А.А.Брудный

к "авторитетным толкованиям", придавая им фактически большее значение, нежели самому содержанию доступных читателю тек­стов. Эта черта массового сознания имеет немалое значение для ор­ганизации пропагандистских акций.

Граница между возможным и действительным (в социальной сфере вообще зыбкая) в массовом сознании поддается коммуника­тивному воздействию с очевидной легкостью. Тексты, содержащие весьма маловероятные сведения, зачастую воспринимаются как ру­ководство к интерпретации фактов. При этом возможные связи между фактами безоговорочно принимаются за действительные; утверждения, представленные средствами массовой информации, рассматриваются как единственно возможные. У массы доминиру­ет тенденция воспринимать сообщенные факты как доводы в поль­зу определенной концепции. Такие концепции рисуются в черных и светлых красках резкими, легко воспринимаемыми штрихами, за­поминаются в неизменном виде. Намерениям (благим или одиоз­ным), которые приписываются конкретным лицам, придается большое значение. Реализация этих намерений оценивается отнюдь не по масштабам достигнутых результатов, а в зависимости от сложившегося ранее отношения к действующим лицам.

Меньшинство и большинство

Психология носителя массового сознания содержит силы, порождающие иррацио­нальное отношение к действительности, и эти силы нуждаются в сдерживании и контроле со стороны рационально мыс­лящего меньшинства. Вопрос о том, как возникает и исторически складывается подобное меньшинство, каковы его социальные функции и возможности,— вопрос особый, и он выходит за рамки нашей темы. Замечу лишь, что к этому меньшинству в равной мере принадлежит и Галилей и Фома Аквинский, Декарт и Паскаль — энциклопедисты, скептичные к священному писанию, и Ньютон, который с большим вниманием изучал книгу пророка Даниила.

Традиционный атеизм ориентировался на отождествление ма­гического и религиозного; и на самом деле трудно опровергнуть доводы, приводимые в доказательство сродства, существующего между магией и примитивными религиозными представлениями. Заслуживает, однако, внимания веберианский подход, основанный на оппозиции "религия — магия". Согласно этой концепции, иуда­изм передал мировым религиям мощный заряд антимагизма, кото­рый выдвинулся на передний план в христианстве и прежде все­го — протестантизме. Напротив, многие общественно-религиозные течения Востока включали в себя магические представления. "Преобладание магии вообще является характерным как для дао­сизма, так и для тантризма. Последний, кроме того, воплощает ес­тественнонаучные тенденции в философском наследии древней

Индии"¹. А находящиеся в стабильной оппозиции к магии мировые религии вносили системообразующее начало в менталитет, и в этом плане они не целиком противостоят рациональным чертам мировоззрения. Употребляя термин "магия", подразумевают и су­ществование магического воздействия. Собственно магия для того и существует, чтобы воздействовать и притом эффективно. Мента­литет, в котором доминируют рациональные элементы, признавая, что знание — сила, не считает никакую силу безграничной. Суще­ствование законов и причинных связей, равно как и наличие свобо­ды воли у индивида, опирается на признание конкретных и непре­одолимых ограничений, образующих как бы берега, в которых про­текает существование природных, социальных и психических процессов. Этот подход к действительности лежит в основе запад­ного менталитета и не столь четко выражен в оппозиционных ему типах менталитета, условно обозначаемых как "восточный" и "южный".

В "южном" менталитете ограничения носят выраженный архе-типический характер, рационального основания они не имеют и не требуют. Нигерийцы, например, полагали, что колдуньи способны обернуться змеей или антилопой, перемещаться на значительное расстояние за очень короткие отрезки времени, но этими свойства­ми они не в состоянии произвольно наделять других людей. Наде­ление всегда связано с ограничением. Соответственно, любые пра­вила это всегда ограничения.

Напротив, в "западном" менталитете можно проследить интер-дективные элементы, сложившиеся довольно поздно и рационально отражающие исторический опыт.

Существует, например, сфера, которая, по западным понятиям, не подлежит или, точнее, не поддается социальному воздействию. Король или парламент не могут своим решением, как бы ни была велика их сила, "назначить" кого-либо "счастливым" или "умным" — эти качества присущи индивиду внутренне и не под­даются произвольному изменению внешней волей. Восточное мышление не видит ничего алогичного в том, что император nose­'s левает считать своего подданного "счастливым и мудрым кня- • зем" — это входило в исторически сложившуюся компетенцию ки- \ тайского императора, как входило в сферу возможностей француз-j ского короля исцеление больных золотухой. Такова сила традиции, I существующей в сознании подданных: элемент магии в абсолют-■ ной политической власти есть всегда. Но элемент этот подчинен­ный, вторичный, В то же время для тайного или известного носите-|ля магической силы— колдуна— одним из главных изменений | является именно вмешательство во внутренний мир другой лично-

' ЧаттопадхьяяД. Локаята Даршана. М., 1961. С. 386.

 

сти. Причем происходит это вмешательство в области, погранич­ной между душой и телом: способность вызвать маниакальное или, наоборот, депрессивное состояние, наслать порчу, изготовить при­воротное зелье — все эхо кажется вполне доступным для колдуна. Но только кажется, хотя огромное большинство недавно столь ра­ционалистических граждан СНГ склонно в это верить.

Нельзя не отметить, что круг событий, на которые целенаправ-лена деятельность мага, был очерчен Бехтеревым с глубоким по­ниманием сущности этой деятельности и магического образа мыс­лей вообще. Ведь наука в абсолютном большинстве случаев не способна решить ни одну из отмеченных им задач. Еще менее спо­собна осуществить их магия, но колдун берется за их выполнение. Мотив личной ответственности за реализацию возможностей, ко­торыми его наделяют, играет здесь важную роль: колдун работает с помощью чрезвычайно мощного орудия — языка. К. Леви-Строс с основанием придает этому орудию колдовства специфическое зна­чение. Особая вокализация речевых сообщений, их ритм, подлинно экстатическое состояние, в котором находится колдун, обладают фасцинирующим воздействием. Фасцинация снижает критическое отношение к содержанию сообщений, окружающие понимают и усваивают их содержание, но не способны дать им сколько-нибудь объективную оценку.

Культурологи, исследующие магию, придают особое значение экзотической фигуре колдуна, и этовполне естественно. Но психо­логические механизмы, которые объясняют влияние колдуна на участников магического действа, являются общезначимыми, а не экзотическими, и если он сильнее воздействует на соплеменников, нежели на сторонних наблюдателей, то объясняется это общностью культурной традиции.

Еще большее значение имеет общность коллективного бессоз­нательного людей. Как это показал Карл Густав Юнг, магия связана в нашем бессознательном с душой, Анимой. "Все, относящееся к Аниме, нуминозно, то есть безусловно значимо, опасно, табуиро-вано, матично",—- говорил он. Это подводит нас к вопросу об ото­ждествлении души и природы в миросозерцании человечества. Уже несколько тысячелетий это не гармоническое, а маскулизирован-ное, отмеченное господством мужского начала миросозерцание. Мы уже говорили о том, что женщина в нем выступает как носи­тель признаков триады Мать—Подруга—Погубительница. И при­рода, как и женщина,— это Мать (источник всего живого, теплого, подвижного), это Подруга (она неотразимо влечет к себе, она ис­пытывает потребность в заботе и защите), это Погубительница (в ней скрыта грозная сила мести за нарушение наложенных ею за­претов). Не случайно противостояние мужского и женского начал

занимает столь существенное место в круге задач, которые решает (или пытается решить) колдун.

Вообще магия может быть продуктивно исследована и описана в понятиях радикальной психологии, в частности с учетом пред­ставлений о полях понимания.

Любопытно, что именно в третьем поле понимания, где пред­ставлены мифы и сказания о носителях магического сознания, маг получает амбивалентную этическую оценку. С одной стороны, его возможности необъяснимо велики, с другой — он оказывается бес­силен перед здравомыслием наивного простака. Часто маг характе­ризуется как трикстер: он то грозный волшебник, то безответст-; венный фокусник. Эта двойственность мифического субъекта ма-, гической деятельности отражает двойственное отношение к магии вообще, отношение, которое складывалось исторически. Магия претендует на эффективность, на прямую демонстрацию своих возможностей. Естественно, что она не может полностью выйти за: пределы первого поля понимания, где находит живое подтвержде-' ние результативность магических процедур. И часть из них дейст-i вительно производит впечатление. Достаточно вспомнить "устрой-ства, превращающие опасения в явь", как их называет В. Лефевр¹. Некий предмет наделяется магической силой: скажем, заколдован­ное яйцо страуса не способно выдержать прикосновение рук пре-* ступника. И действительно, когда собирают подозреваемых вместе и заставляют их передавать магическое яйцо из рук в руки, оно вы- I скальзывает из дрожащих пальцев того, кто на самом деле виновен,: и разбивается. Феномен наделения сыграл свою роль. I Существует ограниченное число прошедших исторический от-| бор подобных "устройств", так или иначе использующих опасения | и надежды людей. В массе случаев магические процедуры ориен-' тированы на иллюзии зрительного восприятия и недостаточную ] функциональную эффективность органов чувств человека, хорошо известную профессиональным иллюзионистам. Смысловое воспри-. ятие не абсолютно точно. В первом поле понимания действует ' принцип "что есть, то и доказано". Что испытуемый видел, то, счи- I тает он, и существует на самом деле. В абсолютном большинстве |случаев доверие к показаниям органов чувств оправдано, у "наивного реализма" есть своя эмпирическая основа. Но экспери-|ментальному моделированию поддаются и распространенные в ркизни ситуации, в которых люди, увидев маловероятные или явно невероятные вещи, не склонны оценивать их как иллюзии смысло-ввого восприятия. Артефакты они воспринимают и оценивают как а это— залог их эмоционального воздействия. Ясно, что

¹ Лефевр В. Конфликтующие структуры. М., 1973. Глава V так и называется: §"Устройства, превращающие опасения в явь". Но я советую вам прочесть эту работу *"т первой до последней страницы.

при этой исходной посылке даже безупречная логическая связность последующих суждений не приводит к истинным выводам. А от участника магических действ напряженной работы логического мышления и не требуется — эмоции служат сильнейшей опорой убежденности.

Сверх того, даже общепринятые средства убеждения имеют ма­ло общего с логикой. Ведь очевидно, что утверждение не становит­ся истинным оттого что мы повторяем его снова и снова. Оно не приблизится к истине, даже если поставить его на голосование. За­метим, что все влияние политической жизни строится на повторе­нии идентичных утверждений и процедур голосования, хотя извеч­ная вера, что большинство людей в большинстве случаев право, не имеет под собой твердой логической почвы. И в этих условиях сле­дует скорее удивляться тому, что магические аспекты массового сознания не обладают доминирующей силой при решении многих проблем общественной жизни, да и в сфере индивидуального соз­нания укоренилось обоснованное недоверие к надежности магии, к стабильной эффективности ее средств — но не к ее возможностям.

Современные исследователи отмечают, что ныне существую­щая магия выступает в незавидной, но популярной роли "обезь­яны" авторитетных форм цивилизованного общественного созна­ния — науки и религии. Им неизменно сопутствует то "нетра­диционная" наука, то "традиционная" религия (эпитеты здесь ус­ловны), ориентированные именно на магические аспекты массово­го сознания. Наивно-реалистическая вера в то, что всякая целена­правленная деятельность продуктивна, по-видимому, никогда не будет исчерпана до дна, а вполне обоснованное представление о том, что непознанное безбрежие велико, будет по-прежнему влиять на массовое сознание. Индивиды, образующие неструктурирован­ную, но движущуюся, действующую массу — толпу — будут, как и прежде, поддаваться влиянию любых синдикативных, то есть сближающих людей, факторов. Человек в толпе неосознанно тя­нется к неизвестным, но подобным ему людям, и фасцинирующее влияние зрелищных, личностных и собственно речевых факторов тут особенно велико, хотя и непродолжительно.

Окружающая мага тайна, ожидание возможного эффекта его (зачастую совершенно бессмысленных) заявлений и действий ока­зывает на массу огромное впечатление. Такой знаток человеческой природы, каким несомненно был Ч. Диккенс, выразил это в фор­мах, присущих викторианскому веку, витиеватых, но отражающих суть дела: "Все, что окружено тайной, хотя бы это было нечто чу­довищное или до смешного нелепое, обладает загадочным очаро­ванием и притягательной силой, неотразимо действующими на толпу. Лжепророки, лжесвященники, лжечудотворцы всех видов очень успешно пользовались всегда людским легковерием, и если

|они на время брали верх над Истиной и Разумом, то были обязаны •Своим успехом скорее, таинственности, чем многим другим средст­вам из арсенала лжи и плутовства"¹.

Человечество, в отличие от цивилизаций, неделимо. В то же; время мир подсознания отличается исключительной архетипиче-JCKoft сложностью, и когда магическую картину мира, увлекаясь, ^именуют "стройной"— это неточно: подсознание французские [структуралисты недаром именуют "домом колдуньи" и говорят о дарящем в этом доме беспорядке. Вполне возможно, впрочем, что _г коллективное бессознательное структурировано особым, недоступ­ным рациональному мышлению образом (когда Фрейда упрекали; за беспорядок на письменном столе, он отвечал, что это историче­ски сложившийся порядок; так и исторически сложившаяся упоря­доченность бессознательного может показаться исследователю ^беспорядком).

Обращаясь к экзотическому материалу, ученые нередко фикси-ровали в психике представителей восточных народов черты, как бы ^противостоящие тому, что Б. Уорф называл SAE, "средним евро­пейским стандартом". Но этот термин, вполне применимый к миру [ языка, не выдерживает критики применительно к психическому [миру. Он в основе своей иррационален, и стандарты западных ци-вилизаций покоятся на шатком фундаменте немногих столетий ■ "упорядоченного" исторического развития.

Еще в 1725 г. Джонатан Свифт собирал материал "в доказатель-; ство ложности определения homo rationalis, оно должно быть лишь rationis сарах"². Иными словами, он считал человека не "разум-|:ным", а лишь способным быть разумным. Действительность свиде- \ тельствует, что "человек разумный" — это не более, чем возмож­ность, и она далеко не всегда осуществляется.

Каждый из нас чувствует, что возможное почти беспредельно, (тогда как действительное не может не быть ограничено. Ведь лишь | одной из множества возможностей дано воплотиться в действи-етельность, жизнь любого человека, как и история человечества, ос-|тавляет за собой гигантский след упущенных возможностей. Дей-|ствительность — это просто особый случай возможного. Именно в г силу этого магия сопутствовала и будет сопутствовать развитию ^человека и человечества. Рациональный путь решения индивиду-; альных и социальных проблем не полностью отвечает природе {личности. Всегда существует надежда пройти к ожидаемому ре-рультату кратчайшим путем, и магия всегда будет использовать эту |надежду. Более того, чем менее вероятен этот результат и чем гменыне смысла в надежде, с тем большей силой бессознательное

¹ Диккенс Ч. Собр. соч. В 30 т. Т. 8. М., 1958. С. 334—335.

² Письмо Поупу от 29.09.1725. (Муравьев В. Джонатан Свифт. М., 1968. С. 291).

будет подталкивать человека к поиску магических возможностей. Этот поиск абсурден, он не приносит ничего кроме разочарований, но исторически он повторяется и будет повторяться вновь.

Мне представляется, что от собственно религиозных проблем мир магии все-таки далек.

Существует ли Бог?

В сущности, здесь не менее семи про­блем.

1. Существует ли Господь Бог?

2. Если ответ на этот вопрос неизвес­
тен, то надо ли его искать?

 

3. В чем разница между знанием и верой?

4. Если он существует, то что собой он представляет и как влия­
ет на наше существование?

5. Если же он не существует, то почему большая часть челове­
чества верит в него?

6. Един ли мир или помимо наличного, данного, того, где мы
живем, есть иной?

7. Свидетельствует ли в пользу бытия Бога существование мира,
что нас окружает, и существование нас самих?

Это проблемы чрезвычайной сложности.

Что говорят по этому поводу современные философы?

1. Они говорят— это прежде всего— что у каждой религии
имеется свой неповторимый и отличительный Субъект. Нам с вами
эти субъекты могут показаться в чем-то сходными, не то — для ве­
рующих. Они ясно чувствуют, как различны, например, Аллах,
Христос, Брахман: одно имя вызывает у них ощутимый трепет, а
другое — чувство неприятия.

2. Все верующие думают, что этот религиозный Субъект уника­
лен, выше всей Вселенной. Он сверхъестественный. В космосе нет
места, где он как-то конкретно расположен.

3. Этот Субъект является верховным и всемогущим. Он все соз­
дал и от него фактически все зависит.

4. Он всюду. Он связывает мое личное "я" со всем миром, со
всеми верующими. При этом его не видно, а я как-то чувствую, что
он есть. Есть места, где это особенно ощущается. Это святые места
или просто храм.

5. Он.всегда. То есть ему присуща вечность, полное бессмертие,
и он фактически не изменяется. (Наши знания о нем могут изме­
няться, но это — другое дело).

6. Он справедлив. Мы может быть не всегда способны его по­
нять, но он справедлив. Он позволяет надеяться. Если бы его не
было, не было бы и надежды ни на что лучшее: позади тьма и впе­
реди тьма. А он сияет и обещает.

7. Он невыразим. Никто, будь то хоть самый мудрый человек на
земле или самый уважаемый верующими (например римский папа),

не в силах показать нам религиозный Субъект. У него могут быть только символы. Субъект религии — самое таинственное из всего, что существует.

Различий между религиями множество. Об этому уже сказано. Но категориально Субъект всех актуальных религий отвечает этим семи признакам.

Всякая религия выполняет свои функции и в моем личном про­странстве (в душе), и в социальном пространстве (в обществе), и в пространстве природном. И вот что любопытно. Религии вполне отчетливо различаются по тому, в чем они видят главную проблему жизни человека. И когда речь заходит о религиях различных наро­дов, то можно отметить исторически сложившиеся различия. В ки­тайских религиях очень большое место занимают отношения меж­ду людьми и природой. Индийские религии — буддизм, джайнизм, индуизм— видят главную проблему в страдании человека. А ближневосточные по происхождению, религии — иудаизм, христи­анство, ислам, зороастризм—главную проблему видят в неспра­ведливости.

Философия веры

Религиозная философия принимает существование Бога как факт. И это про­дуктивная точка зрения. Что говорит в связи с этим современный

мыслитель? Послушаем его.

"Я верую, и вера моя не напрасна. Тот, в кого я верую* знает об этом. Обращение в веру не требует отказа от логики разума, ибо разумом наделил меня Господь, а не Сатана. В далеком прошлом в нем видели сурового отца, доброго пастыря и, наконец, творца, ко­торый создал меня, а в виде оплаты за это требует служения ему. Нет — все это в прошлом, все это не для меня. Для широких масс может все это и подходит, но я давно уже оторвался от масс. Так вот: я не питаю никаких надежд, ничего не прошу и тем более не требую, ни на что не рассчитываю — я просто верю. Бог обладает всеведением, на то он и Бог, и он знает обо мне все и при том бес­конечно задолго до того, как я явился из небытия. Он знает мои страдания, мои страхи и мое мужество, он знает все не только обо мне — он знает все о себе тоже.

Но я верю в него не потому, что он вездесущ, всесилен, всесо-вершенен— нет, не поэтому. И вообще нипочему. Я верю в него без причин и без поводов. Ребенок тоже верит, что "трижды три —; девять" или что "дважды два — четыре", ведь что такое умножение объяснить трудно, и он просто заучивает наизусть и — верит. Но } моя вера иная, ведь он знает, что "дважды два — четыре", это все-; гда подтверждается, а моя вера требует подтверждений. Конечно же, они есть и они не вызывают сомнений, абсолютно никаких. Со­стоят они в том, что Мир и я имеем место, есть на самом деле, а

могли бы и не быть. И то, что мы есть,— высшее и несомненное доказательство того, что он есть. Потому что мы не можем сделать так, чтобы мы были. А он, по определению,— может'".

Жизнь и смерть

Разумеется, важнейшими феноменами, о которых идет речь в любой религиозной философии, являются не существование Бога, а жизнь — смерть.

Смерть! Вот о чем на самом деле идет речь. В ней все дело. Она есть и это страшно.

Один парень, который дрался в 1968 году с полицейскими на площади Ростана (сейчас это солидный парижанин, ему за сорок) рассказывал, что в дни студенческой революции ребята вспомина­ли слова Эдмона Ростана: "Кто убивает одного — убийца, кто уби­вает тысячи — полководец, кто убивает всех — Бог".

Попробуйте возразить.

Ведь он мог бы воспретить смерть — по крайней мере тем, кто еще не хочет умирать (если кому-то неохота и мучительно жить, то пусть уходит). Но тогда было не до теологических дискуссий. То­гда швыряли камни, строили баррикады, тогда на стенах универси­тетских зданий было написано "Смерть дуракам!", "Единственная настоящая аристократия— аристократия ума и отваги". Да, тогда было не до теологических дискуссий, хотя философия ощутимо присутствовала в эти странные дни.

О них предпочитают молчать. Пишут, конечно, но мало. А это были времена хоть и недолгие, но исторически очень значитель­ные, и читатель XXI века в этом еще убедится. Я не сравниваю их с возрождением религиозного опыта. Но вера, смутная вера и стрем­ление — были. Это, конечно же, не религиозная вера, для которой бывают характерны мистические переживания.

Уильям Джеймс в весьма примечательном труде "Многообра­зие религиозного опыта" характеризует мистические переживания так:

1) их трудно описать — словно бы "слов не хватает";

2) они носят отчетливо интуитивный характер: человек убеж­
ден, что во время подобных переживаний он проникает в глубины,
не доступные трезвому рассудку;

3) они непродолжительны ("Как?— воскликнул один мистик
при обсуждении этой книги,— как это "непродолжительны?" Я од­
нажды находился в таком состоянии час сорок минут!" По-моему,
это и значит, что такие переживания непродолжительны).

Все здесь зависит от самих людей.

Ницше делил людей на: 1) умных, 2) сильных и 3) на тех, кто ни умом, ни силой не отличается. Они и составляют большинство.

Большинство людей мистического опыта отнюдь не имело. Но слушать оно умело и даже любило. Оно слушало и религиозные по своему значению повествования. "Все сущее объяснялось в серии повествований. Из первоначального небытия выводилось верхов­ное божество, т.е. основная динамическая субстанция, на которой будет покоиться общее видение космоса — бесконечного про­странства; в центре его находится сам человек. Таково исходное положение для подлинного философского размышления, откуда появятся боги, духи, культурные герои и все остальное",— говорит Б. Оля. Размышляли, конечно же, не все. Но чаще всего размыш­ляющие не были людьми по натуре действующими. И вообще раз­мышления — это не рассказы, к ним прислушиваются меньше.

Огромное значение в истории мышления принадлежит проро- ) кам. Они соединили размышление и действие, обрели силу воздей-