Он берется за все, и все ему удается. Нет ничего, чему бы он не являлсясовременником. Такая сила в ухищрениях интеллекта, такое непринужденноескольжение по всем сферам духа и моды -- от метафизики до кинематографии --ослепляют, должны ослеплять. Нет проблемы, с которой он бы не справлялся,нет явления, которое показалось бы ему чуждым, нет искушения, котороеоставило бы его равнодушным. Это завоеватель, и у него есть всего лишь одинсекрет: недостаток эмоций. Ему ничего не стоит начать любое дело, потому чтоон не придает этому никакого значения. Конструкции его великолепны, но в нихнет "соли": его интимнейшие переживания распределены у него в сознании покатегориям и обретаются там, словно в какой-то картотеке катастроф или вкаком-то каталоге треволнений. С одинаковой легкостью им классифицируются иразличные виды душераздирающей боли, и детали отраженной в поэзии щемящейтоски. Непоправимое теперь систематизировали, ему посвящаются театральныеревю, оно экспонируется, подобно товару повседневного спроса, и давно ужестало чем-то вроде товара, производимого на некой фабрике тоски! Этоготребует публика; этим подпитываются бульварный нигилизм и горечь ротозеев. Мыслитель без определенной судьбы, невероятно пустой и удивительноизобильный, он эксплуатирует свою мысль, хочет, чтобы она была у всех наустах. Никакой рок его не преследует: родись он в эпоху материализма, онпринял бы его простенькие концепции и обеспечил бы его победное шествие повсему миру; в эпоху романтизма он создал бы на базе последнего некую "Суммугрез"; появись он на свет в эпоху господства теологии, он манипулировал быБогом не хуже, чем какими-либо иными понятиями. Потрясает сноровка, скоторой он берет за рога любые великие проблемы: тут все замечательно, кромеподлинности. Глубоко апоэ-тичный, он не трепещет, когда говорит о небытии.Все его антипатии глубоко продуманы; отчаяние его укрощено и как бы дажевыдумано задним числом. Однако воля его необыкновенно активна и в то жевремя столь трезва, что, если бы он захотел, он стал бы поэтом, а то исвятым, если бы он придавал этому значение... У него нет ни предпочтений, нипредубеждений, мнения его случайны, и жаль, что он в них верит, хотя егоинтересует только ход собственной мысли. Если бы я услышал, как онпроповедует с амвона, я бы не удивился, поскольку он находится по ту сторонуот всех истин, которыми он распоряжается при том, что все они и ненеобходимы ему, и не органичны для него... Продвигаясь вперед, подобно землепроходцу, он завоевывает область заобластью. Его шаги являются такими же операциями, как и его мысли, и мозгего вовсе не является врагом его инстинктов: он возносится над другимилюдьми, не испытывая ни утомления, ни этакого злобного унижения, котороепарализует желания. Сын своей эпохи, он выражает ее противоречия, еебесполезную суетливость, и когда он устремляется покорять эту эпоху, товкладывает в свои действия столько последовательности и упорства, что успехего и слава оказываются ничуть не меньшими, чем успехи и слава воителей,реабилитируя дух такими средствами, которые прежде казались емуотвратительными или были просто неведомы. 137
