Спокойствие, только спокойствие

 

По аромату моего мыла можно сразу сказать, какое у меня настроение: хозяйственное или туалетное.

 

У меня уже нет ни туфель на шпильках, ни длинных ногтей. От сидения дома я расплываюсь. Теперь на мой размер не подобрать красивой женской одежды, только что‑то старушечье. Или все шить на заказ. Но о таком страшно даже думать. Вова, изредка появляясь, конечно, дает немного денег, хотя чаще просто привозит продукты. Я не могу сказать ему, сколько на самом деле мне нужно для поддержания «женской красоты». С каждым днем – все больше и больше. Кроме безденежья меня преследует призрак прошлого. Олег стоит надо мной, когда умываюсь, готовлю, ложусь спать...

 

* * *

 

Сегодня в метро случайно встретила своего психиатра. Того самого, что был первым в списке врачебной комиссии, проверяющей мою адекватность. Он еще больше округлился, под глазами появились морщины. Я его даже не сразу узнала. Он первым окликнул меня.

– Эй, фрау‑мадам!

Я резко обернулась. Голоса, бывшие когда‑то очень значимыми, не забываешь. Господи, почему не накрасилась, отправляясь на поиски очередной работы?! Раньше ведь прихорашивалась, даже выходя выносить мусор.

– Ну, как жизнь? – бодро поинтересовался он.

– Великолепно, – ответила я плохо слушающимися губами.

По его глазам видно, что он не верит. А мог бы и скрыть. Значит, не хочет... Потом мы почему‑то вышли, сели на лавочку возле метро, и я долго рыдала на его плече. Он, кажется, торопился и был расстроен тем, что вообще спросил меня о делах. Потом что‑то долго говорил мне – я вникала лишь местами – мол, мои расстройства вполне понятны; что наша половая идентификация – самая важная составляющая психики человека, и что мозг тратит колоссальные ресурсы на поддержание в этом сегменте стабильности; а я, видимо, перестала нравиться себе как женщина; отчего и пропала уверенность в правильности поступка, ведь то лицо, которое ежедневно глядит из зеркала, – лицо опустившегося мужика...

То ли общество так забило меня постоянными вопросами «зачем», то ли я сама себя из‑за отсутствия средств. Если бы я имела возможность поддерживать себя, все складывалось бы иначе. А так – проблема нелюбви к себе вылезла в психическое расстройство. Моя половая идентификация пребывает в полной растерянности. А вслед за ней может выйти из строя вся нервная система. Потом – мозг.

– И что же делать? – испугалась я.

– Успокоиться и принять себя такой, какая есть, – предложил он. – Или приходи к нам подлечиться.

Ну и присоветовал. Опять замкнутый круг: хорошим докторам нужно платить за прием, а бесплатно лечат только в «психушке»... А ее я хорошо помнила, вернее, не могла забыть. Толстые иглы, грубые медсестры. И та, что пыталась вернуть меня на «путь истинный», надеясь получить хорошего мужичка с приличным окладом, да так и не смогла. А еще те два психиатра советского образца, глядящих на меня с ненавистью партийного работника, обнаружившего в рядах коммунистов пидараса. Представляю, как они будут счастливы выместить на мне собственные несчастья. Если я туда опять попаду, то обратно уже никогда не выйду.

 

* * *

 

Вечером телефонный звонок – сумасшедшая тетка, у которой я взяла на реализацию матрасы, оскорбляла меня, как только могла. Я привычно отключила слух, раздумывая, что будет смешно умереть от рук банды матрасников‑убийц. Но все‑таки такая смерть слишком попахивает фарсом. Я сразу представила кабаре и Трахтенберга: «Дамы и господа! Не проходите мимо! Смерть коммивояжера! Уличная драма, копеечная резня! "Трехматрасная опера"! Спешите видеть! Приготовьте мелочь для артистов!!!»

Вова не приехал и не позвонил, а я не стала его разыскивать. Просто легла спать.

Утро. Теперь уже дверной звонок разрывается на части. С трудом разлепила глаза, раздумывая, неужели тетка все‑таки явилась? Может, сразу вызвать милицию?... Еще и Вова где‑то шляется. Я накрылась подушкой и уткнулась лицом в кровать. Но прятать голову в песок – подставлять задницу. Я не увидела и не услышала, как Паша встал и пошел открывать дверь. А потом до моего слуха долетел гневный женский вопль. До боли знакомый голос моей первой жены Ленки. Она орала на Павла, спотыкалась о ящики вытряхивала из туфель землю, отплевывалась от гипса и одновременно стаскивала с меня одеяло.

– Мне плевать, тьфу‑тьфу, бабой ты решил стать, или верблюдом, или осьминогом, но что ты делаешь с ребенком?! Еб твою мать (это она чуть не упала и ударилась локтем о шкаф)! Ты безответственная сволочь!

Как будто я предлагала ему прогуливать?!

В общем, сегодня Ленке позвонили из института, спросили, что с мальчиком, почему не ходит, а она ни сном ни духом. И сейчас у нее, ясное дело, шок.

– Мерзавец! Гнида! Пидарас! Мутант! Дрянь! – Она вопила, подпрыгивая от ярости, обращаясь то ко мне, то к нему. – Ты хоть знаешь, сколько потрачено денег на репетиторов?!

И она разрыдалась, что было хуже всего. Мне стало жаль ее, да я и сама готова убить Пашу.

– Ты переезжаешь домой! Собирайся! – заявила Ленка ему. – А ты... Пошли выйдем! – практически прошипела она мне.

По дороге на кухню она едва не упала, налетев на «шампиньонский чемодан». Я так и не успела все выбросить, да и надеялась, может, грибы еще вырастут. Последний ящик, на который моя «бывшая» налетела, вызвал у нее особенную злость. Она пнула его в сердцах, тут же сжала губы от боли в ноге и, наконец, заметила некоторую странность ландшафта моей квартиры.

– А что вы здесь делаете? Для чего земля?!

– Рассада помидоров! Подрастут, будем в огород пересаживать! – строго сказала я.

Ленка, к счастью, не знала о том, что дача давным‑давно продана, а тот факт, что сейчас осень и до рассады еще далеко, не мог в данный момент уместиться в ее голове, занятой тяжелыми мыслями. На кухне, закрыв дверь, она уселась напротив. Глаза ледяные и злые. Невозможно представить, что озлобленная немолодая женщина когда‑то признавалась мне в любви; что мы лежали вместе на узкой кровати в холодном дачном домике в ноябре, и нам было тепло; что ради меня она ссорилась с родителями, мешавшими нашему раннему браку; ради меня готова была пожертвовать многим.

– Ты ничего не путаешь? Может, ради меня? – Олег сидел здесь рядом на табурете между нами.

Жаль, что Ленка его не видит, интересно, что бы сказала?... Мне сейчас кажется, она только говорила, что любила, а единственное, что ей на самом деле требовалось тогда, – выскочить замуж не позже своих подружек, создать семью и «жить, как все». Если бы чувства были настоящие, то простила бы и поняла. Но по ее понятиям, суженый должен соответствовать представлениям об идеальном партнере, но Я никому ничего не должна! А раз не выходит «правильно» – она предпочла бы видеть меня мертвой. Нет тут никаких чувств, брак для женщин – просто ритуал. Не знаю почему, но меня это ужасно огорчило.

– Ты что, пьян?! – Ленка уставилась на меня, нахально обращаясь ко мне в мужском роде. – Я сейчас с кем разговариваю? Ты вообще слушаешь?! – И она зашипела: – Наш сын... голубой! И все из‑за тебя!

Я задохнулась от неожиданности заявления. Паша – гей? Не может быть! Но даже если это правда, то причем здесь я? В свое время я провела немало часов в гей‑клубах, общалась со многими и знаю, что геи часто вырастают в благополучных семьях. Да еще у всех бабушки и дедушки, также прожившие всю жизнь в счастливом браке!

– Это гены виноваты! Ты что, не понимаешь?! Я еще тогда говорила! – Ленке нужен только козел отпущения.

Но я не собираюсь им быть!

– Какие гены?! Что ты несешь?!

Я принялась приводить ей разные доводы о наивности веры в генетику: например, у нее в семье, как у матери, так и у отца, по четыре‑пять братьев и сестер. У нас были друзья, родившие по два‑три ребенка. Но у каждого из человечков своя судьба, свой характер и темперамент. Родные братья даже учиться с первого класса начинают по‑разному! Одни на пятерки, другие сразу на двойки. В одной семье – и бомжи, и профессора!

Но Ленка не понимала ничего, не нужна ей никакая правда, не нужны ответы на вопросы, ей нужно лишь кого‑то обвинить, а потом говорить, что сделала все возможное для спасения сына от чудовища‑отца.

Сын между тем копался в комнате, делая вид, что собирает вещи. Его надо как‑то спасти от мамаши, но мне спасение уже не под силу. Теперь он взрослый, знает, где я живу, и сам может приезжать ко мне.

– А с чего ты вообще взяла, что он голубой? – вдруг поинтересовалась я.

Оказалось, она нашла у него кучу порножурналов определенной направленности. И еще массу фотографий, где он с мальчиками обнимается на дискотеках. Причем нашла их сегодня, сразу после злополучного звонка из института с уведомлением о его отчислении, когда стала в гневе рыться в его вещах в поисках тетрадей с конспектами и каких‑либо материальных причин его нежелания учиться. И вот такое нашла! Понятно, что ей сорвало крышу.

– Я сейчас. – Мне хотелось пройти в комнату, попрощаться с ребенком и сказать, что мать еще успокоится и все наладится. И что он может в выходные приезжать ко мне, но Ленка вцепилась в меня как ненормальная, с шипящим воплем, что больше не позволит разговаривать с ним.

После их ухода я полезла по карманам, денег еще немного оставалось, хватит на пару бутылок водки. А больше мне и не надо. Вот и ладно! Вот и хорошо...