ГРАЖДАНСКИЕ СВОБОДЫ

Репрезентативные ассамблеи были тесно связаны с теми свободами, ко­торые они охраняли. Среди историков принято считать, что личные свобо­ды в Англии защищались лучше, чем в предреволюционной Франции. Воз­никновение этого тезиса объясняется привязанностью французов к дате 1789 и гордость англичан тем, что они живут на свободной земле. И все же Сэмюэл Джонсон при первой встрече разуверил Джеймса Босуэлла: «По­нятие "свобода" развлекает английский народ и помогает ему избавиться от скуки жизни».

Образы свободнорожденного англичанина и раба-француза исчезают перед лицом суровых фактов. Относительная свобода и роль прессы — важные показатели. Широко распространено мнение, что политическое влияние английской прессы превосходило влияние французской. Отчасти это связано с английской национальной легендой, частично — с утвержде­нием, что Ганноверская династия утратила свою власть. Однако француз­ская печать, как кажется, оказывала на общество такое же, если не боль­шее, влияние. Между 1750 и 1763 годами приверженец Просвещения Ма- лерб был правительственным цензором (сИгес1еиг йе 1а ИЬга1пе), то есть решал, какие книги нужно было публиковать. Благодаря его широкому по­ниманию правил была опубликована «Энциклопедия» Дидро и д'Аламбера, а также куда более опасные этюды Руссо. Было разрешено опубликовать многие тексты, содержавшие призывы к убийству короля. Кроме того, за большую часть наложенных запретов следует винить не правительство Франции: их выносили корпоративные органы. «Эмиль» Руссо запретил не Людовик XV, а парижский парламент, знаменитый противник «абсолютиз­ма». К 1770-м годам Просвещение покорило почти все области интеллек­туальной жизни и Бурбоны оказались во главе одной из самых ярких поли­тических культур Европы. Утверждение, что до 1789 года «абсолютизм» сдерживал политическую жизнь необоснованно. Революционная идеоло­гия сформировалась из популярных идей, царивших в прогрессивном об­ществе эпохи апаеп гёдШе.

Английская печать обладала в XVI и XVII столетиях свободой не боль­шей, чем во Франции. Карл I лишил Принна ушей за критику церкви: это было обычным проявлением деспотизма Стюартов. Королева Елизавета придерживалась такого же мнения, однако предпочитала лишать человека другой части тела: Стаббс потерял правую руку за то, что критиковал ее матримониальные фантазии. Эдикт Звездной палаты от 1583 года подчи­нял свободу прессы вдохновенным суждениям архиепископа Кентерберий- ского. Пресса не оказалась в безопасности и после Славной революции 1688 года. Прекращение действия Лицензионного акта в 1695 году не озна­чало формальной свободы печати: решение не возобновлять его было про­диктовано практическими, а не идеологическими причинами. Либераль­ным режим называется не потому, существует в нем закон о клевете или нет. Либерализм определяется тем, как этот закон используется, и с этой точки зрения ганноверская Англия производит не лучшее впечатление. Малейшие проявления недовольства действиями правительства или его чиновников считались подстрекательской клеветой. Высказывание одно­го из судей королевы Анны точно определяет отношение закона к свободе мнений: «...для любого правительства совершенно необходимо, чтобы у на­рода складывалось о нем хорошее впечатление. И ничего для правитель­ства не может быть хуже, чем попытки причинить вред ему или его дейст­виям; это всегда рассматривалось как преступление, и ни одно правитель­ство не может чувствовать себя в безопасности, оставив подобное без­наказанным».^[193]

Правительства вигов и тори воспринимали свободную прессу одинако­во, то есть как угрозу политической стабильности. Репрессии принимали две формы. Акт о печати (51ашр ас!) 1712 года учреждал налоги с целью по­высить цены на газеты, в то время как законы о клевете применялись широ­ко и тиранически. В 1716 году Тауншенд арестовал издателя памфлетов то­ри. Его приговорили к шести месяцам тюремного заключения и прогнали кнутом от тюрьмы до Смитфилдского рынка. Через несколько лет после то­го как регент герцог Орлеанский ослабил цензуру, Уолпол ее ужесточил: изданный им акт 1737 года упрощал процесс использования законов о кле­вете и не был исключительной мерой, как обычно полагают. До того как Уилкс отменил эту процедуру, государственные секретари могли объявить о розыске любого, кто был причастен к клеветнической публикации, а если имена были неизвестны, то использовался приказ общего вида. Преступни­ки часто становились более сговорчивыми после конфискации имущества и бумаг, сурового обращения пристава, жесткого допроса, пребывания в Ньюгейтской тюрьме и признания.^[194]

Кроме того, обычно историки полагают, что в Англии физическая свобо­да индивида была защищена лучше, чем во Франции. В последние пятнад­цать лет группа марксистски ориентированных историков отмечала ту бес­принципность, с которой элита XVIII столетия — представители высшей знати и сквайры — угнетали низшие классы. За прохладой палладианского портика и за семьей, грациозно разместившейся на лужайке, чтобы позиро­вать мистеру Гейнсборо, стоял жестокий режим управления. Сомнения вы­зывает намерение этих историков представить браконьеров, контрабанди­стов и грабителей разбившихся судов борцами с тайным классовым сгово­ром. В большинстве случаев, конечно, они таковыми не были — а одним из самых предприимчивых контрабандистов этого века был Роберт Уолпол.^[195]Однако справедливость вежливого обращения к ганноверской Англии как к «земле свободы» оспаривалась, и не без успеха. К1800 году во многих «аб­солютистских» государствах правительства сократили перечень преступ­лений, за которые полагалась смертная казнь, или же отменили ее вовсе. Примечательно, что в Англии, несмотря на неупорядоченное применение законов, смертью каралось около 200 видов преступлений. Законы о дичи запрещали охотиться всем, кроме крупных землевладельцев. В частности, согласно Черному акту 1723 года смерть грозила каждому, кто появлялся вооруженным или прятался в парке, принадлежавшем джентльмену. Не бы­ло нужды доказывать, что на самом деле этот некто караулил там оленя.^[196]

Все это кажется убедительной аналогией более известному феодальному праву на охоту во Франции. Дефо был убежден, что сила традиций англий­ской свободы могла бы противостоять войскам, которые в Версале открыли огонь по толпе. Его вера вызывает умиление: в 1715 году эти традиции не помешали принять акт, согласно которому английские военные имели пра­во открывать огонь по демонстрантам, если те отказывались разойтись после соответствующего предупреждения. Как и во Франции, в Англии и Шот­ландии королевские войска отправлялись на постой в дома уклонявшихся от уплаты налогов; главной задачей ганноверской армии было подавлять хлебные бунты и политические волнения.[197] В Англии простой народ обна­руживал опасную склонность не жаловать сборщиков налогов, укрывать контрабандистов и пренебрегать законами. Политиков считали преступни­ками, а преступников — героями. Осужденные разбойники становились, говоря современным языком, поп-звездами в Лондоне эпохи Георгов, а их последний путь в Тайберн походил на триумфальное возвращение выиграв­ших кубок чемпионов. Когда в 1780 году во время мятежа Гордона в Лондоне начались беспорядки, толпа направилась прямо к Ньюгейтской тюрьме, точ­но так же, как парижане в сходных обстоятельствах бросились к Бастилии.

На континенте информированные люди считали Англию раем конфес­сиональной свободы, а Францию — адом религиозных гонений. Веские ос­нования считать политику англиканской церкви достаточно мягкой суще­ствовали, но только после, а не до 1689 года, когда был принят Акт о веро­терпимости. Этот документ уничтожал официальную монополию церкви, а процесс поддержания религиозной дисциплины с помощью церковных су­дов усложнялся: притесняемые прихожане старались покинуть одну цер­ковь и присоединиться к другой. Однако официальная веротерпимость не распространялась на католическое и иудейское вероисповедание, члены этих конфессий исключались из общественной жизни и не имели полити­ческих прав. Нонконформистские богослужения разрешались, однако тео­ретически протестанты-диссентеры не допускались на муниципальные и государственные должности согласно актам о Проверке и корпорациях. Понять особенности их применения по отношению к диссентерам сложно: многое зависело от ситуации на местах, и в определенных ситуациях они могли доминировать в местной элите. Но, как подчеркивает Кларк, Англия эпохи апс1еп гё&тебыла государством конфессиональным и, возможно, не слишком комфортным для аутсайдеров.

Многое из вышесказанного верно и в отношении Франции, где уровень толерантности, проявляемой к гугенотам, варьировался в зависимости от времени и места. На протяжении большей части XVI и XVII столетий они имели больше гражданских прав и возможностей проводить службу, чем английские католики. До начала преследований в 1760-х и 1680-х годах гу­генотов можно было видеть председательствующими в муниципальных со­ветах, занимающими должности в двухпалатных судах (сНатЬгез т1-раг- Иез) и важные посты в гильдиях, откупах, магистратурах, представляющи­ми престижные профессии. Когда их права были уничтожены после отмены Нантского эдикта в 1685 году, они постепенно вернули себе прежние пози­ции. В 1760-х годах юный де ла Барр и старый Калас были беспомощными жертвами религиозного фанатизма: один были приговорен к вырыванию языка и отсечению головы за богохульство, а второй — к колесованию за возведение клеветы на католическую общину Тулузы. И вновь преследова­ния проводились не правительством, а парламентом. Значение этих позор­ных эпизодов заключалось не просто в том, что они произошли, а в том, что они вызвали возмущение: значит, случившееся было необычным. В 1787 го­ду Ламуаньон полностью возвратил протестантам их гражданские права, однако этот благородный жест нередко игнорируют. Гугеноты приобрели такой статус, которого не имели в тот момент ни английские католики, ни диссентеры. В 1789 году лорд Стэнхоуп безуспешно добивался отмены ак­тов о веротерпимости и религиозных организациях. Он полагал, что если перемен не произойдет, английские диссентеры обретут большую граж­данскую свободу во Франции, чем на своей родине.^[198] Широко распростра­ненный миф о религиозной свободе, царившей в Англии, был вовремя раз­веян последними французскими министрами эпохи апаеп гёцше.