Тынянов Ю. Н. 3 страница

Поэзия Катенина, вызывая оживленные нападки в 15-м и 20-х годах, к 30-м годам — мертвое явление. Полевой в своей рецензии 1833 г. говорит о Катенине как о давно забытом писателе². Один Пушкин не устает задумываться над принципами поэтического творчества Катенина.

Защита высокого стиля и жанра была с боль­шим оживлением и шумом проведена Кюхельбекером в 1824 г. Но самый вопрос о них, равно как и вопрос о боль­шой стиховой форме, был затронут в полемике 1822-1823 гг., в которой приняли участие Катенин, А. Бестужев, Греч, Жандр и Бахтин. Полемика ведется в 1822—1823 гг. вокруг «Опыта краткой истории русской литературы» Греча. Катенин в полемической статье настаивает на том, чтобы держаться пути, намеченного Ломоносовым, достиг-

¹ Конечно, это «преднекрасовское» зерно перемешано у него со мно­гими другими. Так, принципы катеиииской лексики и соединении с вы­сокой фабулой дают у Катенина явления, близкие к парадной «народ­ности» Алексея Толстого:

Нескудное вено прияла сестра От щедрого Августа брата: Премного он звонкого дал ей сребра, Немало и яркого злата. Вес хвалят княгиню: красна и добра. Разумна, знатна и богата.

Старая быль

² Ср. В. Миллер (в 30-х годах): «Между ним и молодым поколением легла целая бездна, через которую нельзя было им перейти, ни подать друг другу руки» {Миллер В. Катенин и Пушкин // Пушкинский сбор­ник / Под ред. А. И. Кирпичникова. СПб., 1900. С. 37).

38

 

шим своей цели «приближением русского языка к славянскому» и «церковному», отдельное существование которых Катенин готов уже признать.

«Должны ли мы сбиваться с пути, им так счастливо проложенного? Не лучше ли следовать по нем, и новы­ми усилиями присваивать себе новые богатства, в корен­ном языке нашем сокрытые?»¹ Высокий стиль необхо­дим, пока существуют высокие жанры: «Знаю все насмеш­ки новой школы над славянофилами, варяго-россами и пр. Но охотно спрошу у самих насмешников: каким же языком писать эпопею, трагедию или даже всякую важную благородную прозу?² Легкий слог, как гово­рят, хорош без славянских слов; пусть так, но в легком слоге не вся словесность заключается: он даже не может занять в ней первого места; в нем не существенное досто­инство, а роскошь и щегольство языка. Исключительное предпочтение всего легкого довело до того, что хотя число стихотворцев (время прозы еще не настало) и умножи­лось, а число творений уменьшилось... почти все крити­ки, а за ними и большая часть публики, расточают... вред­ную похвалу за красивые безделки и тем отводят... от занятий продолжительных и прочных... Сравните старых наших писателей с нынешними... они боролись с больши­ми трудностями: каждый в своем роде должен был создать язык, и заметьте мимоходом, что которые более держа­лись старого, менее устарели; самые неудачи их могут еще служить в пользу их последователям, но последователей нет».

Это ясная позиция: Катенин борется за высокие жан­ры, за «прочные занятия» против красивых безделок, здесь ключ к уразумению полемики Катенина 1822 г. о стро­фе, нужной для высокой эпопеи (октаве), перекликаю­щейся с полемикой старших архаистов вокруг гекзамет-

¹ Сын отечества. 1822. 4.76. № 13. С. 251.

- Ср. позднейшее суждение Катенина: «Язык общества, сказочек и романсов, песенок и посланий достоин ли высоких предметов библейских? Обезображенные им, они теряют и наружную важность и внутреннее достоинство: это пастырь холмов ливанских во фраке». «Размышления и разборы» (Литературная газета. 1830. №5. С. 37).

39

 

ра¹. Здесь и корень буйных выступлений Кюхельбекера в 1824 г.

Полемика вокруг элегического метра и строфы любо­пытна тем, что впервые столкнула между собою как кон­курентов октаву и александрийский стих — тема, позд­нее развитая Пушкиным в «Домике в Коломне». Полемика вокруг эпических метров, которая велась в 1814 и следую­щих годах главным образом архаистами, выставила как наиболее годные для эпопеи метры гекзаметр и так назы­ваемый метр «простонародных» песен; в 1822 г. Катенин выдвинул метрикострофическую форму октавы из стихов пятистопного ямба как наиболее пригодную для эпопеи. В «Сыне отечества» он поместил «Письмо к издателю», ко­торое явилось не только защитою октавы, но и обвинитель­ным актом против александрийского стиха как эпического. К письму был приложен образец октавы сочинения самого Катенина. При этом надо отметить, что во главу угла при решении вопроса о непригодности для эпоса александрий­ского стиха Катенин ставит произносительный мо­мент, а именно он ограничивает для эпоса важность момен­та декламации (александрийский стих для Катенина — преимущественно декламационный): «Стих александрий­ский имеет свое достоинство; он отменно способен к выра­жению страстей и всех удобнее для декламации... но в нем есть также и неизбежный порок: однообразие, и потому вряд ли он годится для такого длинного сочинения, какова эпопея... Вообще я сомневаюсь, чтобы могла существовать приятная для чтения эпопея в александрийских стихах». Октаву Катенин предлагал из стихов пятистопного ямба, с особым чередованием мужских и женских.

Катенину отвечал, тоже «Письмом к издателю», Сомов, который протестовал против «коротких метров» в эпопее и указывал, что неудачность октавы самого Катенина за­висела от «краткости стихов пятистопного ямба и тесноты пределов октавы», «размер слишком короток и не соответ­ствует величию поэмы эпической». Вместе с тем Сомов

'Сын отечества. 1822. №14. С.303-309; №16. С.65-75: №17. С. 121-125; № 19. С. 207-214.

40

 

как на пример октавы ссылается на октаву Жуковского. Полемика продолжалась.

Отголоски полемики слышались еще в 1828 г. В нашу­мевшей анонимной статье Бахтина о русской литературе, по­мещенной в Атласе Бальби', Бахтин еще возражает Сомову: «Ежели справедливо, что хорошие писатели не выбирают размеров наудачу и что потому размер имеет большое влия­ние на формы, в которые они облекают свои мысли, справед­ливо и то, что переводчики должны подражать, сколь возмож­но, самому стихосложению подлинников. Некоторые опыты Катенина доказывают, что итальянские октавы могут быть присвоены российскими стихотворцами».

Катенинская октава и полемика отозвались на «Домике в Коломне». Самая идея противопоставления александрий­ского стиха и октавы возникла в результате катенинскои полемики и была лишь подновлена выступлением Шевырева в 1830 г.

Вероятно, о Катенине думал Пушкин, когда писал об александрийском стихе:

(У нас его недавно стали гнать.) Кто первый...

Кроме того, Пушкин вполне сошелся с Катениным в принципах построения самой октавы. Одним из главных принципов Катенина было соблюдение чередования муж­ских и женских. Сомов же выставлял как образец октаву Жуковского, где вслед за последними двумя женскими сти­хами предыдущей октавы следовал женский же стих, начи­нающий следующую октаву. Катенин по этому поводу пи­сал: «Слова нет, что она (октава Жуковского. — Ю. Т.) ближе моей к итальянской, но... надлежало бы критику... доказать, буде можно, что слух не оскорбится, когда после двух жен­ских стихов встретит третий женский же, на другую рифму...

¹ Перевод статьи в «Сыне отечества». 1828. № 12. Ср. Сомов: «Я согласен с г. Катениным, что у великих авторов форма есть вещь произвольная; но она зависит более от употребительных в их языке стихотворческих мер и свойства самого языка, на котором они писали, нежели от их особенных соображении». Сын отечества. 1822. ** 15. С. 66.

41

 

Всякой человек, одаренный ухом чувствительным, заметит, сколько такое несочетание рифм неприятно». Пушкин в «Домике в Коломне» также тщательно избегает этого меж­дустрофического «несочетания» окончаний. (Вопрос этот, как и вопрос о связи октавы Пушкина с октавой Шевырева 1830 г., требует, разумеется, особого исследования¹.)

Эта полемика об эпической строфе и эпическом метре должна быть поставлена, таким образом, в связь с борьбою архаистов за большую стихотворную форму и монумен­тальные жанры, обнаружившуюся, между прочим, в поле­мике вокруг книги Греча².

Вместе с тем эта же полемика вокруг книги Греча за­ставила Катенина отказаться от историко-лингвистическо­го обоснования высокого стиля и опереться исключитель-

¹ Необходимо отметить, что архаисты Катенин и Кюхельбекер сыграли известную роль и в культуре белого пятистопного ямба, отразившуюся и на пушкинском стихе. Катенин пишет в 1831 г.: «А. С. Пушкин, кажется, согласен с П. А. Карениным) в факту)» пятистопного ямба, ибо тоже везде ставит цезуру на 2 стоне» (Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину. С. 188). То же подчеркнул и Н. И. Бахтин в своемпредисловии к сочинениям Катенина (Катенин П. А. Сочинения и переводы в стихах. СПб., 1832. С.Х), а сам Пушкин в заметках по поводу «Бориса Годунова», как на первый пример пятистопных ямбов указывает па «Аргивян» Кюхельбекера.

Катенин относился очень ревностно к своему первенству. Он пишет: «Заметили ли вы, как, вопреки истине, благовестители „Орлеанской девы" Жуковского уверяют, что это будет нечто неслыханное но новому стихо­сложению на театре русском, когда на нем уже игран „Пир Иоанна Без­земельного", написанный именно англо-немецким, или романтическим раз­мером, и, что всего важнее, есть оригинальное произведение»' (Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину. С. 34. Письмо от 23 февраля 1823 г.). Первенство свое в пятистопном ямбе подчеркивал и Кюхельбекер.

² Сам Катенин в лирике почти не даст мелкихстихотворений. Он стре­мится к большойлирической форме. Бахтин в предисловии к сочинениям Катенина считает одним из его достоинств «богатство вымысла», «выбор предмета, который дает возможность автору разнообразные красоты и много­различные изображения соединитьв одно целое и привести к одной цели» (Катенин П. А. Сочинения... С. VIII). Он отмечает, говоря об «Идиллии» Катенина, что «древние давали идиллии больший объем, нежели новей­шие стихотворцы, и г. Катенин хочет пас познакомить с настоящей гре­ческой идиллией» (с. VII—VIII). И. Н. Розанов отмечает у Катенина лю­бовь к «большим полотнам» (Пушкинская плеяда. М., 1923. С. 120). Полемика вокруг книги Греча и «Сыне отечества». 1822. №13. С. 249 256; № 18. С. 175 и ел.; № 20. С. 265; Вестник Европы. 1822. Июль и август. С. 36—39.

42

но на функциональное значение церковно-славянизмов и архаизмов вообще. Это было шагом большой важности.

Греч, Бестужев, Сомов были правы с научной точки зре­ния, разъединяя церковно-славянский и русский языки (что, впрочем, уже было достаточно выяснено за 10 лет до этого полемикой Дашкова против Шишкова). Катенин почувство­вал слабость исторически-научной позиции Шишкова и сдал ее, перенеся вопрос исключительно в литератур­ную плоскость; отказавшись от вопроса о генетическом значении церковно-славянского языка, он подчеркнул его функциональное значение.

Младшие архаисты тем самым обрывали псевдонауч­ные предпосылки старших (как силою обстоятельств были уничтожены реакционные общественные предпосылки старших), и позиция их становилась чисто литературной.

В своей первой статье о книге Греча Катенин пишет: «Я не смею спорить с вами, когда вы отделяете его (русский язык. — Ю.Т.) от славянского, но язык русский? Ломоно­сов первый его очистил и сделал почти таким, каков он и теперь. Чем же он достиг своей цели? Приближением к языку славянскому и церковному». Таким образом, говоря о составе литературного языка, Катенин отделяет этот во­прос от вопроса о единстве русского и церковно-славянско­го. Вместе с тем он поддерживает трактовку литературного языка как своеобразного диалекта, дифференцирующегося по жанрам: «Я отнюдь не требую, чтобы все писали всё одним языком, напротив, не только каждый род сочинения, даже в особенности каждое сочинение, требует особого сло­га, приличного содержанию... В комедии, в сказке нет места славянским словам, средний слог возвысится ими, наконец, высокий будет ими изобиловать»¹.

Этим ломоносовским принципам Греч и Бестужев про­тивополагают карамзинские — отрицание литературного языка как своеобразного диалекта, дифференцирующегося

¹ Ср. позднейший его отпет Полевому о том, что «они (архаисты.— Ю.Т.) не почитают „языка церковно-славянского древнерусским¹'; знают не хуже других, что Библия переведена людьми не русскими; по уверены в том, что с тех пор, как приняла ее Россия, ею дополнился и обогатился язык русский» (Московский телеграф. 1833. № 13. Июнь. С. 449).

43

 

по жанрам: «Легкий слог, вопреки мнению г. Катенина, должен употребляться в важных сочинениях, если хотим дать им вес, не делая их увесистыми».

Между тем во второй своей полемической статье Катенин детализировал и общий вопрос об архаистическом направ­лении: архаистическое направление не есть архаическое, а р х а и с т ы — н е а р х а и к и. Он напомнил Гречу о тех людях, которые и в ломоносовское время «ненавидели славенщизну и восхищались чистым русским языком Сумарокова... На­прасно силятся защитники нового слога беспрестанно смеши­вать в своих нападениях и оборонах высокий слог любителей церковных книг с обветшалым слогом многих из наших со­чинителей, которые напротив держались одинаких с новыми правил, и только от того не совсем на них похожи, что разго­ворный язык в скорое время переменился».

Здесь Катенин делает еще один важный шаг по пути литературного самоопределения: он отмежевывает архаис­тическое направление от защиты всего старого и порывает с неразборчивостью Шишкова, бывшего одновременно и архаистом и архаиком¹.

Тогда же в «Вестнике Европы» ближайший литературный друг Катенина, Бахтин, укрывшийся под псевдонимом М. И., писал: «Открытие тайны писать, как говорим, не принадле­жит нашему веку. Еще прежде чем Карамзин наставлял сему кандидатов авторства профессор Елоквенции Тредьяковский уже давно проповедовал оную... Потрудитесь прочитать пре­дисловие к переводу сего великого мужа: „Езда на остров Любви..." Из краткой сей речи вы ясно можете усмотреть, что напрасно некоторые полагают Тредьяковского

С Телемахидою в руке, С Роленном за плечами. —

начальником славенофилов: напротив того, он есть истин­ный глава тех,

¹ Ср. любопытное суждение Катенина по поводу ожидавшейся смер­ти Карамзина: «Если умрет ом, большая сделается революция в мире литературном, в особенности Российская Академия спасется от глупости новой н останется при невежестве старом». Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину. С. 48. Письмо от 5/17 июня 1823 г.

44

 

 

Кто пишет так, как говорит, Кого читают дамы».

Если сопоставить это освобождение архаистического направления от архаики, бывшее в то же время и пересмот­ром вопроса об исторических традициях, с острым интере­сом Вяземского к Сумарокову, приведшим его к высокой оценке Сумарокова (а впоследствии — к полемике об оде и сатире — с Погодиным), а также и пересмотром вопроса о Ломоносове и Державине у Пушкина (на котором при­дется еще остановиться ниже), станет ясно, что в 20-х годах идет разъяснение исторических традиций, разъединение их.

Катенин был и по части современных литературных группировок достаточно дальновидным и, при всей его рез­кой полемичности, — внеличным. Так, Гнедича, своего дав­него «хулителя», конкурента-декламатора, «льстившего ро­мантикам», внешне стоявшего скорее ближе к враждебным группировкам, он, не колеблясь, зачисляет в лагерь архаис­тов. Так, Каченовского, временного союзника, в журнале ко­торого Катенин собирается «вести наступательную и оборо­нительную войну», он считает «глупым, недоученным, ра­болепным педантом, насильником: словом, хуже Греча».

Здесь, в вопросе о современных литературных группировках, важный пункт — тактика младших архаистов. Дело в том, что годы их деятельности падают на любопыт­нейшее явление литературы XIX в. — на борьбу классиков и романтиков. Подходя с готовыми критериями «классициз­ма» и «романтизма» к явлениям тогдашней русской литера­туры, мы прилагаем к многообразным и сложным явлениям неопределенный ключ, и в результате возникает растерян­ность, жажда свести многообразное явление хоть к каким-нибудь, хоть к кажущимся простоте и единству. Таков выход, продиктованный историкам самим определением ро­мантизма, которое сложилось не во время борьбы 20-х годов, а позднее, — определением, в котором сложные явления

45

 

предыдущего литературного поколения, уже стертые в памя­ти позднейшего, были приведены к насильственному упро­щению. Таково психологическое определение романтизма у Белинского, надолго определившее пути исследования.

Характерна поэтому разноголосица у исследователей, воз­никшая в результате подстановки многозначных терминов в вопросе литературной группировки Катенина. В. Миллер в своей статье «Катенин и Пушкин» пытается отнести Катени­на к классикам оленинского кружка и влияние Катенина на Пушкина видит в том, что он расширил кругозор молодого Пушкина в сторону «французского классицизма»; эта харак­теристика оказывается, однако, недостаточной; новейший ис­следователь принужден назвать Катенина «полуромантиком» и, с другой стороны, «неоклассиком», что, однако, само по себе уже спорно. Отмечает противоречия в классицизме Ка­тенина и А. А. Чебышев, объясняя их характерным литератур­ным «двоеверием». На приверженность Катенина к шишковским литературным идеям указал лишь Н. К. Пиксанов¹.

Впервые, однако, с большой отчетливостью уже поста­вил вопрос о том, что эти группировки не характерны для Катенина, Полевой. В рецензии на сочинения Катенина он отнес его к особому разряду архаистов (хотя самая харак­теристика архаистического направления у него односто­ронняя, что вызвало возражения Катенина)².

При этом немало запутывала вопрос разноголосица в вы­сказываниях Катенина, его частые осуждения, казалось бы, близких и родственных ему явлений; здесь необходимо при­нять во внимание некоторую аберрацию его личного стиля. Подобно тому как у Пушкина есть стилистическая аберра­ция в его письмах, направленных к авторам, в сторону офи­циальных комплиментов, подобно этому у Катенина наблю-

¹ Пушкинский сборник / Под ред. А. И. Кирпичникова. М., 1900. С. 31; Розанов И.Н. Пушкинская плеяда. С. 22-23, 97: Письма П. А. Ка­тенина к Н.И.Бахтину. Вступ. ст. А. А.Чебышова. С. 5—6; Пиксанов Н.К. А. С. Грибоедов // История русской литературы XIX века / Под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского.' XI. М., 1910."С.209; Пиксанов Н.К. За­метки о Катенине // Пушкин и его современники. Вып. ХП. СПб., 1909. С. 60-74.

² Московский телеграф. 1833. Апрель, июнь.

46

 

дается аберрация обратного свойства - в сторону беспри­чинно резкого осуждения, что надо отнести за счет его «при­рожденного протестантизма», по удачному выражению В. Миллера.

Как бы то ни было, в этой разноголосице исследователь совершенно бессилен разобраться, подходя к ней с ключом «романтизма» и «классицизма». Ключ же «архаистическо­го направления» позволяет уяснить многое непонятное ранее в Катенине.

Между тем и сами литературные деятели 20-х годов иногда тщательно гнались за неуловимыми понятиями классицизма и романтизма (достаточно убедительные при­меры дает Пушкин в письме к Вяземскому, о котором уже приходилось говорить выше), и эти понятия оказывались разными в разных литературных пластах. Происходило это, во-первых, вследствие того, что у нас «готовые» (на деле, конечно, тоже не готовые, а упрощенные) западные форму­лы прикладывались к сложным национальным явлениям и в них не умещались. Кроме того, западные течения, запаз­дывая, совмещались в русской литературной теории. Тако­во обычное совмещение разнообразных пластов немецкой литературной теории у русских романтиков (Лессинг, Шиллер, Шлегель, Шеллинг — имена почти одного поряд­ка для большинства русских «романтиков», за исключени­ем любомудров, детальнее разбиравшихся в немецкой ли­тературе и теснее с нею связанных). Поэтому уже совре­менники с трудом разбирались в противоречивых позициях «классиков» и «романтиков», и подходить к ним с ключом тех или иных определений классицизма и романтизма не приходится. Приходится различать теоретические высказывания писателей той поры о романтизме (здесь обычно авторы имеют в виду иностранную литературу) и практические там, где им приходилось считаться с ро­мантизмом в его домашнем, русском применении.

Кроме того, необходимо принять во внимание и самую семантическую инерцию терминов: романтизмом называлось по преимуществу «новое», классицизмом «старое». Литера­турная деятельность Катенина при подходе к ней с флан­гов «романтизма» и «классицизма» кажется противоречивой.

 

Будучи назван «романтиком» за свои «простонародные» бал­лады, он в 20-х годах становится в общем сознании «класси­ком» и ведет литературные войны с «романтиком» А. Бес­тужевым и «романтической шайкой». Пушкин, подводя в 1833 г. итоги деятельности Катенина, упомянул о том, что, «быв один из первых апостолов романтизма и первый введши в круг возвышенной поэзии язык и предметы просто­народные, он первый отрекся от романтизма и обратился к классическим идолам, когда читающей публике начала нра­виться новизна литературного преобразования». Мы видим в ответе Пушкина характерное приравнение романтизма к одной из неотъемлемых принадлежностей архаистической теории; но эта же черта осталась в Катенине и позже, несмот­ря на его «отпад от романтизма»', и это же объясняет фразу Пушкина о том, что он «всегда шел своим путем».

При ключе, который дает различие архаистического (в данном случае младоархаистического) и карамзинистского (в данном случае младокарамзинистского) течений взамен различения романтизма и классицизма, расшифровывают­ся такие непонятные, казалось бы, явления, как полемика и борьба Катенина с «романтиком» Бестужевым. Катенин боролся с Бестужевым вовсе не потому, что изменил «ро­мантизму», а потому, что в Бестужеве видел младокарамзиниста; в литературных выступлениях раннего Марлинского так же как и в стиле, сильна традиция Карамзина, перифрастический стиль Бестужева был в литературном сознании Катенина связан с перифразой карамзинизма.

Но и суждения Катенина о вопросах общей теории и даже об иностранной литературе не открываются ключом «классицизма» и «романтизма». В своих «Размышлениях и разборах» он сам сознательно ограничивает значение классико-романтической литературной дихотомии: «С некоторо­го времени в обычай вошло делить поэзию на двое, на клас­сическую и романтическую; разделение совершенно вздор­ное, ни на каком ясном различии не основанное. Спорят, не

¹ Характерна радость Катенина уже в 1828 г. по поводу того, что он нашел материалы — «припасы предорогие для стихотворения „ultraromantique"» (Письма П.А.Катенина к Н. И. Бахтину. С. 118).

понимая ни себя, ни друг друга: со стороны приметно толь­ко что на языке некоторых классик педант без дарова­ния, на языке других романтик шалун без смысла и познаний... Для знатока прекрасное во всех видах и всегда прекрасно. Одно исключение из сего правила извинительно и даже похвально: предпочтение поэзии своей, отечествен­ной, народной; оно подкрепляется мыслью, что хорошее со­чинение в этом роде может достигнуть большего совершен­ства, нежели всякое другое; свое ближе чужого: поэт с ним познакомится короче, выразит вернее и сильнее»'.

Далее, в своих воззрениях на западную литературу Ка­тенин руководится почти целиком своими архаистически­ми принципами, он как бы проецирует свои взгляды и от­ношения, создавшиеся на русской почве, на Запад. «Не один умный француз, а многие, напр., Boileau, J.-В. Rous­seau etc., всегда советовали не сбиваться отнюдь в языке с пути, проложенного Мальгербом; после многих неудачных попыток начинали снова на этот путь возвращаться, и луч­ший их стихотворец сего времени, Лавинь, именно явно следует за Расином и Депрео. Во всех почти литературах было то же: новейшие итальянцы Альфиери и Монти ста­рались возобновить Данте, а все англичане клянутся Шекс­пиром: все везде и всегда возвращаются к почтенной ста­рине, наскучив фиалками, незримым и шашками узденей»².

И Данте и Шекспир признаются Катениным не из за­паднического теоретического романтизма, а как величины, вполне соответствующие архаистической теории.

¹ «Размышления и разборы» (Литературная газета. 1830. №4. С. 30). Ср. суждение Кюхельбекера и статье «О направлении пашей поэзии» и т.д., высказанное тоже и связи с вопросом о классицизме и романтизме: «Всего лучше иметь поэзию народную» (Мнемозина. 1824. Ч. II. С. 40).

² Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину. С. 102—103. Письмо от 9 января 1828 г. Ср. отзыв его о Данте: «Многие обветшалые слова и обороты могут быть вопреки нынешнему употреблению весьма хороши; язык Данте... несравненно разнообразен, а что для пас, северных, отменно по вкусу, в нем нет еще той напевной приторной роскоши звуков, кото­рую сами итальянцы напоследок в своих стихах заметили» (Литератур­ная газета. 1830. №40. С. 30). О Петрарке: «Все (стихи его. — Ю. Т.) на один лад: неизбежный порок всех эротических стихотворцев... все изысканно, переслащено, натянуто» (Литературная газета. 1830. №21. С, 168).

49

 

В Петрарку проецирован у Катенина Батюшков и его последователи.

Так же колеблют Кюхельбекер и Катенин авторитет Горация, высокий у карамзинистов. Кюхельбекер в 1824 г. пишет о нем как о «прозаическом стихотворце», Катенин в 1830 г. резюмирует: «Я вижу в нем какое-то светское педантство, самодовольное пренебрежение к грубой старине и поверхностное понятие о многом». Также и в отзыве о древней и новой аттической комедии Катенин как бы имеет перед глазами архаистическую русскую ко­медию, с одной стороны, и комедию карамзинистов — с. другой: «Что бы ни говорили некоторые из новейших кри­тиков, комедия в Греции, переродясь из древней в новую, нисколько не выиграла: смелые политические карикатуры все же любопытнее и ценнее невинных картинок, украша­ющих английские романы прошедшего столетия¹.

Отсюда же, как увидим ниже, смелый отзыв Кюхель­бекера о «недозрелом Шиллере», с восторгом подхвачен­ный Катениным; отсюда же и знаменательный приговор ходячему понятию «романтизма», который делает Кюхель­бекер в 1825 г.: «Но что же зато и романтизм всех их, пишущих и не пишущих? Вы обыкновенно останавливае­тесь на Ламартине, на французском переводе Байрона, на романах Вальтер Скотта»², приговор, который по времени и почти дословно совпадает с суждением Пушкина: «Под романтизмом у нас разумеют Ламартина».

Таким образом, Катенин и Грибоедов представ­ляют — в полемике 1815—1816 гг.— первую фазу младоархаистического движения. 1824 г. — год ожесточенных споров

¹ Литературная газета. 1830. № 19. С. 151. Интересно, что Бахтин одним из главных следствий карамзинизма считает упадок драмы: «Искусство драматическое почувствовало его (упадок) более всех прочих». Сын отече­ства. 1828. № 11. С.269. «Взгляд па историю славянских языков» и т.д.

² Сын отечества. 1825. № 15. С. 78, примеч.

50

 

Кюхельбекера в борьбе за воскрешение высоких жанров. Младшие архаисты начинают свою деятельность задолго до 20-х годов; вершинный пункт их деятельности — первая по­ловина 20-х годов; хотя полемика еще ведется и во вторую половину, но ведется она в этот период по преимуществу рядовыми архаистами (Бахтин) и далеко не имеет того цент­рального значения, что в первую. Причина этого — изменив­шаяся, усложнившаяся литературная конъюнктура. Этому же способствует фактическое уничтожение ядра: в 1822 г. выслан из столицы Катенин, 1825 г. — год гражданской смерти Кюхельбекера, 1829 г. — год смерти Грибоедова.

Пушкин в борьбе младших архаистов с младшими ка­рамзинистами занимает не всегда и не по всем вопросам одно и то же место. В этой сложной борьбе обнаруживает­ся сложность позиции Пушкина, использовавшего теорети­ческие и практические результаты враждебных сторон.

До 1818 г. Пушкин может быть назван правоверным арзамасцем-карамзинистом. 1818 г. — год решительного перелома и наибольшего сближения с младшими архаис­тами. В 20-х годах наступает время борьбы с sectair'cTBOM' обеих сторон. Но еще в 30-х годах Пушкин, пересматривая вопрос о поэтическом языке и лирических жанрах, не раз обращается к пути Катенина и останавливается мыслью на борьбе, поднятой Кюхельбекером.

Лицейский Пушкин — весь во власти «Арзамаса». Он втянут в борьбу с «Беседой» и отзывается на нее в стихах, заметках, письмах. Влияние карамзинистов сказывается в особенности в ранней эпистолярной прозе Пушкина. Ср. его первое письмо к Вяземскому от 1816 г., пересыпанное шутливыми перифразами («царскосельского пустынника, которого... дергает бешеный демон бумагомарания»), сти­ховыми вставками, интонациями восклицания, — все ти­пичными чертами эпистолярного стиля карамзинистов. (Самой характерной из этих черт является шутливая пери-Фраза, встречающаяся в изобилии в письмах Вяземского, А. Тургенева, Жуковского. В этой как бы внелитературной, эпистолярной форме все время шла тайная пародическая

Сектантством. — Прим. ред.

51

 

работа над стилем; шутливая перифраза сохранялась в те­чение 20—30-х годов в переписке перечисленных писате­лей; Пушкин с нею распростился рано, в связи с эволюцией его общих стилевых тенденций.)