СОСЛОВНОЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО: СЛОМЛЕННОЕ ИЛИ СОТРУДНИЧАЮЩЕЕ?

На протяжении всего раннего Нового времени сословные представи­тельства — центральные и местные — спокойно участвовали в процессе управления. Кроме того, они помогали планировать и проводить изменения в законодательстве и налогообложении. Реформы прав и привилегий не вы­зывали обязательной оппозиции: обычным сценарием было ведение пере­говоров, достижение компромисса и его осуществление на практике. В ар­сенале историков-«абсолютистов» представление об этих рабочих отноше­ниях между монархами и представительствами отсутствует. Если споры возникали, значит, по их мнению, «абсолютизм» наступал на права и при­вилегии сословий. Если все шло спокойно, значит, «абсолютизм» сделал представительства безвольными и лишил их влияния. «Абсолютистская» историография использует оба эти утверждения.

Все исследователи признают значительную роль сословных представи­тельств в истории позднего Средневековья. Но в начале раннего Нового времени они, как предполагается, пришли в упадок. Второстепенная роль, которую сословные представительства играли в режимах, называемых «аб­солютистскими», всегда рассматривалась как основная черта этих режи­мов,[294] однако на самом деле явление носило совершенно иной смысл. Абсо­лютная власть ограждала от вмешательства репрезентативныех органов сферы, в которых традиционно действовала королевская прерогатива, ужи­ваясь с использованием процедуры одобрения в остальных областях жизни государства. Мы уже отмечали, что столь не похожие друг на друга монар­хи, как Изабелла Кастильская и Георг III Английский, именовались «абсо­лютными», хотя сотрудничали с влиятельными парламентами. Когда апо­логеты «короля-солнца» подчеркивали его независимость от всякой земной власти, они говорили о вопросах, традиционно относившихся к монаршей прерогативе, а не обо всех аспектах правительственной деятельности, как обычно предполагают историки. Деспотические коннотации «абсолютиз­ма» неприменимы к правителям, которые старались восстановить свои пре­рогативы. Однако если монархи отстраняли представительства от обсуж­дения предметов, относившихся к правам подданных и традиционно подле­жавших их одобрению, подобные коннотации были правомочны, ибо так в раннее Новое вовремя понимали деспотизм. Все зависело от того, что именно монарх намеревался делать независимо — быть королем или ущем­лять права своего народа.

Следовательно, когда государи рассуждали о королевской власти, они не мыслили, что могут обойтись без сословных представительств и сами производить налогообложение. И все же именно историки, уверенные в то­тальном распространении абсолютной власти, упустили из виду те меха­низмы, которые помогали монарху спокойно относиться к существованию не подконтрольных ему напрямую областей. Исследователи предполагали, что активные представительства и «абсолютистские» режимы несовмести­мы — в «абсолютистском» государстве органы одобрения должны носить совещательный характер, быть слабыми или вовсе отсутствовать. Конфрон- тационная модель подразумевает обратную зависимость: чем сильнее ко­рона, тем слабее представительства. Признание тезиса об их сотрудниче­стве полностью меняет положение: сильные представительства свидетель­ствуют о сильном монархе. Однако наличие энергичных консультативных органов игнорировалось, так к^к оно не вписывалось в заданную модель. Историки редко находят то, чего не ищут.

Существует еще один аспект, в котором сословные представительства эпохи «абсолютизма» можно назвать ослабленными. Многие из них исче­зали. В комментарии, сделанном теоретиком политических процессов Гар- рингтоном, схвачена самая суть происходившего: «Где же штаты, или власть народа, во Франции? Исчезли. Где власть народа в Арагоне, и в остальных испанских королевствах? Испарилась. С другой стороны, где власть испан­ского короля над Голландией? Перестала существовать». Сожаление о судь­бе монархов выглядит менее привычным, чем сокрушения о судьбе народ­ных представительств. Это наводит на мысль, что Гаррингтон не отразил полной картины. Тем не менее во многих учебниках по истории раннего Но­вого времени слишком много говорится о том, как в одном за другим госу­дарстве исчезали традиционные консультативные органы. Испанские кор­тесы, французские Генеральные штаты, датский ригсрад и бранденбургский парламент в конце XVII столетия исчезают со сцены. Искушение вписать эти поразительные события в «абсолютистский» сценарий оказалось не­преодолимым. И все же более пристальное рассмотрение каждого случая показывает, что дело обстояло вовсе не так, как кажется на первый взгляд. Историческая действительность была более прозаической.

Во Франции при Бурбонах анализ закулисных событий показывает, что видимость (или ее отсутствие) тоже может вводить в заблуждение. Те 175 лет, в течение которых Генеральные штаты бездействовали, хорошо из­вестный факт истории французского абсолютизма. Однако менее известно то, что между 1460 и 1560 годами они созывались только дважды. По край­ней мере можно сказать, что этот период был скорее временем расцвета, а не переломной гранью в их развитии. Бурбоны продолжали консультиро­ваться с ассамблеями в провинциях и сенешальствах, игравшими важную фискальную и административную роль. Консультативные процедуры про­сто переместились на более низкий уровень. Происходили ли подобные из­менения в других странах? Процесс исчезновения крупных ассамблей не изучен, и о его причинах остается только догадываться. То, что заменило их — если замена вообще существовала, — представляется еще более зага­дочным. Но некоторые контуры все же возможно обозначить.

Недавние исследования, посвященные правительству Австрии в XVII и XVIII столетиях, обращают внимание на сохранившееся влияние сослов­ного представительства. Подобно государям Ганноверской династии, Лео­польду I приходилось созывать представительство каждый год. Прерогатив- ные доходы императора составляли только пятую часть требовавшейся ему суммы, и вотирование налога парламентом было существенно для его фи­нансов. Обычно предполагается, что Иосиф I стремился ограничить власть сословного представительства. Однако на деле он уважал его права, отка­зался от планов введения акцизы, собираемой королевскими чиновниками, и создал комиссии, состоящие из членов представительства, чтобы кодифи­цировать законы Богемии и Моравии. Традиционно считается, что в Болга­рии сословное представительство стало жертвой «абсолютизма» Габсбур­гов в период между 1765 и 1780 годами, когда оно не собиралось ни разу. Однако ассамблеи графств, назначавшие всех местных чиновников, про­должали функционировать. Недавно опубликованные работы по истории Австрии подтверждают, что представительства играли важную админист­ративную и консультативную роль долгое время после реформ Хаугвица 1748-1749 годов, которые, как считалось, их уничтожили.^[295] Хаугвиц обсу­ждал налоги с каждым из представительств с соблюдением всех требова­ний конституции, лично посещал каждую провинцию и защищал позицию правительства, что обычно преподносилось как решающий шаг в развитии австрийского «абсолютизма» и окончанием реальной власти сословно-пред- ставительных органов. Фактически же это подтверждало их статус.

«Политическое завещание» Марии-Терезии (1750) делает совершенно ясным тот факт, что она возражала не против существования сословного представительства как такового, а против его связей с придворными ин­тригами: министры возбуждали оппозицию в провинциальных представи­тельствах, чтобы помешать планам своих противников. Представительст­ва лишились одних административных функций, однако сохранили другие. Корона и представительство были не оппонентами, а партнерами в гранди­озной программе реформ, проводившихся Габсбургами в 1740-1780 годах. Большая ее часть обсуждалась и проводилась королевскими чиновниками и постоянными комитетами представительства совместно.^[296] На начальном этапе политика правительства частично находилась в руках должностных лиц провинциальных ассамблей: в Штирии штат чиновников сословного представительства был большим, чем штат французского интенданта. Луч­ше всего о сохранившейся власти представительства свидетельствует го­рячее желание Иосифа II от него избавиться.

Швеция всегда занимала важное место в историографии «абсолютиз­ма». Однако при более тщательном исследовании «абсолютизма» Карла XI обнаруживаются его новые особенности. В 1686 году шведское сословное представительство, вовсе не пребывавшее в бездействии, назначило ко­миссию, которая начала кодификацию средневековых законов. Получен­ный результат до сих пор служит основой юридической системы современ­ной Швеции.^[297] В последние годы Данию также представляют кузницей «аб­солютизма». Уход со сцены датского представительства был неожиданным и бесповоротным. Но изучение истории Шлезвига и Гольштейна показывает, что на местном уровне его участие в политике не закончилось в 1665 году.^[298]

На низшей ступени корпоративной организации (ландшафты) оно стало более интенсивным. Представители вели переговоры об увеличении нало­гов непосредственно с королем и брали на себя обязанности по сбору денег. Эти провинции находились в особом отношении к датской короне, однако маловероятно, что в других местах обычаи были совершенно иными.

Бранденбургский парламент, согласно мнению историков, постигла та же участь, что и французские Генеральные штаты. Уничтожение его, пре­данного забвению после 1652 года, играет важную роль в демонологии «аб­солютизма». И вновь правда оказывается более прозаичной. Полностью парламент Бранденбурга редко собирался и до1652 года.[299] Его исчезнове­ние всего лишь повысило значение местных ассамблей (крейстагов), сде­лав их органами, одобряющими налоги, вводимые в сельской местности. В 1769 году они получили право назначать кандидатов на пост ландрата, главного должностного лица в данной местности. Проведение полных дие- тов было дорогостоящим и сложным делом: по всей Германии государи предпочитали консультироваться с небольшими комитетами, уполномо­ченными действовать от имени представительства.[300] Великий Электор вы­теснял сословное представительство не из тех сфер, где их действия были полезны и легитимны, а лишь из тех, в которых они представляли для него угрозу, претендуя на подтверждение его суверенитета или на переговоры с иностранными державами. Решение о приостановке в работе парламента 1653 года обычно называется одной из основных хартий «абсолютизма». Это странно, поскольку документ подтверждает все древние права, приви­легии и свободы сословного представительства, его контроль над налогооб­ложением и право консультаций по вопросам внешней политики (право, которое Карл II, современник этих событий, наотрез отказался разделить со своим парламентом).[301] Не считая чрезвычайных ситуаций, Великий Элек­тор издавал налоги с одобрения представительных органов, отказывался собирать не вотированные ими налоги (а именно акцизные сборы с дворян) и пресекал все попытки введения акцизных сборов, несмотря на оппозицию со стороны представительства Клевской марки. Это не совсем Великий Электор, который изображается в учебниках.

Теперь нам лучше известна история кастильских кортесов, в последний раз собравшихся в 1664 году. Традиционно нам представляют долго аго­низировавшее учреждение, которому корона с радостью нанесла соир йе §гасе. ^[302] И все же в предшествовавшие десятилетия кортесы проявляли боль­шую, чем когда-либо ранее, активность. На их рассмотрение часто пред­ставлялись вопросы, входившие в королевскую прерогативу, а министры были депутатами, сам Оливарес представлял Мадрид. Необходимо было действовать осторожно и давать немало взяток. Кортесы были механизмом одобрения, однако если запросы короны выходили за пределы компетенции ассамблеи, ей приходилось обращаться напрямую к представленным горо­дам. В 1640-х годах было принято решение вернуться к прямым перегово­рам с городами, поскольку их было представлено только двадцать три. Если «абсолютизм» в действии таков, то он являет собой довольно нелепое зре­лище. Консультативная деятельность не прекратилась: она продолжалась на более низком уровне. Власть была не централизована, а рассредоточена. Кортесы были уничтожены не решением короны, а властью городов.^[303]