Занятие № 11, 12

ОБНОВЛЕНИЕ РОМАННОГО ЖАНРА В ТВОРЧЕСТВЕ СЕРВАНТЕСА

«ДОН КИХОТ»

 

1. Специфика темы, сюжета и композиции. Множественность точек зрения в «Дон Кихоте» и вопрос об авторской позиции. Роль пародийного и комического в романе. Карнавальный пласт и игровое начало «Дон Кихота».

2. Традиционные истоки «парного» образа главных героев. Дон Кихот и Санчо Панса в I и II частях романа.

3. Поэтика вставных новелл и их место в структуре романа.

4. «Дон Кихот» и мировая культура: рецепция темы и образа главного героя. (тема для доклада по книге В.Е. Багно Дорогами «Дон Кихота». М., 1988.)

 

Литература

 

Мелетинский Е.М. От пародии на рыцарский роман к роману нового времени // Мелетинский Е.М. Введение в историческую поэтику эпоса и романа. М., 1986.

Менендес Пидаль Р. К вопросу о творческой разработке «Дон Кихота» // Менендес Пидаль Р. Избранные произведения. Испанская литература средних веков и эпохи Возрождения. М., 1961.

Менендес Пидаль Р. Сервантес и рыцарский идеал // Менендес Пидаль Р. Избранные произведения. Испанская литература средних веков и эпохи Возрождения. М., 1961.

Пинский Л.Е. Сюжет «Дон Кихота» и конец реализма Возрождения // Пинский Л.Е. Реализм эпохи возрождения. М., 1961.

 

Материалы к занятию

 

Е.М.Мелетинский. От пародии на рыцарский роман к роману нового времени

В то время как пародия на рыцарскую литературу оперирует фрагментами традиционных образных и сюжетных клише, изображение «рыцаря» как одинокого чудака в мире упорядоченной жизненной прозы само по себе является совершенно новым сюжетом. Этот новый сюжет для своей реализации требует новой формы романа. И такая новая форма романа создается Сервантесом путем наложения воображаемой истории странствующего рыцаря (продуцируемой сознанием Дон Кихота и отчасти разыгрываемой другими лицами), то есть пародийного романа–romance, на бытовую историю вечно попадающего в просак чудака-идеалиста, противостоящего прозаической жизненной реальности, то есть на роман–novel. Такое наложение облегчается экстенсивным авантюрным построением. При этом многие эпизоды как бы имеют двойной смысл, располагающийся в этих двух планах <...>.

Как роман нового времени «Дон Кихот» не только дал оригинальный сюжет вместо традиционного ''предания'', но ввел совершенно неизвестное ранее множество точек зрения, отделил автора от повествователя не ради ссылки на авторитет (ссылка на авторитет арабского повествователя – чисто ироническая), а тоже ради расслоения точек зрения.

 

В.Е. Багно. Дорогами Дон Кихота

Только в комической книге, расчитанной на некоторое неправдоподобие ситуаций, оправданных смехом, безумец, пытающийся искоренить зло, мог просуществовать на протяжении многих сотен страниц. В серьезной книге честный писатель должен был пойти либо на отмену правдоподобия и написать рыцарский роман <…>, либо заставить своего героя идти на компромиссы, изменять своим идеалам с единственной целью – выжить, либо привести его в самые сжатые сроки к гибели.

 

С.И. Пискунова «Дон Кихот» Сервантеса и жанры испанской прозы XVI – XVII веков

В основе противопоставления «человека внешнего» «человеку внутреннему», определяющего не только образный строй романа Сервантеса, но и мировидение его героя, лежит все то же эразмово противопоставление области видимого (внешнего) и невидимого (внутреннего). Как подлинный эразмист, Дон Кихот исходит из мыс­ли о том, что внешность обманчива, что она – лишь видимость <...>.

Если карнавальный смех – смех, звучащий в «книгах» того же Рабле, – связан с метаморфозами материально-телесного бытия, то смех Сервантеса, который одним из первых в мировой литературе включает в сферу изображения «человека внутреннего», сознание героя, порожден переходами «внешнего» во «внутреннее» и наобо­рот. Иными словами, обусловлен процессом интериоризации види­мого, кажимого, его погружением в алхимическую реторту донкихотовского воображения и последующим перевоплощением в иде­альную реальность рыцарского мифа <...>. Другое – вытекающее из первого – отличие смеха Сервантеса от смеха Рабле связано с тем, что смех, звучащий в пространстве «романа сознания», рожда­ется во внутреннем мире каждого читателя романа <...>.

Так или иначе, смеясь над Дон Кихотом, читатель обретает одно­временно дар совмещения своего вйдения мира с кругозором серван­тесовского героя, познания «правды» донкихотовского преображения реальности, не теряя из виду «правды» тех, в чей мир Дон Кихот втор­гается, одержимый своими фантазиями. Читатель должен то созер­цать похождения Рыцаря извне – из веселящейся на площади толпы, то разглядывать тот или иной фрагмент романной реальности изнут­ри – в ракурсе восприятия кого-либо из героев. Но чаще всего он, как и автор, пребывает где-то на границе «внутреннего» и «внешнего»: мира романа и мира реальности, мира «слов» и мира «вещей», книги и жиз­ни, с учетом всей условности и подвижности этой границы (ее ведь можно провести и внутри самого сервантесовского дискурса, и внут­ри отдельных его фрагментов). Таким образом, Сервантес не смеши­вается, подобно Рабле, со смеющейся на площади толпой, не превра­щает в карнавальную площадь все пространство своего повествования, но и не занимает, подобно Ариосто, бывшего для автора «Дон Кихо­та» – в отличие от вряд ли ему известного Рабле – образцовым созда­телем комического рыцарского романа, позицию «вне повествования».

 

X. Ортега-и-Гассет Размышления о «Дон Кихоте»

Новая поэзия, основоположником которой явился Сервантес, обнаруживает гораздо более сложную вну­треннюю структуру, чем греческая иди средневековая. Сервантес взирает на мир с вершин Возрождения. Воз­рождение навязало миру более жесткий порядок, ибо явилось цельным преодолением античной чувствитель­ности. Галилей в лице своей физики дал вселенной суровую полицию <…>. Начался новый строй: всему от­ведено свое строгое место. При новом порядке вещей приключения невозможны. Чуть позднее Лейбниц при­ходит к выводу, что простая возможность абсолютно лишена полномочий, ибо возможно лишь <…> то, что находится в тесной связи с естественными законами. Таким образом, воз­можное, которое в мифе и чуде утверждает свою гор­дую независимость, упаковано в реальность, как при­ключение – в веризм Сервантеса. Другая характерная черта Возрождения – психоло­гическое, которое приобретает первичность. Античный мир представляется голой телесностью, без внутрен­него пространства, без интимных тайн. Возрождение открывает неисчерпаемое богатство интимного мира, то есть <…> сознание, субъективное.

Кульминация нового и существенного переворота, который произошел в культуре, – «Дон Кихот». В нем навсегда запечатлен эпос, с его стремлением сохранить эпический мир, который, хотя и граничит с миром материальных явлений, в корне от него отличается. При этом реальность приключения, безусловно, оказы­вается спасенной, однако такого рода спасение заклю­чает в себе самую горькую иронию. Реальность при­ключения сводится к психологии, если угодно – к со­стоянию организма. Приключение столь же реально, как выделения мозга. Таким образом, его реальность восходит, скорее, к своей противоположности – к ма­териал