Го августа 1899 г.

 

Шумный это был съезд.

Сконфуженные старички некоторое время глядели друг на друга с недоумением, точно не могли себе представить, как это все случилось...

Но стоило одному из них упрекнуть других в дурном отношении к общине, чтобы каждый почувствовал себя правым и считал бы, что в распадении общины виноваты другие.

— А страдаевские, почитай, что одних тольки мальченков и выслали, а которые постарше — все дома остались...

— Так надо же было избы строить кому-нибудь, али нет? — отвечают страдаевские.

— Всем нужно избы строить, не вам одним, — вмешиваются другие голоса.

— А вы-то хорошо исделали, что пришли: кинули по лопатке, да и будь здоров, — наседают страдаевцы: — буде, мол мука, все одно — там люди работают...

И пошло, и пошло...

Просят прочитать счет из лавок, в которых брались под работу различные вещи. Из счетов этих не видно, кто и что брал. Там не записывали, кто брал. Проставлено только количество взятых вещей.

Чтение прерывается восклицаниями, вопросами, догадками о том, кто бы мог взять то или другое...

— Четыре пары теплых перчаток... что же это?.. на всю семейству запас кто-сь сделал.

— Ловко!

— Масло, сахар, полусапожки, чулки, сахар, масло... — длинный список.

— Два фунта табаку, — читаю я дальше.

— Это же к чему? — с удивлением спрашивают друг друга старички, переглядываясь. Духоборы не курят, и такая покупка приводит их в изумление.

— Ну, скажи ты на милость!.. еще ему и табаку занадобилось!

— Кто ж это промежду нас раскуривает тута? — тоном инквизитора спрашивает Лежебоков.

— Фу ты, гадость! — отплевываются старички.

— Да это на лекарство брали, вот когды... — слышится из задних рядов нерешительный, виноватый голос и тотчас же прерывается, вспомнив, что про табак может знать только тот, кто его брал, — а може и на курево, хто е зна...

— Вот так-то оно и выходя, — говорит сиплым голосом широкоплечий, нескладный духобор, с огромной нижней челюстью и маленькими сухими глазами, — так-то оно и выходя: одни, значит, не работамши в новых полусапожках гуляют, чаю с маслом наедятся вволю, и мука будет, — заработают ему другие; а которые трудящиеся, тее оборвамшись придут с работы домой на одном хлебушке сидеть, — вот и ходи на работу, и живи тута в общине...

— А лучше всего, нехай каждое селение на свою общину работает, больше никаких... Тогды небось народу выйдет тьма тьмущая...

— Тогды каждый для свово опчества постарается припасти хлебушка на зиму, небось!..

После длинного горячего спора между старичками общины из 13-ти сел и старичками, предлагавшими каждому селу жить самостоятельным обществом, последние легко сравнительно одерживают победу.

И замечательное дело — покуда на съездке не было окончательно решено разделиться всем по селам, никто не соглашался идти снова на линию.

— Лучше на сухом помирать, — решительно выкрикивали старички успевшую уже надоесть стереотипную фразу.

Но лишь только съезд высказался за разделение по селам, как со всех сторон посыпались вопросы о том, каковы новые условия работ, когда можно выходить на линию, и т. д.

Не было никакого сомнения, что на работы эти выйдут решительно все. Тут же был выработан и новый порядок для отправляющихся на эти работы.

Съезд постановил:

Общину Северного участка упразднить. Каждое из 13-ти сел отныне представляет из себя отдельную общину, независимую ни в чем от остальных сел. Заработки каждого села являются его полной собственностью, которою селенская община и распоряжается по своему, усмотрению.

На железнодорожные земляные работы всеми силами решено выслать в общей сложности не менее l80 человек, а если окажется возможным, то и больше.

На работах каждое село занимает себе отдельный кусок насыпи, за который и получает свою выручку.

Никто из рабочих не имеет права брать что бы то ни было под работу ни в железнодорожных складах, ни в лавках. Для необходимых покупок вся рабочая партия Северного участка выбирает из своей среды одного старичка, Василия Черненкова, который один и будет брать все, что нужно для нее. Он же будет вести запись о том, какая из 13-ти общин насколько набрала за время работы. Кроме его, не может никто этого делать.

Решено было предупредить купцов в лавках и складе, чтобы никому из духоборов, кроме В. Черненкова, они не отпускали товару в кредит, так как такие счета уплачены не будут. Это необходимо было сделать еще и для того, чтобы оградить себя от злоупотреблений со стороны лавочников. Всякий рабочий, ушедший с работы до ухода всей партии, не получает ничего, за исключением случаев, когда работа будет оставлена по болезни.

Теперь возник вопрос, что делать с будущим заработком: выдать ли его на руки деньгами каждому селению или купить на эти деньги муки?

А муки, кстати сказать, в это время остались уже очень небольшие запасы.

— Мукой, мукой, Л. А.! — закричало большинство. — Прямо покупай на всю выручку муки, а мы тогда уже мукой поделимся по селениям...

Однако, раздавались голоса и за выдачу денег на руки.

— Мало ли что нужно справить людям, таперя ты смотри, как пооборвался народ! Надо и иголку, и нитку, и прочего...

— Опять же и скота надоть мало-малехонько прикупить.

— А стекла-то да замазку тоже когда-нибудь надо привезти: не век же сидеть без окон...

Поднялся галдеж.

Горячо споривший все время Василий Черненков вдруг вскочил с земли, точно ужаленный, и не своим голосом закричал, покрывая всех:

— И того надо, и сего надо и энтого, гутаритя как детенки какие, право, али несмысленочки... А что ты кусать будешь, скажи? А?! Довольно нам уже английских подтяжек, довольно шляп там, полусапожек всяких... Будя! — кричал в исступлении Вася Черненков; его нервное, худое лицо побледнело, глаза беспокойно перебегали с одного лица на другое, а руками он так решительно, ожесточенно махал, точно собирался отбросить всех сидящих перед ним старичков куда-то далеко в сторону: — Дети скоро попухнут с голоду, муки надо! больше ничего не знаю!..

— Да, обнищали дюже, бра-а-т! — нерешительно протестовали некоторые. — Что теперя будешь делать? Пуговицы пришить, не то что... Так тоже нельзя.

— Без пуговицы проходишь пока что; на хлеб поворотить все деньги, больше никаких! — продолжал, сверкая глазами, Черненков.

— На пустой брюхе и пуговица не удержит, так-то! — поддерживает Черненкова кто-то из старичков.

— А если хочешь лошадей покупать, выгони народу побольше, вот тебе и лошади будут.

„Погутарив" еще немного, старички согласились с Черненковым. Деньги будут тратиться на муку. Каждая из 13-ти общин будет получать свой заработок мукой.

— А то эти деньги, — возьми их только в руки, он тебе так скрозь пальцы и побегут... И муки не будя, и денег не будя... — говорили старички.