18 страница

Чем дальше, тем сильнее расходятся жизненные реалии с идеальными образцами, преподносимыми искусством. Не только юные девушки, но и умудренные жизнью зрелые дамы испытывают тягу к сильным, бесстрашным героям вестернов - в особенности если играют их актеры, чей облик, голос, особый, даже с экрана пронзающий взгляд дышат сексуальностью. "Вот это настоящий мужчина", - шепчут они в восторге, ничуть не смущаясь тем, что такой персонаж по ходу действия никак не демонстрирует ни своего богатства, ни удачливости в денежных делах. Но при этом зрительницы полностью отдают себе отчет в том, что это всего лишь кино, волшебная сказка, что ждать встречи с таким человеком бессмысленно, а если бы она и могла состояться, все равно благополучным браком не завершится. Женщина легко прощает своему избраннику неспособность защитить ее физически, сворачивая обидчикам челюсти, - если он способен возобладать над ними в борьбе за толстый кошелек.

Получается, что в мужскую элиту, всегда, в любом обществе выделяющуюся на общем среднем фоне и во многом определяющую лицо эпохи, во множестве пробиваются слабые, лишенные истинных мужских достоинств представители сильного пола, которые потому и преуспевают в денежных делах, что это служит им защитой в их слабости, сексуальной неуверенности, со всеми сопутствующими невротическими отклонениями. Если согласиться, что ни с чем не сравнимая, захватывающая притягательность любовной игры включена природой в программу жизнедеятельности во имя улучшения человеческого рода, получится, что деньги искажают и извращают этот великий замысел.

Серьезнейший психологический сбой происходит и в женской душе. Убеждение, что лучшей "добычей" на брачном рынке являются мужчины, достигшие финансового успеха, входит в непримиримое противоречие с инстинктом любви, подкрепляемым к тому же другим никем не отмененным постулатом - что только любовь и восхищение любимым служат залогом счастливого брачного союза. Требуется, следовательно, подвергнуть себя настоящему самогипнозу, чтобы из фигуры, в которой, кроме больших денег, нет ничего привлекательного, сотворить достойный объект большого и красивого чувства. Иным женщинам такие эмоциональные прыжки даются сравнительно легко. Другие расплачиваются за них психическим здоровьем. Но не отступают! Если мужчина по-настоящему богат, то при самых невыгодных данных, при ярко выраженной антисексуальности он будет окружен красивыми дамами, соревнующимися за счастье считаться его подругами. Не дай Бог, однако, такому мужчине потерпеть финансовый провал: вместе с миллионами мигом исчезнет и аура привлекательности и мужественности. Именно этим часто объясняются самоубийства, следующие за банкротствами: не потеря денег, как таковых, а разрушение спаянного с ними мужского образа лишают жизнь всякого смысла.

А уж жалобы на сексуальное бессилие, поражающее мужчин при финансовых неудачах, практикующие психоаналитики вообще слышат на каждом шагу. Не всегда бывает легко установить прямую связь внезапной импотенции именно с деньгами: ведь ее можно объяснить и пережитыми волнениями, стрессом, лишь случайно обусловленным денежными неприятностями. Но длительные контакты, в ходе которых врач получает возможность понаблюдать за самочувствием пациента в других критических ситуациях, оценить его устойчивость к психическим перегрузкам, позволяют с уверенностью говорить о такой зависимости. Что вполне логично: раз денежная закваска определяет ход и динамику любовных игр, между банковским счетом и супружеским ложем обязательно должны протягиваться незримые, но прочные связующие нити.

По мнению уже знакомого нам Роберта Гулда и многих его коллег, ситуация с течением времени все больше осложняется. Стандарты материального преуспеяния растут, соответствовать им становится все труднее, и вместе с тем обостряется драматизм, сопутствующий неудачам. Как защититься от них, чем их компенсировать, если сказано и стократно подтверждено, что деньги - это квинтэссенция мужской доблести?

Нарастает конкуренция, и тяжелее всего переносится соперничество с женщинами - со всем женским полом, решительно отказывающимся подчеркивать своей слабостью мужскую силу, и с отдельными его представительницами, одна из которых может стать твоей начальницей, другая коллегой, успешнее тебя решающей профессиональные задачи, третья женой или возлюбленной... В самом сложном положении оказываются при этом интеллектуалы, разумом без колебаний стоящие на позиции равенства полов в трудовой и общественной деятельности: без помощи психолога им не по силам даже самим себе объяснить природу своей угнетенности, дурного настроения, постоянного чувства тревоги.

Необъясненный, не названный по имени конфликт не исчезает - он только видоизменяет сюжет, становясь от этого еще более болезненным и неразрешимым. Расскажу об одной супружеской паре, прожившей восемь спокойных, ничем не омраченных лет. Муж, получивший медицинское образование, чувствовал вкус к исследовательской работе, в лаборатории его ценили, имя его постепенно становилось известным, но поскольку денег эта деятельность приносила мало, он совмещал ее с частной врачебной практикой. Жена работала в театре, честолюбивые мечты, с которыми она начинала свой путь в искусстве, не оправдались, но и поменять профессию не хватало решимости... Помог случай. Ее товарищ, тоже актер, поссорился со своим агентом и попросил ее помочь. Женщина взялась за непривычное дело, как стала бы разучивать роль в новой пьесе, но неожиданно это занятие ее захватило. Успех привлек к ней других клиентов, несколько блестящих контрактов, которые она сумела им обеспечить, послужили ей наилучшей рекламой. Вскоре ее доходы сравнялись с заработками мужа, а еще через какое-то время оставили их далеко позади.

Как интеллигентный человек, чуждый предрассудков, муж выражал шумную радость по поводу ее успехов, и эта реакция была непритворной - как непритворным было раньше искреннее сочувствие при виде того, как неинтересно работается ей в театре и как страдает при этом ее самолюбие. Казалось, что и отход на задний план в денежных делах ничуть его не задевает, он так мило шутил на эту тему...

Вот только время, отводимое им на прием больных, он постарался увеличить, хотя именно теперь никакой необходимости в этом не было. А ради этого ему пришлось сократить часы, которые он привык уделять экспериментам. В конце концов привело это к тому, что возник прискорбный парадокс: материальные возможности позволяли супругам пользоваться любыми мыслимыми благами, строить самые смелые планы на будущее, а усиливающийся внутренний разлад между ними все отравлял, во все вносил привкус горечи. Двое, которые превыше всего, выше даже сексуальной гармонии, ценили свою дружбу - утратили взаимопонимание, начали ссориться по мелочам. Но поскольку истинная причина конфронтации вслух не называлась и не обсуждалась, эти домашние грозы не приносили облегчения и очищения. Только атмосфера в доме с каждым новым эксцессом становилось все более гнетущей и удушливой.

В конце концов у обоих появилась мысль о разводе: таков стереотип современного мышления - расстаться, хотя бы и после долгих лет счастливой совместной жизни, кажется лучшим выходом, тем более когда настоящее объяснение разлада ни одному, ни другому не приходит в голову. Но напоследок - попытка не пытка - решили все же обратиться к психотерапевту. Точнее, решила она, ведь ее обиды и раздражение уж точно были ответными, шли как реакция на его нарастающую агрессию. Он возражать не стал.

Разобраться в природе конфликта труда не составляло, но вот убедить мужа в том, что в действительности отравило безмятежную жизнь в их доме, - оказалось задачей куда как не простой. Он чувствовал себя вдвойне, втройне задетым. Во-первых, выходило, что он врал жене, когда аплодировал ее успехам, а на самом деле вовсе не радовался им и как бы даже про себя желал ей провала на новом поприще. Во-вторых, он не уважал мужчин, стремящихся доминировать в доме, считал их людьми грубыми, примитивными, и вот нужно было признать, что он и сам точно такой же. В-третьих, наконец, с его привычным самомнением никак не совпадало это выдвижение денег на роль регулятора чувств и отношений: он-то думал, что более всего на свете ценит внутреннюю свободу, что денежные вопросы, конечно, для него важны, но в серьезных делах он вполне способен вставать выше. Сама эта коллизия подрывала чувство самоуважения, поэтому усилия психолога приводили лишь к укреплению бастионов самозащиты. Пробить их не удавалось, пришлось пойти на крайнюю, чрезвычайно рискованную меру - супругам было предложено, "раз уж так получилось", разъехаться и пожить врозь, не принимая окончательного решения. На полгода они стали чужими друг для друга людьми.

Сначала оба испытывали облегчение, вырвавшись из атмосферы враждебности, подозрительности, потом постепенно стали брать верх неубитая любовь, привязанность, воспоминания о счастливых временах... Это изменило ситуацию. Однако для того чтобы муж сумел окончательно решить свою проблему, понадобилось целых три года идти трудным путем самопознания. Дело ведь в конечном счете было не в деньгах, не в том, что ему требовалось "простить" жене ее более высокие заработки. Деньги выступали в качестве концентрированного символа силы, непобедимости, без которых, в глубинном представлении многих людей, мужчина - не мужчина. Вот в чем на самом деле была ахиллесова пята этого человека: он не ощущал в себе достаточно силы, чтобы удовлетворять собственным критериям мужественности, и это делало его таким уязвимым во всех ситуациях, когда он выступал чьим-то конкурентом. На этом, как в конце концов выяснилось, зиждился и интерес в научной работе - в лабораторном уединении, где мало людей и все они привычны, ему было спокойнее, чем даже в своем врачебном кабинете, где любой явившийся на прием мужчина мог невольно бросить ему вызов.

Финал этой истории вдвойне благополучен. Удалось сохранить брак и снять внутреннее противоречие, чреватое самыми неожиданными психологическими осложнениями. Но даже для опытного психолога, терпеливо работавшего с супружеской парой, это была довольно-таки редкая удача. Далеко не все семьи, начавшие распадаться по сходным причинам, ему удавалось спасти.

Деньги всегда были неудачной маской, скрывающей неадекватное чувство мужского "Я", делает вывод и Роберт Гулд. Они, как наркотик, скрывают симптом, который в ином случае самой своей остротой, болезненностью, невыносимостью побуждал бы людей думать в нужном направлении и работать над собой. Проблема нынешнего и ближайших за ним поколений - освобождение от архаичного понимания мужественности, стирание старых культуральных артефактов, таких, как грубая сила, доминирование над другими и большие деньги, воплощающие в себе все это. Воистину мужественный человек не боится обнаружить в себе чувства и импульсы, традиционно считающиеся "женскими": сентиментальность, способность сочувствовать другим, эмоциональную открытость. У него нет необходимости лечить свой грубый мужской "фасад", отгораживаясь от собственного "Я" и общечеловеческих ценностей. Не сила денег, а способность чувствовать, выражать любовь, давать и принимать ее эмоционально, а не только интеллектуально - вот что лежит в основе нового мужского образа. Он неуклонно, но, на нашу беду, очень медленно вытесняет идущий от отдаленнейших наших предков образ самца, сила которого в абсолютной несхожести с женщиной и в способности поставить на колени любого из себе подобных.

Глава 3. Человеческое измерение

5. Перед закатом

Помните загадку Сфинкса о человеке - ту самую, которую из множества людей удалось отгадать одному-единственному, Эдипу? Звучала она примерно так: кто утром на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех? Очевидно, в те времена, когда рождался миф об Эдипе, даже сама метафора, устанавливающая тождество двух отрезков времени - протяженности одного дня и одной человеческой жизни, - была доступна не массовому сознанию, но только избранным, умеющим наблюдать и думать. Тот, кто способен был уловить эту закономерность, улавливал и другую - при всем несходстве, даже противоположности двух состояний, начального и финального, детства и старости, их объединяем одна общая черта - беспомощность, несамостоятельность, и именно в этом два периода противостоят собственно жизни.

"Третья нога" - костыль или клюка - соотносится с физическими параметрами старости: убыванием сил, наступлением болезней. Но символически ее можно представить себе и как необходимость в особой, внешней поддержке, вытекающую из тяжести психологических проблем, которые лавиной наваливаются на стареющего человека. Взять хотя бы одно - невозможность жить так, как за всю жизнь человек привык: и в смысле занятии, способов заполнения каждого дня, и в смысле физического самочувствия, не говоря уже о материальных возможностях, о сужающемся круге общения (ровесники уходят один за другим, тем, кто помладше, ты все более заметно становишься неинтересен)... Даже людям по натуре цепким, адаптивным, энергичным приспособление к переменам дается с таким трудом, что порой кажется - столь неравная борьба зримо сокращает отпущенные Богом сроки пребывания в этом мире.

И сколько раз приходилось наблюдать: с годами убывают интересы, снижается общая активность, человек начинает меньше читать, явно выбирая легкое, необременительное чтиво, затормаживаются его эмоциональные реакции, он словно бы даже не все улавливает из того, о чем при нем говорят. Семидесятилетней женщине две недели не рассказывали о смерти ее родной сестры: подумать было страшно, как воспримет она эту горестную весть, они ведь, сестры, были так привязаны друг к другу, несчастная или тут же последует за умершей, или тяжело заболеет... Но сколько можно скрывать такие события! Заикаясь, запинаясь, готовясь вызывать "скорую", близкие все же сообщили ей о том, какое несчастье постигло семью. Конечно, это вызвало рыдания, горестные упреки - как вы могли, вы не позволили мне проститься с любимой сестричкой! Но слезы на удивление быстро высохли. Невестка колебалась, тактично ли в такой день звать бабушку к ужину, - старушка вышла сама, отсутствия аппетита у нее никто не заметил. И ночь проспала спокойно, хотя утром, проснувшись, опять много плакала. В последующие дни воспоминания о сестре посещали женщину все реже, причем о ее кончине вообще практически не упоминалось, это было как бы забыто, речь шла о каких-то давних событиях, в которых они обе участвовали...

И вот на этом фоне - общего затухания, прогрессиругощей инертности - негаснущая энергия, вкладываемая б переживание различных моментов, связанных с деньгами, отрадных или огорчительных, кажется порой оазисом в пустыне. На малоподвижных лицах оживляется мимика, более динамичным становится жест. Не всегда это касается собственных денежных дел пожилого человека, его личных приобретений или потерь - это вполне могут быть чьи-то чужие деньги или деньги вообще. В любом случае тонизирующее их действие поражает.

Первое, что сразу приходит в голову, - деньги ведь и есть та самая "третья нога", без которой старость чувствует себя такой неустойчивой, готовой вот-вот рухнуть. Кажется, что именно в этом возрасте деньги с такой очевидностью и неоспоримостью приравниваются к самой жизни. Ведь статистичёский факт - в более богатых странах, а в них в наиболее обеспеченных слоях населения продолжительность жизни заметно выше. Конечно, эта более высокая жизнеспособность закладывается с момента рождения, даже до рождения и постепенно накапливается на всем протяжении земного пути. Но и уже после наступления старости разве можно сравнить защищенность состоятельных людей и бедняков! Качество питания, уровень медицинской помощи, доступные формы активности, противостоящие безрадостному прозябанию в четырех стенах, всевозможные удовольствия на долгий срок продлевают чувствительность к разнообразным вкусам и ароматам - все это в любом обществе распределяется пропорционально тому, сколько у кого есть денег. А уж о том, как выручают деньги в любых сложных ситуациях, падаю-ших как снег на голову, как при их наличии уменьшается страх перед будущим, можно вообще рассказывать без конца.

Страшный, роковой барьер - приход в состояние, когда человек теряет способность обходиться без посторонней помощи. Он не привязан к какому-то определенному возрасту: бывает, что это случается в самой глубокой старости, но порой беспомощность настигает сравнительно рано, когда страшно и подумать о том, что обстоятельства полностью выключают тебя из жизни.

Представьте себе: старый, опытнейший педагог, общительная женщина, десять с лишним лет слышать не желавшая о выходе на пенсию, даже нагрузку почти не уменьшавшая, вдруг в результате несчастного случая ослепла. При ее характере, при ее привычках - настоящая катастрофа. Но спасение нашлось - исключительно благодаря деньгам. К ней на несколько часов в день стала приходить интеллигентная, тоже немолодая дама, нуждавшаяся в дополнительном заработке. Сначала просто - почитать газету, книгу, написать под диктовку ответ на письмо. Потом оказалось, что в этих письмах, многие из которых приходили от бывших учеников, часто встречались вопросы чисто профессиональные. Записав несколько ответов, по существу - развернутых, подробных консультаций, помощница стала уговаривать учительницу обратиться в редакцию журнала, предложить свои услуги. Поколебавшись, женщина согласилась, и постепенно наладилось обою-дополезное сотрудничество-Инвалидность отступила. Лишний раз было доказано, что сила духа и воля к жизни преград не знают. Но в основе-то все-таки были деньги, никуда от них не денешься. Если бы ослепшей женщине едва хватало на хлеб, если бы нечем было платить за помощь, какой тут был бы выход?

На самых разных языках выражение "думать о старости" имеет один - самый простой и назидательный смысл: копить деньги. Откладывать, хотя бы понемножку, не позволять себе, как бы ни были велики соблазны, тратить все, проживая золотую пору жизни. Время старости капризно и непредсказуемо. С одной стороны посмотреть - вроде бы и потребности заметно снижаются, притупляется, а потом и вовсе исчезает жажда новизны, разнообразия, и дети, кто лучше, кто хуже, но устраиваются, идут уже своей дорогой, освобождают о забот о себе. Но именно в старости нередко подстерегают нас испытания, бросающие вызов не только крепости нашего характера, но и прочности кошелька. И очень часто бывает, что вынести их дано только тому, для кого деньги - не проблема.

Психологи отмечают у многих людей удивительно раннее появление мыслей на эту тему. Что такое, по современным меркам, 50 лет? Человек и выглядит, и чувствует себя "как огурчик". Он далеко еще не считает завершенной свою карьеру, мысленно примеривается к возможным повышениям или перспективным переходам, строит планы, интригует, если ему ниспослан подобный дар, бестрепетно принимает заманчивые предложения. Не считает он себя "вышедшим в тираж" и в сексуальной сфере. Изменяются формы кокетства, сам характер контактов, но убеждение, что это важнейшая часть его жизни, что он имеет полное право на свою порцию счастья, а если его нет, надо проявлять активность, во весь голос предъявляя судьбе свои требования, - такое убеждение еще всецело им владеет. Но именно начиная с 50 лет меняется содержание разговоров. Как первые желтые листочки, пестреющие в мощных массивах августовской зелени, появляются частые упоминания о пенсии, о разных способах повысить ее размер, о циркулирующих постоянно слухах на тему об изменениях в пенсионном законодательстве... Какая пенсия, если от нее отделяет столько лет, да и когда наступит этот возраст, многие наверняка захотят еще какое-то время поработать! Впрочем, люди и не воспринимают эти разговоры как относящиеся непосредственно к ним. Но само слово - пенсия - задевает их так, как никогда до сих пор не задевало, им трудно становится переключиться на другое, они как бы ведут беспрерывно смотр своих сил: достаточно ли я подготовлен, все ли предусмотрел...

В этом мне видится одна из главных причин ни с чем не сравнимого бедствия, постигшего российских стариков в годы реформы. Она не в том, что пенсия мала, а товары стали дороги. При советской власти размер пенсий тоже никак не соответствовал прожиточному минимуму, разве что цифры эти никогда не оглашались и некому было жаловаться. Да и много ли, вспомним, встречалось людей, живших только на пенсию? Одни продолжали работать, другие подрабатывали, кому-то помогали родственники, кого-то кормила земля, и углы сдавали приезжим, а самые отчаянные, рискуя серьезными неприятностями, потихоньку перепродавали добытый в долгих очередях дефицит - короче, все как-то выкручивались, и, поскольку иного состояния не знали, не относились к нему как к трагедии. И в этом неоценимую поддержку оказывали старикам денежные накопления. Их величина больше зависела не от получаемых доходов, а от характера людей, от их отношения к деньгам. Случалось, всю жизнь человек умудрялся прожить буквально на гроши, но на книжке или, как у нас говорили, "в чулке", собрать по копеечке, по рублику целое состояние. Ну, а менее предусмотрительные, не умеющие извлекать удовольствие из повседневной экономии даже при больших деньгах, думали о сегодняшних нуждах, а не о мифическом "черном дне"; в итоге эта домашняя финансовая стратегия, к которой нигде в мире народная мудрость не питает уважения, оказалась наиболее оправданной... Но даже при ней образовывались небольшие сбережения, хотя бы потому, что кризис нарастал исподволь, прилавки пустели, потратить деньги становилось едва ли не труднее, чем заработать.

Но все эти отложенные, припрятанные, отнятые у себя самих суммы, впечатляюще солидные и смехотворно маленькие, образовавшиеся стихийно или в результате многолетних усилий самодисциплины, - для стариков или приближающихся к старости все они были равноценны психологически. Они олицетворяли ту самую "третью ногу", на которую не всегда обязательно опираться, но необходимо знать, что она у тебя наготове. Они давали внутреннюю уверенность, поддерживали чувство независимости, смягчали нарастающий с годами страх перед будущим. Три тысячи рублей сейчас - стоимость одного хлебного батона. Три тысячи рублей в доперестроечные времена казались очень внушительной суммой, целым капиталом, огромная часть населения никогда в жизни не держала ее в руках целиком. Считать ее серьезной защитой от настоящих бедствий нельзя было и тогда, но для создания внутренней брони - "я готов ко всему, я не пропаду" - удивительным образом хватало и куда меньших денежных объемов.

Инфляция выбила из-под ног эту опору, превратив накопления в пыль. Из всех травм, полученных народом России за последнее десятилетие, эта оказалась самой тяжелой, непоправимой - просто потому, что у людей, которым она нанесена, не было в запасе времени, чтобы прийти в себя и обрести, взамен утраченной, иную психологическую опору.

Я часто думаю об этом, разговаривая со стариками. Конечно, с экономической точки зрения их рассуждения нестерпимо наивны. Да не были они обладателями крупных, в точном смысле слова, состояний и не могли ими быть по самой природе советского общества! Только в нашей бедной стране, на фоне общей скудости их сбережения могли оцениваться всерьез. Когда вокруг начали появляться действительно богатые люди со своими возможностями, со своими стандартами благосостояния, со своими способами приумножения капиталов, в любом случае то, чем располагали старики, стало бы выглядеть тем, чем и было в действительности, - жалкими крохами. Ни при каких индексациях вкладов, ни при каких финансовых хитростях эти деньги не выросли бы до величин, необходимых сейчас, допустим, для прохождения курса лечения в хорошей зарубежной клинике, для покупки недвижимости, для успешного старта в предпринимательстве.

Но стариков невозможно в этом убедить. Их сознание упрямо отталкивает от себя простейший факт - даже если бы их сбережения полностью сохранились, жизнь в течение последних лет не стала бы заметно лучше. Этого не произошло бы и в том случае, если деньги по-прежнему играли бы роль НЗ, неприкосновенного запаса, и даже если бы понемножку расходовались: ну, невозможно было бы их растянуть надолго, не превратились бы благодаря им бедняки в богачей! Нет, бесполезно стараться - фантазия рисует старикам другие картины, они безоговорочно верят, что если бы государство их не ограбило, то хватило бы на все: и жить, ни в чем не нуждаясь, и на будущее держать основательный запас, и даже, быть может, поигрывать на финансовом рынке - почему нет, удается же всяким пройдохам делать из денег деньги! И опять-таки: если подойти к этим расчетам с цифрами в руках, все сразу рассыпается, но психологическая сторона дела представлена в них совершенно точно. Если бы кто-нибудь додумался выдать старикам, вместо отнятых денег, хотя бы письменное обязательство вернуть их, как взятые в долг, пусть в самом неопределенном будущем (подобно тому, как это делалось при знаменитых сталинских займах), - реально это не привнесло бы никаких перемен, но психологически перестроило бы ситуацию разительно.

Нужно еще принять в расчет специфический российский обычай - защищаться от гнетущих мыслей о смерти действиями, которые, по виду, имеют противоположный смысл. Пожилой человек, особо, специально и подробно это оговаривая, откладывает деньги на собственные похороны. В некоторых слоях общества принято идти еще дальше - покупать вещи, которые будут надеты при сборах в последний путь, отдавать на этот счет детальнейшие распоряжения. Казалось бы, все это должно только усилить тоскливое предчувствие неотвратимо близящегося конца. "Ну, чем ты забиваешь свою голову, прекрати сейчас же, может, ты еще всех нас переживешь!" - говорят порой в сердцах младшие члены семьи, которым и в самом деле проще избегать любых упоминаний о смерти. Но это - от непонимания старческой психологии, которая уже не может защищаться средствами вытеснения. Прогнать тяжелые мысли нельзя - но сделать их менее мучительными можно. Я принимаю тебя, предстоящее, я иду тебе навстречу спокойно и мужественно, я жил достойно и уйти из жизни сумею так же - таков символический подтекст этой игры с погребальным реквизитом. И психоаналитик может подтвердить, что перенести такой страх - четко обозначенный, названный по имени, извлеченный на поверхность сознания - легче, чем вытесненный, а потому непонятный, коварно принимающий неведомо какие обличья.

Это вековые наработки культуры, имеющие силу генетических кодов, это то, что человек, утрачивая, неспособен возместить ни широтой, ни изворотливостью своего ума. В общей сумме денежных потерь эти конкретные утраты, может быть, совсем невелики (прощальные ритуалы много не требовали), но именно они, не исключено, оказались самыми непереносимыми, самыми непоправимыми. Об этом достаточно много у нас говорилось, но как-то поверхностно, несерьезно, в одном ряду с другими тяжелыми обстоятельствами, обрушившимися на стариков. Иногда - с оттенком снисходительности: да, мол, появляется у пожилых такая причуда, и ее приходится уважать, хотя мы-то с вами понимаем, что по строгому счету не такое уж это большое несчастье, особенно по сравнению с такими настоящими бедами, как массовая задержка пенсии или развал бесплатной медицины! И в этом обнаруживается полное непонимание того, что произошло. Никто никогда не узнает, у скольких людей разрушилась естественная, единственная защита от самой главной жизненной реальности - от мысли о неотвратимости смерти. Отнятые деньги впрямую обернулись годами отнятой, недожитой жизни...

Передо мной удивительная книга - "Психическое старение". Автор ее - мой друг и коллега Николай Феофанович Шахматов. Книга сугубо специальная, написанная врачом и для врачей. И при всем при этом - неожиданный эпиграф из Цицерона, сразу перекидывающий мостик между читателем и автором: "Для меня лично создание этой книги было столь приятным, что оно не только сняло с меня все тяготы старости, но даже сделало ее тихой и приятной".

...Осенью 1953 года - я работал тогда в Иркутске - Московский НИИ психиатрии Министерства здравоохранения РСФСР проводил большую научную конференцию. Москва, столица - у нас, на периферии, эти слова звучали магически. Это чувствовал не только я, неоперившийся юнец, но и мои руководители, казавшиеся мне людьми, все на свете повидавшими. Местом проведения конференции был избран Хабаровск, это еще больше поднимало ее значение. Как отнесутся к нашим докладам "киты" психиатрии? Тема моего выступления была сформулирована так: "Влияние гипнотического внушения на деятельность искусственного пищевода".

От Иркутска до Хабаровска поезд шел больше трех суток. Проводники разносили чай в блестящих серебряных подстаканниках, всю дорогу в нашем купе не смолкали разговоры. Вспоминали о деле "врачей-вредителей": мало кто мог тогда разобраться в том, как произошло такое, - утверждалось, что их вина полностью доказана, а вскоре последовала полная реабилитация. Гадали, зайдет ли на конференции речь о павловском учении. Московские и ленинградские специалисты пишут о лечении сном, которое дает у них прекрасные результаты, а у себя, в Иркутске, мы ничего похожего не видим... Жизнь вступала в новый этап, но это скорее предчувствовалось, чем сознавалось.

На вокзале в Хабаровске нас встретил красивый молодой человек, стройный, подтянутый. "Николай Шахматов", - представился он и сказал, что ему поручено шефство над двумя гостями из Иркутска, - я оказался в их числе. На правах хозяина Коля заказал столик в ресторане, и к концу вечера стало казаться, что мы знакомы давным-давно. Молодого хабаровского врача, как выяснилось, мучили те же проблемы, что и нас. Со всей научной добросовестностью пытался он применять высочайше одобренные методики, освященные именем Павлова, а обещанного эффекта достичь не удавалось. В чем же дело? На первом году после смерти Сталина это был тяжелейший, непосильный для многих вопрос. Прирожденная Колина честность и прямота боролись с внутренней дисциплиной, укрепленной окружавшей нас от рождения атмосферой идолопоклонства: проще казалось не поверить собственным глазам, чем насаждаемым сверху догмам. Я сразу понял: мой новый друг из тех, кто своим глазам доверяет больше.