — кричу я.
— Тише–тише, тебе нельзя рот разевать! Я не умею по–другому… и потом, я же «псих», ты сам меня так называл всегда!
— Дан… я всё простил тебе давно, но ты меня изнасиловал. Это перебор…
— Я не смог остановиться… я знаю, что сделал тебе очень больно. Это потому, что у меня нет никакого опыта секса с парнями. Ты ведь не думаешь, что я активный гей. Это был мой первый раз. Правда, кроме неопытности, конечно, была злость, поэтому и получился не нежный секс, а изнасилование… Но и ты… ты тоже меня изнасиловал, у меня вся душа исполосована, вся в уродливых шрамах… Мне тоже было очень больно. А ты потом ещё и…

Он умолк.
— Велел тебе сдохнуть? — подсказал я.
Он кивнул.
— Ты псих, Дан!
Он кивнул.

***

Потом ещё приходил Ромка.
— Как ты всех напугал, Сеня! Ты мог бы ко мне прийти, остаться, я бы с отцом поговорил!
— Ещё этого не хватало. Ещё вашей семье я мозг не выносил.
— Типа ты Бергам вынес мозг? Не защищай их! Ещё немного, и ты скажешь, что обожаешь своего психа Дана!
— Немного? — Я вспомнил слова Лины Юрьевны. — Нет, до этого ещё далеко. Дан сказал, что ты помогал ему в поисках.
— Конечно, помогал! Мы на Ярославском вокзале целый день убили! Зачем ты мне наврал? А Дан, он любит тебя… и ты ничего не сможешь с этим сделать!
— Вы с Даном случайно не подружились?
— До этого ещё далеко! — хохочет Ромка. Он мне рассказывает о школе, о спектакле, о том, что у Димки взломали электронные адреса, о том, что Андрей поссорился с Дашкой, о том, что у нас будет новый учитель химии… И жизнь с каждой историей возвращается в меня по капле, по маленькой порции.

***

Повязку с раны на лице мне сняли через неделю. Я рассматривал себя в зеркальце и не чувствовал никакого горя. Шрам был похож на зеркально перевёрнутый вопросительный знак. Было видно, что шрам не декоративный, а «боевой». Вокруг было несколько бугров, сам разрез ярко–розовый. На виске, видимо, порез был глубже: там всё ещё стояла скобка. Из–за шва изменилась форма брови. Немного опустилась вниз. Что бы сказала мама, увидев меня? Наверняка заплакала бы! Да ещё пластины во рту, так как челюсть сломана, кормят из поильника. Да ещё и новокаиновые блокады ставят, так как ребро сломано. Зрелище не для слабонервных.

Дан пришёл, когда я уже насмотрелся на себя в зеркало. Сел рядом на кровать, изучает, проводит указательным пальцем по шраму.
— Болит?
— Не–а, чешется.
— Я тебя расстрою сейчас: ты всё равно красивый. Можно я поцелую? Пожалуйста.
— Ты что! У меня пластина во рту.
— А ты хотел рот в рот? — улыбается Дан и целует меня сначала в глаза, а потом легко, нежно по шраму. — Сеня, я пришёл… Сеня, я принёс документы. Подпиши согласие! Иначе тебя заберут в детдом!

— Я подпишу.

Дан выдохнул.

— Дан, мы должны, наверное, договориться!.. Я не хочу в детдом. Я ценю то, что ты меня спас. Но боюсь, что ты вновь не сможешь себя контролировать, а я не могу спать с тобой! И ещё, я не хочу, чтобы ты следил за мной, обижал моих друзей, определял, что я надену, хватал меня за подбородок, терроризировал меня по телефону, бил, неожиданно хватал… и ещё целый список, мне нужно его обдумать…
— Стоп! Оставь мне что–нибудь. Разговаривать с тобой я могу?
— Ну, это можешь…
— Сидеть рядом за обедом или ужином?
— Ну, это тоже…
— Подвозить тебя в школу или ещё куда–нибудь?
— Наверное, и это можно…
— Бывать с тобой в каких–нибудь заведениях?
— Если не будешь спаивать, то, конечно, можно…
— Делать подарки на день рождения?
— Только если это не идиотские песни!
— А вот так вот трогать за волосы? — И он берёт ласково локон.
— Ну, трогай.
— А если я буду жалеть твой красивый шов вот так? — И он проводит большим пальцем по шву.
— Хм… разрешаю.
— А если я буду вот так смотреть на тебя? — Смотрит влюблённо.
— Ну, это даже приятно.
— А если я буду так смотреть на тебя ночью?
— Дан! Я против!
— Чёрт! Но ты ведь не будешь об этом знать!
— Я уснуть не смогу, зная, что ты можешь прийти!
— А разрешишь мне иногда… иногда целовать?
— Хм… если ты пообещаешь не злоупотреблять!
— Вот видишь! Со мной можно договориться!

Я подписал соглашение на попечительство, на всех документах уже стояли подписи Евгения Борисовича, Лины Юрьевны и ещё каких–то чиновников. Ещё через неделю меня отправили домой. Теперь это мой дом.

В первый же вечер ко мне в комнату зашёл Евгений Борисович.
— Как самочувствие?
— Уже неплохо.
Он прошёлся по комнате, избегая смотреть мне в глаза, и вдруг спросил:
— А что, Арсений, ты как учишься?
— Сейчас лучше, на четвёрки.
— И кем будешь?
— Не знаю… может, поваром?
— Поваром? Ну и ну! Хотя бы ресторатором!
— Это менеджером ресторана, значит?
— Примерно так.
— Наверное, это не очень интересно…
— Понятно. Значит, программист в семье есть, предприниматель будет, осталось повара вырастить…

Видимо, так, по мнению Евгения Борисовича, выглядело примирение.

***

Летом я вместе с Даном ездил в Англию. Алан жил в скромной квартире, работал в известной IT–компании. Он возил нас в Эдинбург. Братья, по–моему, больше рассматривали меня, как я вылупился на шотландские достопримечательности, как я с восторгом ношусь по зелёным пастбищам среди серых камней, как я самостоятельно пытаюсь общаться со снисходительными англичанами.

— Алан, а почему ты не вернёшься жить в Россию?
— Мне здесь спокойнее… Там меня преследуют призраки.

Он не хотел отвечать. Но Дан мне потом рассказал, что когда Алан был подростком, его изнасиловал собственный дядя — брат Евгения Борисовича. Дядя был одержим Аланом, преследовал его и долго мучил. Когда об этом узнал Евгений Борисович, он написал заявление в милицию на брата. Но чтобы оградить сына от сплетен и оговоров, отправил его доучиваться в Англию. Суда над этим человеком не было. Он повесился. Об этой трагедии в семье все молчали.

Дан мне рассказал это ночью в комнате, которую нам выделил Алан. Я долгое время не мог прийти в себя.
— Дан, у вас это семейное проклятие? Быть психами?
— Да, Алан всегда больше был похож на маму, а я — на папу.

Но я подумал, что Дан похож на дядю…

***

Выполнил ли наш договор Дан? Не совсем.

Он понимал по–своему, как, когда, в какой позе со мной разговаривать. Как близко сидеть со мной на ужине. Как часто возить меня в школу и из школы. Как часто «жалеть мой шов». Сколько дарить подарков на день рождения и на остальные праздники. В какие заведения меня водить «отдыхать». И, наконец, куда целовать, как часто целовать и целовать ли при всех… Он всё равно был всегда поблизости, скрипя зубами разговаривал с Ромкой и о Ромке. Он всё равно настойчиво собирал мне гардероб и бесконечно проверял меня по телефону.

Единственное, вместо секса иногда приходил ко мне в комнату и ложился рядом, обнимая через одеяло. Он ждал, что я влюблюсь… Но… может, я не знаю, что такое любовь, может, я жду от этого чувства той же страсти, что видел в Дане. А у всех любовь разная… Одни ломают, гнут, бьют — так любят, аж страшно. Другие — сюсюкают, нежничают, щекочут, аж смешно. Третьи — тихо наблюдают за любимым, живут обычной жизнью, им достаточно только ощущения стабильности и опоры, аж противно. А четвёртые... чёрт знает, как она может проявляться…

Есть только одна составляющая часть любви, которая у всех одинаковая. Потребность в сексе. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я приполз к Дану в комнату, разделся и залез к нему под одеяло. Мне было страшно. Но я хотел этого.

Дан потом плакал…

Не забудьте оставить свой отзыв: http://ficbook.net/readfic/856677