АБСОЛЮТИЗМ БОЖЬЕЙ МИЛОСТЬЮ?

Множество неясных моментов возникло в ходе дискуссии о теории бо­жественного права. Часто повторялось, что ее возникновение принесло с собой новую концепцию монархии. Однако эта идея появилась одновре­менно с самим институтом монархии. Начиная с VIII века король считался наместником Бога на земле, а средневековые коронационные обряды под­черкивали, что он правил Божьей милостью. Французские государи вели свою родословную от меровингских королей-священников, которые сами были окружены ореолом божественности. В более ранний период монар­хии были порождением таинственного мира магии, а монарх представлялся чудесным талисманом. Необходимость повиновения и непротивления ос­тавалась вечно актуальной темой. Сопротивление можно было оказывать лишь тому монарху, который не угоден Богу, поэтому преступнику следо­вало кротко принимать наказание. Так сформировалось дополнительное требование пассивного повиновения. В 1547 году английскую конгрегацию проинформировали о том, как опасно оказывать сопротивление наместни­ку Бога на земле, в то время как обязанность подчиняться, на которой на­стаивал Боссюэ, акцентировалась и в английских проповедях XVIII века, причем неважно было, какой партии сочувствовал писавший их священник.

Единственной новой составляющей, которая добавилась к концепции божественного права в раннее Новое время была, возможно, передача этого права по наследству. Обе главные монархии Средних веков — папский пре­стол и Священная Римская империя — были выборными.[247] Однако слишком часто подданные пытались заменить одного государя на другого, руковод­ствуясь конфессиональными мотивами, и закрепление порядка престоло­наследия придавало идее божественного права большую определенность. Отныне считалось, что титул правителя переходил ко всему роду, а не к конкретному человеку, носившему корону. Главной целью этого процесса было сокращение числа претендентов на престолы, а не изменение обяза­тельств подданных по отношению к коронованным особам. Так как англи­чане относились к данной проблеме более консервативно, то смену дина­стии в 1688 году они восприняли достаточно спокойно. Божественное право сочеталось с различными политическими режимами, а в Соединенных Про­винциях оно использовалось для защиты прав провинциальных штатов.

Слишком много было сказано о расхождении между «абсолютизмом», божественным правом и долгом непротивления, с одной стороны, и ограни­ченной монархией, теорией договора и правом на сопротивление — с дру­гой. Теперь мы знаем, что идея божественного права пережила Славную ре­волюцию 1688 года. Хотя Англия при Ганноверской династии, бесспорно, была ограниченной монархией, ни виги, ни тори не считали, что эта монар­хия основана на соглашении, или что подданные имеют законное право на сопротивление.[248] К тому времени в Англии существовал так называемый «абсолютистский» режим, разумно использовавший теорию божественно­го права. В 1760-х годах Просвещение дискредитировало эту концепцию, и в 1766 году в своей речи о монархии, которая впоследствии стала клас­сической, Людовик XV едва упоминает о ней. В Пруссии не было времени для составления подобных теорий. Фридрих II считал себя ремесленником, выполнявшим данное им обязательство улучшить жизнь людей, а вовсе не королем-священником, которому требовалось их поклонение. Государи из богов превратились в управляющих. Королевское облачение стало строгим, некоторые облачились в военные мундиры, религиозные коронационные церемонии начали считать пустой тратой рабочего времени. Фридрих II го­ворил, что корона — это шляпа, которая не защищает от дождя.

Теория божественного права ставит вопрос о подотчетности. В любых формах эта доктрина подразумевала, что монарх неподотчетен своим под­данным. Так полагали и в Англии, и во Франции, как до революции 1688 го­да, так и после нее. Не считая радикальной группировки вигов — последо­вателей Локка, общественное мнение следовало Блэкстоуну в том, что ни­какой суд или другой орган не может контролировать или исправлять его решения: «...никакой судебный иск или дело не может вестись против ко­роля даже в гражданских делах, поскольку ни один суд не имеет над ним юрисдикции... Земное правосудие не может вести против него уголовное дело, а тем более приговаривать его к наказанию». Широко распространено мнение, что в XVIII веке министры были ответственны перед парламентом. Это происходило не совсем так, как обычно думают. Они не отвечали перед парламентом как политической ассамблеей. В правление Ганноверской ди­настии министры видели себя королевскими слугами и отвечали перед пар­ламентом только как перед судом, который мог их обвинить или объявить им импичмент.[249] Поэтому кроме права объявлять импичмент министрам, которое принадлежало ему с XIV века, парламент не обрел никаких новых средств, чтобы призывать короля к ответу. Если подданные так называ­емых «абсолютных» монархов теоретически не могли заставить их выпол­нять данные обязательства, то же можно сказать и о подданных «неабсо­лютных» монархов. Слово «абсолютный» лишь вводит нас в заблуждение.

Выводы

Начиная с позднего Средневековья и вплоть до революции 1789 года в Европе господствовала «неабсолютистская» идеология, не подвергавша­яся изменениям. Это объясняется тем, что континуитет был одной из глав­ных ценностей. Ни одно правительство не помышляло о сознательном из­менении основ своей власти. Эпоха Просвещения дала теоретикам возмож­ность задуматься о новых идеях, но даже Монтескье осудил бы монарха, который изменял существующий порядок вместо того, чтобы его сохра­нять.^[250] Понятие «абсолютизм» представляется современным в большей сте­пени, нежели «консультативная монархия» является анахронизмом. Поли­тическое устройство отражало божественный порядок, а главной функцией государства было сохранение 81аЫз цио. Обращение к истории и прецеден­там происходило автоматически. И хотя на практике могла возникнуть ил­люзия оригинальности, в теории новации были исключены. Ни один автор, рассуждая об абсолютной власти, даже не намекал на нововведения. Абсо­лютные монархи полагали, что не установили новую систему управления, а лишь восторжествовали над теми, кто пытался узурпировать их власть.^[251]Перетекание власти от дворян-феодалов к Бурбонам и от пап к династии Тюдоров считалось восстановлением прав, исконно принадлежавших мо­нархам. Достижения политической мысли использовались в конкретных ситуациях. В 1789 году манифестом был аннулирован союз Австрийских Нидерландов с Иосифом II. Его преамбула была заимствована из докумен­та, денонсировавшего союз с Филиппом II в 1581 году.^[252]

Абсолютный» и «конституционный» — это термины XIX столетия, ко­торые не создавали ничего, кроме путаницы в случае, если применялись для описания политических теорий раннего Нового времени. Понятие «аб­солютизм» — продукт уникального периода реакции, наступившей после 1815 года. Словосочетание «конституционная монархия» обозначает сфор­мировавшееся в эту же эпоху представление о совершенно ином полити­ческом устройстве, предполагавшем ответственность министров перед со­бранием представителей, а не перед монархом. Но если мы говорим об абсо­лютной и ограниченной власти, то они мирно сосуществовали в рамках одной конституционной системы. Некоторые исследователи смогли при­близиться к пониманию этой истины, но им помешала излишняя востор­женность: они пишут о королевской власти, абсолютной и ограниченной одновременно — это оригинальная мысль, но представляет ценность толь­ко для метафизики.[253] Королевская власть была абсолютной и ограниченной в силу того, что эти понятия относились к различным областям деятельно­сти государя: это вполне соответствовало требованиям логики. Его народ состоял из «подданных», если король использовал свои прерогативы: он по­велевал — они подчинялись. Но так как они были членами сословных пред­ставительств и корпораций, они являлись «гражданами», оберегавшими свои права и принимавшими участие в государственных делах. Это опреде­ление стало популярным во Франции задолго до Руссо и революции. Абсо­лютная власть и права подданных находились в равновесии, но иногда меж­ду ними возникали трения. Если абсолютная власть выходила за пределы своей области и ущемляла права и свободы подданных, она превращалась в открытый деспотизм. Если верх одерживали институты, защищавшие пра­ва народа, начиналось противоправное республиканское правление.

Существовала только одна разновидность легитимного королевского правления — монархия; у нее было два антипода: деспотия и республика. Если верить Монтескье, то политический словарь простого человека был именно таков: от него он и послужил французскому философу отправной точкой при создании его великого произведения. Монархия вырождалась в деспотию, если монополизировала ту власть, которую следовало разде­лять, и превращалась в республику, если власть, подлежавшая монополи­зации, разделялась. Теперь мы можем ответить на вопрос, поставленный в начале главы. «Абсолютизм» — это инородный термин, который не вписы­вается в теоретические построения раннего Нового времени. С большой натяжкой его можно поместить где-то между монархией и деспотией. Этот термин создает историографическую путаницу, так как мешает увидеть то различие, которое необходимо для понимания политических теорий эпохи апаеп гёдте.

Таким образом, существование теории «абсолютизма» сомнительно по двум причинам. Во-первых, существовавшие во Франции представления о монархии не имеют с ней ничего общего. В них нет того, что считается ха­рактерным признаком теории «абсолютизма» — ни особого акцента на го­сударственной власти, ни пренебрежения к правам и привилегиям поддан­ных. Во-вторых, в основном концепция французской монархии не отлича­ется от английской теории государства, которая, согласно общему убежде­нию, «абсолютистской» никогда не была. В раннее Новое время определя­ющим было различие между ограниченной монархией и деспотией, которые олицетворяли собой два противоположных взгляда на права подданных. Между монархией ограниченной и абсолютной, которые были фактически двумя аспектами одного явления, разницы не усматривали. Идеология «аб­солютизма» была просто идеологией монархии: она заключалась в том, что в некоторых случаях управление окажется более эффективным, если будет сосредоточено в одних руках. Часто отмечалось, что практике «абсолютиз­ма» не хватало теории. Если быть более точным, теории не хватало того, что обычно считается практикой.