Басажан

Играли в шахматы, фигуры были розданы.

- Сплошные пешки, эх… - вздохнул Ганис. Противник, в серо-бурой шляпе рассмеявшись, приказал ему ходить. Тот встал послушно и теперь вышагивал вокруг стола.

- Мухлюешь, - голосом Эрроа отвечал Противник. Ходишь ты как Дама Пик, а это только в картах. Перехаживай как Королева.

- Это как?

- О как!? – вскричал противник. – Спину выпрямь. Не то словно ты старуха из времен чумы.

 

Ганис пытался графа растолкать, и Артус сдавшись, наконец, открыл глаза:

- Что происходит?

- Умоляю, научите правилам игры.

- Какой?

- Да шахматной.

- Дурак, - ответил граф беззлобно, не сумев определить, баск пьян, или уже нет; проведя рукой по острому лицу стоявшего над ним, без удивленья обнаружил, что оно покрыто потом.

- Сколько времени? – спросил он для того, чтобы задать какой-нибудь вопрос.

Граф встал, и, зябло шевеля плечами, стал пытаться в темноте искать свои ботфорты. То была неловкость перед плачущим ребенком, плачущим во всю мощь горла.

- Приблизительно начало пятого, – ответил юноша.

Естественно, что Артус знать не мог как повести себя теперь. Желудок сжался в голодной судороге, точно для того чтоб подсказать ряд действий.

- Я сейчас вернусь, - и он действительно вернулся через четверть часа.

Влив в Ганиса пунт сухого, граф сказал:

- Теперь поешь со мной, здесь вся еда, которую мне удалось стащить из скудных завтраков.

Он развернул платок. Там оказалась пара булок с изюмом и тушеный еж, он был нафарширован печенью и без жадности приправлен розмарином.

Седьмой час шел неторопливой поступью, сменив шестой. Тогда цыган вошел к ним, чтобы их будить. Смуглый и дородный он представился как член семьи Рейнхардт, как Арц.

- Я Артус, граф де Эдельвейс.

- Ганис. Моя фамилия мне не известна. Я подкидыш, и, наверное, без рода.

Граф стоял едва живой, буквально задыхаясь от бессильной ярости. Как мог юнец сказать все так жестоко, с ледяным спокойствием, сопроводив слова почти, что безразличным жестом.

Скорее чувствуя, чем видя перемены в Артусе, юноша поймал его запястье. Артус вырвал руку и скорее отстранился.

И так, Берри… Цыгане Мануш, приютившие Ганиса с Артусом, перегоняли скот в его, Берри, столицу, город Бурж, на рынок Сенкуэн. Во Франции не совершалось лучших сделок, чем на этом рынке. Деньги от продаж потратились на молоко и мясо, чтобы дальше было можно кочевать.

Герои наши распрощались с Мануш; поменяли пеший шаг на путешествие в багажном экипаже до ближайшей гавани; сменили сушу на терпкий, полусладкий запах Эндр на дешевом пароходе, чтобы, переправившись по Вьене, оказаться в Лимонже. Артус успевал от силы пару фраз записывать в своих тетрадях. Что-нибудь такое:

 

«… Суматоха. Погрузились. Спать ложимся, - или. – Утро. Хмуро и темно. Он полуоткрыл глаза и заспанно пробормотал мне что-то. Кажется приветствие. Глаза… похожи на черешню, черную, большую, переспевшую, которая росла в саду отца. Я сразу после влажных утренних туманов рвал ее…»

 

В пути он почти не разговаривали. Только с точностью могли угадывать расположение друг друга, чтобы вовремя прогнать усталость, бывало навалившуюся тушей взрослого медведя.

Их капитал иссяк в Бордо. Тогда-же Артус, приказав Ганису дожидаться где-нибудь неподалеку городского вала, пропал на целый день. Юноша кружил у будущего места встречи: «Может граф сбежал и больше не вернется?» Эта странная догадка чем-то горьким и почти невыносимым обожгла ему глаза.

Редко проходящие французы, гордые, сосредоточенные и неприветливые, такие же, каким был баск для них, шагали мимо, словно сквозь него. Ничто как будто было не способно их вовлечь в судьбу случайного прохожего, в обычный случай. Но случайность, также как закономерность в нас живет и может нами обладать.

Удар наотмашь с шумом через ухо в голову ворвался, кровь, отчаянно пульсируя в висках, застлала черной пеленой глаза и хлынула через задетый нос. Без криков, без победных воплей оглушенного свалили на холодный, мокрый, острый тротуар. Ганис, придя в себя, пытался наносить удары и перехватить инициативу, но противник, полностью владея положеньем, наседал своим огромным весом. Юноше теперь хватало сил на то, чтоб только не терять сознания.

Баск, наконец, увидел нападавшего. Он был похож на старый дуб, который впился в юношу корнями и хлестал тяжелой веткой.

- Отпусти! Ты выиграл, Басажан!

Ослабла хватка, вот, он мог уже пошевелить руками. Положение переменилось. Запрокинув ногу за спину противнику, Ганис вцепился в шевелюру этого последнего, освободив вторую ногу, оттолкнулся ею и уже сидел верхом на Басажане:

- Маленький ублюдок, слезь с меня!

Ганис по-прежнему держался за его осенне-красные густые волосы, и, потянув противника за них, заставил шею с хрустом изогнуться.

- Я сдаюсь! Сдаюсь! – вскричал несчастный Басажан.

Баск с ловкостью лесного зверя соскочил с него и в сторону, к стене отпрыгнул, чтобы руки Басажана до него не дотянулись. Тот теперь как выкорчеванный дуб полу-развалился на земле.

Он поднимался с пугающим пыхтеньем, словно скрыл в своем носу весомую угрозу.

- Ты окреп, Малыш Ганис,

за десять суток,

Нагнись, мой брат, нагнись

Подать мне руку.

 

- Десять суток?

Как расстался ты с Эрроа.

 

Вот, три дня, как морит

Голодом свой дух,

Он полностью опух.

- Но почему же он не ест?

Старик отказался от еды,

Пока домой не вернешься ты.

За тобой я еду,

Провести беседу.

Стерпев его слова, Ганис достал платок и, запрокинув голову, пытал успокоить свой кровоточащий нос.

- Мне жаль тебя расстраивать, но я пока останусь здесь. И не пытайся об меня сломать свой взгляд. К нам едет мой хороший друг. Я где-то с час еще его прожду.

Тогда-же Басажан, сверкнув глазами, сделал жест, как будто собирался дать ему затрещину.

Из-за городского вала очертился силуэт прямой фигуры Артуса. Остановившись в замешательстве, он стал смотреть кругом: громадный Басажан свирепо надвигался на Ганиса.

Граф сорвался с места, словно он патрон, что выбит из мушкета спусковым крючком тревожных чувств.

- Артус! – закричал Ганис. – Это мой молочный брат. Я не прощу вам, если вы сейчас-же пистолет не спрячете за пояс.

- Я привел вам лошадь, - граф сказал, и подчинился.

Сзади показался конюх. Он вел двух гнедых кобыл. Басажан не удержал смешка (а он приехал на своем коне) и хлопнул брата по плечу, Ганис, бледнея, вымучил улыбку, Артус, эта странная и гордая натура, притворился равнодушным, глядя на последнего.