Мечта БонниУ Бонни была мечта. Она светилась в его глазах, глазах изобретателя. Она наполняла надеждой его дни. Она, как видение, вставала перед ним ночами. За эту мечту мы прозвали его Бонни-Чайка. Он мечтал • построить из дерева, металла и ткани самолет, который не уступал бы изяществом сильной, легкокрылой чайке в парящем полете. Он наблюдал за чайками. Он изучал их, живых и мертвых. Он изучал их изумительный парящий полет. Он убивал их и изучал их безжизненные крылья. Он хотел разгадать их тайну. Он хотел воссоздать ее для человечества. Бонни завидовал чайкам. Он убивал их сотнями, тысячами и закапывал в поле. Он построил самолет, руководствуясь тем, чему, как он думал, научили его их трупы. Он построил самолет и взлетел на нем. Инженеры, которые никогда не изучали строение чаек, но изучали полет человека, говорили ему, что он заблуждается. Они указывали ему, что центр тяжести слишком смещен кзади. Но Бонни смотрел на них сияющими верой глазами — он обнял свою мечту и взлетел. Сначала все шло хорошо. Он пронесся по аэродрому, и хотя рев мотора не совсем точно воспроизводил крики чайки, видом самолет был и, правда, похож на нее. Он поднялся в воздух — точь-в-точь гигантская чайка. Он круто полез вверх, и умные люди покачивали головами и недоумевали — неужели фанатик-невежда опять оказался прав, а они ошиблись. Их недоумение длилось недолго. Когда Бонни захотел выправить самолет, он камнем пошел к земле, как чайка, когда она падает на воду, завидев рыбу. Мы бросились к месту катастрофы. Бонни был мертв. Вокруг него валялись обломки не только его собственных крыльев — крыльев чайки! — но и тысячи растерзанных крыльев других чаек. Он свалился прямо в неглубокую могилу, где лежали все чайки, которых он убил. Написано это товарищем Бонни, тоже летчиком, очень давно. Предвидеть современных дискуссий и вообще осознать мироощущения людей конца века автор никак не мог. Тем серьезнее вопрос, который я ставлю: о чем этот рассказ? Мы уже говорили о том, что у понимания три уровня: научный (или научно-технический), исторический, символический. Полет и гибель Бонн — исторический факт, особые формы изгиба самолетных крыльев и поныне называются "чайка" и "обратная чайка", но наиболее глубоким является понимание символическое.
Мое мнение для вас никак не обязательно. Но мне он кажется глубоко символическим произведением. Ничего сильнее на экологическую тему я не читал. Мне возражают. Говорят, что это рассказ о том, что техника губит человека потому, что делает его бесчеловечным. Не знаю. Подумайте. Это начало последнего рассказа Н. Эйдельмана — историка и писателя. Его публикации было предпослано следующее обращение к читателю: "Автор (Н. Эйдельман) много лет изучал "секретные архивы" самодержавия, в том числе царской тайной полиции — Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии. В рассказе вымышленные персонажи соединены с реальными, а составляющие его "документы" сохраняют принятую в тогдашнем секретном делопроизводстве форму, передают манеру и способ изложения, характерные для того времени взгляды на вещи. Документ 1 Петербург. Зимний дворец, что напротив Петропавловской крепости, русскому царю. 1 января 1836 года. Милостивый государь Николай Павлович! Знаю, что к царям не так положено обращаться и что, по вашему разумению, я с первой же строки, даже с адреса на конверте, груб и непристоен. По моему же разумению, я вежлив и деликатен, ибо в мыслях, а случается и в словах, аттестую вас еще много хуже и грубее, однако, вступая с вами в переписку, нахожу, что должен уважать собеседника и изъясняться точно так, как в письме к любому "милостивому государю". Буду краток, хотя и уверен, что письмо такого рода вы прочтете с должной внимательностью, какой бы длины оно не было. Итак, я пишу, чтобы известить вас, что презираю многое и смеюсь над многим вашим (у нас ведь все — ваше и даже я — ваш). Особенно же смеюсь над четырьмя. 1. Над портретами ваших приближенных, которые похожи на вас и друг на друга не столько округлостями подбородков и очертаниями жировых складок, сколько удивительным выражением всевластия и всеподчинения в одно и то же время (разумеется, вам известно, что каждый человек с умным и открытым лицом — ваш враг). 2. Над тем, что народ российский должен благодарить правительство за все, что имеет, как благодарят великодушного разбойника, который мог бы отобрать даже исподнее, но раздумал. В-третьих, особенно весело мне оттого, что в этой рабской стране, если б разрешили вы настоящие выборы, то собрали бы никак не меньше девяноста процентов всех голосов, но все же никогда не разрешите вы настоящих выборов, потому что в самом слове "выбор" опасность видите: выбор — это когда можно выбирать между одним, другим, третьим... А ведь сама мысль опасна, коли ни "другого", ни "третьего" нет и не будет. Наконец, четвертое: хохочу над вашим представлением о собственном всевластии и самодержавии ("сам держу вся. и всех"). Ежели над всем властвуете, то перемените мой образ мысли. Не можете? Ха-ха-ха. Резюмирую: я оскорбил вас и все ваше. Вы, конечно, потребуете удовлетворения известным вам способом. Но стоит ли? Многих — на одного: нехорошо для рыцаря и дворянина. Да к тому же, в подчинении даже полицейскому большинству есть что-то демократическое, парламентское, пахнущее голосованием и либерализмом. А ведь я взаправду один и, клянусь честью, не связан ни с каким тайным обществом. Все, кроме меня, ваши. Посему предлагаю добрый древний обычай — поединок. В дуэли много мерзости, но есть одно, может быть, перевешивающее все другое,— право свободного человека решать свои дела самому, без всяких посторонних посредников. В вашей стране имеется неподвластная территория — моя душа. Одно из двух: либо признайте свободу этой территории, ее право на независимость, либо сразитесь за свои права* которых я не признаю. Есть и третий выход: дать общую свободу всем — и вам, и мне, и России (проект прилагается к письму). Так ведь не дадите! Если вы сразитесь и проиграете, я диктую условия, если одолеете, я готов признать ваши права надо мною, потому что вы их завоевали в честной борьбе, рискуя за это право наравне со мною. Однако, если вы отправите против меня десяток жандармов, доносчиков или иных кромешников, тогда я решительно от вас отдаляюсь. Адреса своего не оставляю, ибо не хочу, чтобы нам помешали. К барьеру,государь!
Остаюсь вашим, милостивый государь, непокорнейшим слугой Александр Сыщиков. Ваше согласие можете объявить в любом нумере "Русского инвалида" или "Северной пчелы", например, следующим способом: "Господина С. ждут по делу чести там-то и тогда-то..." Разумеется, издатели и цензура могут такому объявлению воспрепятствовать, но, может быть, уступят, если вы пустите в ход свои, надеюсь, сохранившиеся связи. Манифест об улучшении дел в России (проект) Находя неестественным, чтобы дела миллионов людей решали одно или несколько всевластных лиц, полагаю полезным установить в стране законно-свободное управление, при котором каждый человек наделяется максимальными правами — делать, говорить и думать, что хочет. Права отдельного человека ограничиваются только одним — таковыми же правами любого другого человека, так что самые смелые речи и действия будут законны, но самые умеренные действия, ограничивающие законную свободу другого, будут незаконны. Начальным шагом введения в стране законной свободы является созыв собрания умнейших и лучших людей страны, дабы они установили, как и в какие сроки надобно все сделать. Примечание. Умнейшие и лучшие люди могут быть отобраны по-разному и хотя бы так: сначала предлагаются пять человек, пользующиеся всеобщим уважением, например Алексей Ермолов, Николай Мордвинов, Василий Жуковский, Михаил Сперанский и Александр Пушкин. Каждый из них назовет еще пять достойнейших, те — еще по пять, пока не наберется 125, 625 или 3125 депутатов. Вот и все. Александр Сыщиков". Это — страница из журнала "Знание — сила". Она воспроизведена полностью. Если вам захочется прочесть этот рассказ Н. Эйдельмана — возьмите январский номер журнала за 1988 год. А сейчас подумайте над следующими вопросами. Как бы на месте государя императора вы поступили, получив такое письмо? Правда ли в нем написана? Считаете ли вы, что способ созыва Народного собрания, предложенный А. Сыщиковым, лучше, чем современные выборы в Государственную думу или иной по названию парламент? Хэмингуэй писал Кашкину в 1935 году: "Теперь все стараются запугать тебя, заявляя устно или в печати, что если ты не станешь коммунистом или не воспримешь марксистской точки зрения, то у тебя не будет друзей и ты останешься в одиночестве. Очевидно, полагают, что быть одному — это нечто ужасное: или что не иметь друзей страшно. Я предпочитаю иметь одного честного врага, чем большинство тех друзей, которых я знал. Я не могу быть коммунистом, потому что верю только в одно: в свободу. Прежде всего я подумаю о себе и о своей работе. Потом я позабочусь о своей семье. Потом помогу соседу. Но мне дела нет до государства. Оно до сих пор означало для меня лишь несправедливые налоги. Я никогда ничего у него не просил". Разделяете ли вы эту точку зрения? Да или нет? Если нет, то почему? Здесь, в сущности, речь идет о трех не совпадающих вещах: о политических взглядах, одиночестве и государстве. Почему эти три вещи (или три эти предмета размышлений) оказались взаимно связаны? Танки Приморские люди, Толпясь на песчаной косе, Сказали: — Вы слышите? Море грохочет, как будто бы танки идут по шоссе — Вот там за деревней, где чистое поле в могилах! Спросил их: — А раньше, когда еще не было танков, на что был похож этот шум? Когда еще не было танков и ие было даже шоссе? Но все же, иного сравненья придумать как будто не в силах, Ответили все: — Видно, море и раньше всегда грохотало, как танки! Стучало. Рычало. Как танковый дивизион. Когда еще в братских могилах не тлели людские останки. О танки! Вы прочли стихотворение Л. Мартынова. О чем оно? Только ли о грохоте морского прибоя? Или о бедности человеческого вооб- ражения? Или о стремлении людей сравняться с природой и превзойти ее? Или о силе, которая вечно способна угрожать человеку? Или же о том, что войны — стихийны? Есть и еще один, возможно, наиболее верный ответ.
|
