МОНАРХИ И ДЕСПОТЫ

Когда Боссюэ, официальный апологет правления Людовика XIV гово­рил, что индивидуальные права закреплены в основных законах королевст­ва, он выражал мнение большинства подданных. Он определял самовласт­ное, или деспотическое, правление как ситуацию, в которой государь по своей прихоти распоряжается жизнью, свободой и собственностью поддан­ных, не отличимых от рабов. «Есть народы и империи, которые этим доволь­ствуются; и не наше дело беспокоиться об их форме правления. Нам доста­точно сказать, что оно варварское и отвратительное. Эти четыре условия решительно отличаются от наших обычаев: таким образом, у нас нет места самовластию».[282] Кажется, достаточно ясно. Деспотизм несовместим с зако­ном и свободой.

Вероятно, студенты ожидают от историков четкого определения отно­шений «абсолютизма» к правам и свободам. В таком случае придется их разочаровать. Некоторые ученые отрицают даже теоретическоесущест­вование свобод. Так, в одном из новейших исследований Людовик XIV пред­ставлен королем, старавшимся утвердить доктрину, согласно которой жиз­ни, свободы и собственность подданных находятся в его распоряжении.[283]Другие до сих пор отказываются признать существование реальнойразни­цы между абсолютной властью и деспотизмом: то, что абсолютная власть была подчинена божественным установлениям и законам природы, еще нельзя назвать ее четким определением. Кажется, что эти исследователи чересчур увлеклись сочинениями Гоббса, чья бескомпромиссная логика уничтожала всякую возможность ограничения абсолютной власти. Власть либо абсолютна, в этом случае ее ничто не ограничивает, либо ограничена, и в этом случае неабсолютна. Следовательно, права подданных были не так уж важны, и то уважение, которое оказывали этим правам Бурбоны, было простым притворством.[284] Самое худшее заблуждение — вовсе игнориро­вать различия между «абсолютизмом» и деспотией и изображать «абсолют­ных монархов» — Бурбонов грубо попирающими права и привилегии про­винций и подданных.[285] Суд все еще совещается.

Стирание различий между абсолютной и деспотической властью губи­тельно для понимания истории. Тогда монархия раннего Нового времени вписывается в деспотическую модель, которая осуждалась современника­ми. Решительно неверно утверждать, что абсолютная власть охватывала все и вся и что так называемые «абсолютные» монархи имели на нее моно­полию. Это делает абсолютные и ограниченные монархии двумя разными видами управления. Монарх, пользующийся абсолютной властью во всем, за исключением некоторых областей жизни подданных, огражденных от его посягательств обычаями и законами, был для раннего Нового времени анахронизмом.^[286] Королевская власть была абсолютной во внешнеполитиче­ских, военных и религиозных государственных делах, то есть в рамках ко­ролевской прерогативы. За этими границами находились ненарушимые (за исключением тех случаев, которые правитель считал чрезвычайными и ко­торые в большинстве государств оспаривались) права поданных. Право на жизнь, свободу и собственность охранялись законом. Предполагалось, что подданных нельзя лишить их свободы и собственности без должного судеб­ного процесса, а если закон менялся, то подразумевалось, что это происхо­дило с согласия тех, чьи права затрагивались. В Англии соглашения всегда превозносились как гаранты прав, в то время как французское админист­ративное право (бесчестное йгоИ ас1т1п1з1гаИ[) до последнего времени представлялось как их антагонист. Теперь мы знаем, что это представле­ние неверно, что французские административные суды всегда действова­ли независимо от правительства и не представляли угрозы правам народа. Необоснованны и попытки представить «абсолютизм» ранней версией фа­шистского корпоративного государства. В Италии при Муссолини корпо­рации свои права потеряли, во Франции при Людовике XIV они их сохра­нили.^[287]

Реальные возможности реализовать право на жизнь, свободу и собст­венность варьировались. Вероятно, повсеместно право собственности нуж­далось в защите чаще всего. Его следует рассматривать в контексте обще­ства, основанного на клановости и родственных связях, и порожденным этим обществом понимании чести. Самоуважение дворянина основыва­лось на том, что закон и обычаи гарантируют неприкосновенность его соб­ственности.[288] Свободу мнений в «абсолютистских» государствах уважали так же, как и в республиках, и иногда даже больше. Испанские Габсбурги проявляли толерантность и нередко поощряли публичные дискуссии по политическим вопросам, в то время как венецианский сенат их запрещал. В ранний период Нового времени большинство правительств, независимо от того, называем мы их «абсолютистскими» или «ограниченными», под­вергало прессу жесткой цензуре. Ве [ас1ово Франции ко второй полови­не XVIII века пресса была независимой; особенно это стало заметным в 1750-х годах, когда цензором стал Малерб. Позднее, в том же столетии, в Австрии, Пруссии и России цензура была отменена или ограничена дек­ретами монархов. А в это же время в Женевской республике запрещали со­чинения Руссо. В 1762 году был издан приказ сжечь его книги и арестовать автора, если тот появится в городе.

Права декларировались в законах и охранялись штатами и парламента­ми. Существует совсем немного исследований, посвященных полномочиям и составу представительств, хотя сейчас их изучение активизировалось, особенно на страницах нового журнала « РагИатеп(8, ЕзШев апй Рерге- 8еп(аНоп» («Парламенты, сословия и представительство»). В работах со­временных авторов изучаются разнообразные формы сословно-представи- тельной жизни в странах, где она считалась угасшей. Книга Буша, посвя­щенная европейской знати и ее привилегиям, также важна в контексте изучения представительства.^[289] Структура сословных представительств бы­ла различной. Присутствие крестьян в их составе было необычным явлени­ем: считалось, что интересы своих зависимых людей представляла знать. Единственными представителями незнатного сословия в некоторых ассамб­леях были делегаты от городов или крестьян-фригольдеров. В английском национальном варианте парламента существовали палаты лордов и общин, во Франции и Дании — палаты духовенства, дворянства и третьего сосло­вия, в Швеции — духовенства, дворянства, горожан и крестьян, в то время как в польском сейме была представлена только знать, а в кастильских кор­тесах — только горожане. Провинциальные представительства были мно­голики: от французских с обычными тремя сословиями до голландских, предоставлявших восемнадцать голосов городам и один — знати. Местные ассамблеи обычно сводились к одному сословию, в то время как на провин­циальном и национальном уровнях состояли из нескольких. Права членст­ва также разнились. В местных ассамблеях знать обладала правом личного присутствия (рег80па1 аНепйапсе), тогда как в провинциальных ассамбле­ях Нормандии, Бранденбурга, Саксонии и Восточной Пруссии депутатов необходимо было избирать. То же самое наблюдалось в Англии, Франции и Республике Соединенных Провинций. Даже на высшем уровне некоторые государства допускали право личного присутствия знати, модифицирован­ное только ограничениями, связанными с размером собственности или дру­гими уловками, призванными оградить представительство от выскочек, например, требованием представить доказательство знатности четырех поколений своих предков. В Швеции всем лицам, номинально имевшим благородный статус, разрешалось присутствовать в национальной ассамб­лее. Создавшийся вследствие этого переизбыток голосов был снят прови­зией 1626 года, по которой голосовать было позволено только одному члену каждой семьи.