Мне было семнадцать лет, и я верил в философию. Все, что к ней неотносилось, казалось мне грехом или просто мусором. Поэты? -- Паяцы дляувеселения пустых бабенок. Деятельность? -- Глупость, перешедшая в бред.Любовь, Смерть? -- низкопробные отговорки, не желающие превращаться вкатегории. Тошнотворная вонь вселенной, недостойной ароматов духа...конкретность -- что за дела! Наслаждаться или страдать -- какой позор! Мнеказалось, что только в абстракциях есть истинная жизнь: я предавалсяпокупной "любви" из страха, как бы какая-нибудь более благородная страсть незаставила меня изменить собственным принципам и не бросила меня в пучинусердечных треволнений. Я повторял себе: "Только бордель совместим сметафизикой", -- и, спасаясь от поэзии, ловил взгляды горничных и слушалвздохи шлюх....И вот пришла ты, Бессонница, чтобы встряхнуть мою плоть и моюгордыню; ты, преображающая неразвитого юнца, оттеняющая инстинкты ивоспламеняющая грезы; ты, за одну ночь наделяющая человека большим знанием,чем дни покоя; ты, отяжелевшим векам дарующая откровения поважнее безымянныхнедугов или катастроф времени! Благодаря тебе я услышал здоровый храп, храплюдей, погруженных в звучное забытье, тогда как мое одиночество охватывалоокрестную темень, становясь еще более необъятным, чем она сама. Все спало,все спало вечным сном. Никакой больше зари: так я буду бодрствовать доскончания веков, когда меня попросят отчитаться о моих бессонных ночныхгрезах... Каждая ночь была похожа на другие, и каждая из них была вечной. Ия чувствовал себя солидарным со всеми, кто не может спать, со всеми моиминеведомыми братьями. У меня была своя тайна, как бывают тайны у развратникови фанатиков; я мог бы, как и они, организовать сообщество, сообществонеспящих, чтобы все ему отдавать, все ему жертвовать и все ему прощать. Ясчитал гением первого встречного с отяжелевшими от усталости веками иотносился безо всякого почтения к людям, если они спали ночью, даже к тем,кто, отличаясь большим умом, составлял славу Государства, Искусства илиЛитературы. Я бы преклонился перед таким тираном, который, мстя за своибессонные ночи, запретил бы отдых, наказывал бы за забытье, узаконил бы гореи нервное возбуждение. И тогда я вновь обратился к философии; но нет такой мысли, котораяутешила бы в темноте, нет такой системы, которая выдержала бы ночные бдения.Выводы бессонницы разрушают даже самые достоверные постулаты. Устав оттакого распада, я в конце концов сказал себе: все, больше никаких колебаний;уснуть или умереть... вернуть себе сон или исчезнуть... Но это обретение утерянного оказалось делом нелегким: когда что-тоначинает получаться, замечаешь, до какой степени ночь накладывает на всесвой отпечаток. Например, вы влюбились?.. А оказывается, на ваших поры- 133 вах уже лежит печать разложения: из каждого "экстаза" вы будетевыходить в сладострастном испуге. Когда на вас посмотрит ваша слишкомблизкая соседка, ваше лицо покажется ей лицом преступника. На ее искренниечувства вы ответите раздражением отравленного сладострастия, на ееневинность -- поэзией виновного, ибо для вас все станет поэзией, но поэзиейпроступков... А вдруг появятся кристально чистые идеи, блаженное течениемыслей? Нет, больше вам мыслить не придется: произойдет самое настоящееизвержение, хлынет лава непоследовательных и бессвязных понятий, понятийизрыгаемых, агрессивных, утробных, похожих на наказания, на которые плотьобрекает сама себя, когда дух становится жертвой настроений и выводится изигры... Вы будете страдать от всего, и притом чрезмерно: ветерок покажетсявам шквалом, легкое прикосновение -- кинжальным ударом, улыбка -- оплеухой,пустяк -- катаклизмом. И все это из-за того, что ночные бдения могутпрекратиться, но их свет будет в вас жить: нельзя безнаказанно вглядываться во мрак, поскольку наука мрака сопряжена с опасностью. Есть такие глаза,которые уже ничему не научатся у солнца, и есть души, больные ночами, откоторых они никогда не исцелятся...
