Тынянов Ю. Н. 9 страница

В «Родословной моего героя» (1833) он возвращается к вопросу о «высоком строе» на этот раз в связи с вопро­сом о снижении «высокого героя»:

XI. Допросом музу беспокоя, С усмешкой скажет критик мой: «Куда завидного героя Избрали вы! Кто ваш герой?» — А что? Коллежский регистратор. Какой вы строгий литератор! Его пою — зачем же нет? Он мой приятель и сосед. Державин двух своих соседов И смерть Мещерского воспел; Певец Фелицы быть умел Певцом их свадеб, их обедов И похорон, сменивших пир, — Хоть этим не смущался мир.

Заметят мне, что есть же разность Между Державиным и мной,

127

 

Что красота и безобразность

Разделены чертой одной,

Что князь Мещерский был сенатор,

А не коллежский регистратор —

Что лучше, ежели поэт

Возьмет возвышенный предмет,

Что нет, к тому же, перевода

Прямым героям; что они

Совсем не чудо в наши дни;

Иль я не этого прихода?

Иль разве меж моих друзей

Двух, трех великих нет людей?

Конкретность последнего намека ясна (может быть, здесь Пушкин имеет в виду Рылеева, который был шоки­рован низким ремеслом Алеко, или Вяземского — тоже за­щитника «высокого героя»).

Характерно здесь и пародическое «Его пою» (ср. в «Евге­нии Онегине»: «Пою приятеля младого»); «высокий строй» приобретал для Пушкина особую ценность в двупланной, полупародической связи со сниженным героем. И здесь очень болезненно для архаистов было указание на Державина, ко­торый больше, чем кто-либо, сместил штили и внес в высокую оду низкие мотивы. Крайне любопытно, что возвращение к старой теме повлекло у Пушкина за собою и старые комичес­кие рифмы; ср. рифмы «Оды графу Хвостову»:

Как здесь, ты будешь там сенатор, Как здесь, почтенный литератор,

с подчеркнутыми: регистратор — литератор; сенатор — ре­гистратор.

Еще раз вспомнил статью Кюхельбекера Пушкин через десять лет после ее выхода, в 1834 г., перечитывая шутку И. И. Дмитриева «Путешествие N. N. в Париж и Лондон». По живости полемики со статьею, со дня выхода которой уже минуло десять лет, видно, что вопросы, затронутые Кю­хельбекером, не были еще окончательно ликвидированы:

«Есть люди, которые не понимают Байро­на, есть люди, которые находят и Горация проза­ическим (спокойным, умным, рассудительным — так ли?). Пусть так, но жаль было бы, если бы не существовали

128

 

прелестные оды, которым подражал и наш Державин... Нам приятно видеть поэта во всех состояниях и изменениях его живой творческой души: и в печали, и в радости, и в паре­ниях восторга, и в отдохновении чувств, и в ювенальном негодовании, ив маленькой досаде на скучного соседа... Благоговею перед созданием Фауста, но люблю и эпиграммы... Есть люди, которые не признают иной поэзии, кроме выспренней...»

Круг вопросов, поставленный Кюхельбекером, затронут и в «Евгении Онегине». Здесь интересны, впро­чем, не столько приведенные выше полемические строфы, сколько рисунок Ленского. Основные задания Пушки­на в этом романе были не типологические; поэтому вряд ли можно говорить о типе Ленского. Другой вопрос, каким образом скомбинированы в Ленском черты, дающие простор для литературных «отступлений». Здесь получает свое значение категорическое утверждение Плетнева о том, что Пушкин «мастерски в Ленском обрисовал лицей­ского приятеля своего Кюхельбекера»¹.

У Пушкина в старые фабульные рамки подставлены новые схемы героев — комбинированных, двойственных, двупланных, полупародических; так, вместо идеального «героя» дан полупародический Ленский как схематичес­кий литературный портрет, «поэт», удобный для вставок чисто литературного, а иногда и полемико-пародического характера. Ленский задуман как «романтик». Рисовка его вначале двойственна и неуверенна; первый очерк нетверд.

К строке:

Поклонник Канта и поэт

имеются многозначительные варианты:

¹ Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым. Т. III. СПб., 1896. С. 384. См. также Сочинения А. С. Пушкина. Т. IV. Изд. Л. Поливанова. С. 45—47.

129

 

Крикун, мятежник и поэт. Крикун, мечтатель и поэт.

Таким образом, Ленский первоначально был крикуном и мятежником, и только впоследствии «мечтатель» вытес­няет в стихе «мятежника», а потом, регрессивно, и «кри­куна». Первоначально он из Германии туманной привез не

учености плоды, Вольнолюбивые мечты, Дух пылкий н довольно странный,

презренье суеты, Славолюбивые мечты, Ученость, вид немного странный'.

Ленский первоначально рисовался крикуном и мятеж­ником «странного вида» — черты, действительно напоми­нающие Кюхельбекера. Соответственно с этим Ленский противополагается элегикам, «певцам слепого наслажде­нья», «передающим впечатленья в элегиях живых»:

Не вам чета был гордый (строгий) Ленский. Его стихи, конечно, мать Велела б дочери читать.

Стихи его, несомненно, высокие, что узнаем из проти­воположной характеристики элегии:

Но добрый юноша, готовый Высокий жребий совершить, Не будет в гордости суровой Стихи нечистые твердить.

Но праведник изнеможенный, В цепях, на казни осужденный, С лампадой, блещущей во тьме, Не склонит... На свиток ваш очей своих...

Мало-помалу первоначальный рисунок Ленского стира­ется; мятежник исчезает: перед нами элешк-ламартинист, против которого боролся как Пушкин, так и Кюхельбекер.

¹ Ср. со стихами, обращенными к Кюхельбекеру («19 октября 1825 г.»): «Служенье муз не терпит суеты».

130

 

VIII. Он верил, что душа родная Соединиться с ним должна; Что, безотрадно изнывая, Его вседневно ждет она; Он верил, что друзья готовы За честь его принять оковы, И что не дрогнет их рука Разбить сосуд клеветника; Что есть избранные судьбами Людей священные друзья, Что их бессмертная семья Неотразимыми лучами Когда-нибудь нас озарит, И мир блаженством одарит.

IX....И муз возвышенных искусства, Счастливец, он не постыдил, Он в песнях гордо сохранил Всегда возвышенные чувства, Порывы девственной мечты И прелесть важной простоты.

В эти черты вступают черты элегика, рисованные как пародическое перечисление элегических тем, уже к тому времени исчерпанных и «запрещенных»:

X.

Он пел любовь, любви послушный,

И песнь его была ясна,

Как мысли девы простодушной,

Как сон младенца, как луна

В пустынях неба безмятежных,

Богиня тайн и вздохов нежных.

Он пел разлуку н печаль,

И нечто, и ту манну даль,

И романтические розы...

Он пел поблеклый жизни цвет

Без малого в осьмнадцать лет¹.

¹ Первоначально: «И сень дубрав, где он встречал свои верный,.милый идеал»; поправки очень близки к полемическим выражениям Кю­хельбекера, употребленным и статье (см. выше).

131

 

Полупародия «темных» и «вялых» элегий дана в «пред­смертных стихах» Ленского. В них Пушкин использовал как общий стиль «романтиков»-элегнков, так и конкретный ма­териал, упомянутый выше «бессмысленный» стих Рылеева:

Куда лишь в полдень проникал, Скользя по сводам, луч денницы,

и, может быть, элегические стихи Кюхельбекера в посла­нии его к Пушкину 1822 г. (где отразилось ранее его эле­гическое направление):

И не далек, быть может, час, Когда при черном входе гроба Иссякнет нашей жизни ключ, Когда погаснет свет денницы, Крылатый, бледный блеск зарницы, В осеннем небе хладный луч.

Известен иронический отзыв Пушкина об этом посла­нии: «Кюхельбекер пишет мне четырехстопными стихами, что он был в Германии, в Париже, на Кавказе и что он падал с лошади. Все это кстати о „Кавказском пленнике"» (Гнедичу, май 1823).

В рисовке Ленского сказывается, таким образом, основа «героев» «Евгения Онегина» — их черты важны Пушкину не сами по себе, не как типические, а как дающие возмож­ность отступлений; Ленский — комбинированный «поэт» — «высокий элегик», причем в отступлениях по поводу элегии говорится уже вовсе не о высокой элегии (Языков).

Итак, Пушкин сходится с младшими архаистами в их борьбе против маньеризма, эстетизма, против перифрастичес­кого стиля — наследия карамзинистов, и идет за ними в по­исках «нагой простоты», «просторечия», но в одном из суще­ственных пунктов литературной теории младших архаистов, в вопросе о воскрешении высокой лирической поэзии, Пуш­кин резко разошелся с ними. Впрочем, даже самая полемика имела важное для Пушкина значение: обнажила основные проблемы поэзии, проблемы поэтического языка и жанров.

 

Два факта останавливают прежде всего внима­ние исследователя Пушкина: 1) многократное и противоре­чивое осмысление его творчества со стороны современни­ков и позднейших литературных поколений и 2) необычная по размерам и скорости эволюция его как поэта.

Переосмысление литературных произведений — факт общий. Таков же факт борьбы младших литературных по­колений со старшими. Но и борьба с Пушкиным и пере­осмыслением его имеют необщий характер. Пушкин побы­вал уже в звании «романтика», «реалиста», «национально­го поэта» (в смысле, придаваемом этому слову Аполлоном Григорьевым, и в другом, позднейшем), в эпоху символис­тов он был «символистом». Надеждин боролся с ним как с пародизатором русской истории по поводу «Полтавы», часть современной Пушкину критики и Писарев — как с легкомысленным поэтом по поводу «Евгения Онегина». Самая природа оценок, доходящая до того, что любое ли­тературное поколение либо борется с Пушкиным, либо за­числяет его в свои ряды по какому-либо одному признаку, либо, наконец, пройдя вначале первый этап, кончает по­следним, — предполагает особые основы для этого в самом его творчестве. Эволюционный диапазон Пушкина неред­ко в понимании XIX в. подменялся понятием широты и универсальности его жанров: лирики, эпоса, стиховой драмы, художественной прозы и журнальных жанров.

133